В зале стояла такая тишина, будто был он совершенно пуст. Ни звука, ни шороха.

— Товарищ Рожицын, это правда? — спросил я. Он молчал.

Все было ясно! Бурильщик не имел под рукой бура нужного диаметра. Рожицын, не желая останавливать работу, «снижать показатели», не веря в штанговое крепление, думая, что все равно из этой затеи ничего не выйдет и так или иначе придется вернуться к обычной облицовке свода бетоном, велел рабочему бурить отверстия чуть большего диаметра. Штанга не могла плотно держаться. Но в бухгалтерии знали, что для штанг бурят диаметр точно в два с половиной сантиметра. Поэтому, получив данные о том, что Осипов производил этот вид работ, ему и выписали зарплату, исходя из существующей, нормы. А тот пошел жаловаться — и все разъяснилось!

— Ответьте же, товарищ Рожицын, это правда? — снова воскликнул я. — Поймите, от этого так много зависит! Ведь вам известно, что если штанга не точно соответствует диаметру отверстия, то она не может держать породу.

И вдруг кто-то крикнул из зала:

— Отвечай!

Этот выкрик послужил точно сигналом, и через мгновение уже весь зал кричал в лицо ошеломленному и побледневшему Рожицыну:

— Отвечай! Отвечайте! Отвечайте!..

Никто не расслышал его ответа. Но люди поняли его по всему виду Рожицына, по. движению губ. Он сказал:

— Это правда…

11

…Собрание потребовало исключить Полесского из партии, вывести Крамова из комиссии и постановило сообщить о его роли во всем этом деле в министерство. Вопрос о поведении Орлова и Рожицына было поручено обсудить бюро. Резкой критике подвергся Кондаков. Он совершенно разбит, растерян и, по словам Трифонова, кажется, собирается уходить на пенсию.

Я сидел в своей комнате, ошеломленный всем происшедшим. Неожиданно дверь отворилась.

— Светлана?

— Наверное, мне не надо было приходить сюда, — сказала она.

— Входи, Светлана.

— Это выглядит так, будто я пришла получить по счету, пришла за благодарностью. — Она все еще не двигалась с места.

— Входи же, Светлана, — повторил я.

Она вошла. Только сейчас я увидел ее вблизи. Снова вблизи. Почему-то я подумал, что она давно уже не видела себя в зеркале. Какая-то тень лежала на ее красивом лице, серая тень. Казалось, что Светлане достаточно провести рукой по лицу, чтобы эта тень исчезла.

Она медленным взглядом обвела комнату. — Вот здесь ты живешь… Один?

— Один.

Мы молчали. Она стояла посреди комнаты в пальто, платке, завязанном узлом, крест-накрест, в городских туфлях, покрытых грязью, в тонких забрызганных чулках.

— Можно я сяду? — спросила Светлана.

— Да, да, конечно! — Я торопливо подвинул ей стул.

— Нет, я говорила тогда неправду, — внезапно сказала Светлана. — Я приехала не из-за тебя.

Она так и осталась стоять и, кажется, не видела пододвинутого к ней стула.

— Я приехала потому, что это был мой единственный шанс, — продолжала Светлана. — Я поняла, что эта дверь открылась передо мной в последний раз и только на одно мгновение. Ты понимаешь меня?

— Да.

— Конечно, ты понимаешь меня. Ты всегда да конца понимал меня, — с глубокой горечью повторила она. — Это, наверное, очень трудно — всегда понимать? — спросила она внезапно.

— Кому трудно?

— Обоим. Впрочем, все это сейчас ни к чему. Правда в том, что я приехала ради себя. Я должна была расплатиться.

— Со мной?

Она отрицательно покачала головой.

— С ним?

— С правдой, — сказала Светлана. — Ты умеешь плавать? — неожиданно спросила она.

— Плавать? — недоуменно переспросил я.

— Да, плавать. Я столько времени знаю тебя и никогда не спрашивала, умеешь ли ты плавать. Впрочем, это все равно. Даже тот, кто не умеет плавать, знает, что нельзя заплывать дальше черты, откуда ты в силах вернуться… Я поняла, что если я не вернусь сейчас, то уже никогда не увижу берега… Когда ты ушел от меня тогда, помнишь, я вдруг почувствовала, что осталась одна, одна в целом свете. Ты слушаешь меня?

— Да, — сказал я.

— И я поняла, — продолжала Светлана, — что мне надо было вырваться из этого одиночества. Пробиться к людям. Я жила, точно душа умершего из сказки. Я видела людей, а они меня нет. Я слышала все, что они говорили, а они меня нет. Стеклянная стена отделяла меня от них, и только один человек — я верила — видит и слышит меня, несмотря ни на что…

Я смотрел в ее глаза, те самые глаза, в которые я столько раз вглядывался, стараясь угадать ее мысли; глаза, которым я сначала так верил, а потом перестал понимать их выражение; глаза, которые показались мне такими красивыми и такими пустыми тогда, в Москве… Теперь они были живыми и полными слез.

— Но потом ушел и ты, — сказала Светлана, не сводя с меня взгляда. — Ты помнишь, как ты ушел? Это произошло еще раньше, чем за тобою захлопнулась дверь… Я еще обнимала тебя. Ты был еще рядом, совсем рядом, когда я вдруг почувствовала, что тебя нет…

Она умолкла.

— И тогда я поехала сюда, — снова заговорила Светлана. — Нет, Андрей, нет, я поехала не для того, чтобы заплатить за свои ошибки… Счеты, расчеты… Как я ненавижу теперь все это! Я ведь и от тебя ушла по расчету, думала, что так будет лучше обоим… А теперь я так боялась за тебя.

— Ты ведь сказала, что приехала не из-за меня, — напомнил я.

— Разве? — вздрогнув, переспросила Светлана. — Разве я так сказала?

Она чуть прикрыла глаза, точно вспоминая свой слова.

— Да. Я так сказала. Наверное, потому, что знала: спасая тебя, я спасаю себя… Я прилетела на самолете в Заполярск и к вечеру добралась сюда. Я не знала, с чего начать, к кому пойти… Я стояла на дороге, на том самом месте, где впервые увидела тебя позапрошлым летом… Я смотрела на горы, на туннель, на все-все, что я бросила, предала. У меня не было сил прийти к тебе. Я ждала: вдруг ты покажешься на дороге… Но тебя не было… Потом я узнала, что завтра собрание, пошла к Трифонову. Я не думала выступать, я хотела только побыть незаметно, а потом решить все для себя… Прости меня, Андрей! — внезапно с горечью воскликнула она и протянула ко мне руки.

Я стоял неподвижно, будто кто-то приковал меня к полу. Что-то кончилось. Совсем.

Наверное, и Светлана почувствовала это. Она разом опустила руки, потом медленно, словно ничего не видя перед собой, подошла к окну и остановилась.

Из окна был виден портал туннеля, и исчезающая в нем вереница огней, и уходящая в обход горы серая лента дороги, и снежные вершины дальних гор, и вагонетки, груженные породой, и жилые дома, и ребята, устанавливающие свои санки, чтобы съехать с пригорка, на котором снег еще лежал, почти не тронутый солнцем…

— Ты многое сделал за этот год, — тихо сказала Светлана.

— Я был не один…

— Тут было так пустынно, когда я уезжала отсюда… той ночью… Ни души… Агафонов помог мне донести чемоданы до машины… Тогда мне показалось, что я никогда не вернусь сюда. Какое это страшное слово: «никогда»! Ты думал когда-нибудь об этом?

— Да. И не раз.

— Ну вот видишь, — как будто обрадовалась она, — иногда все же мы думаем об одном и том же!..

— Ты вернулась.

— О да! — горько усмехнулась Светлана. — Как в исландской саге…

— В чем?

— В старой легенде. Ты забыл? Мы об этом вместе читали. Человек покинул родные места и вернулся через десять лет. Но это ему только казалось так. На самом деле прошло десять тысяч лет. Он никого и ничего не узнал, и никто не узнал его. Он был чужим для всех. Помнишь?

— Смутно.

— А я — хорошо. Он ступил на родную землю и тотчас же рассыпался в прах. Ведь ему было десять тысяч лет.

Я подошел к ней и встал за ее спиной.

— Света, — решительно сказал я, — ты напрасно мучаешь себя. Ты вернулась, по-настоящему вернулась. И- все узнали тебя. Ты сделала то, что должен был сделать настоящий человек!

Она медленно обернулась ко мне.

— Настоящий человек… — задумчиво повторила она. — А ведь все проще, все гораздо проще! Ты знаешь, почему я приехала?