Для тех, кого интересует не только психологическая, но и политическая сторона поднятого Достоевским «в шутку» «еврейского вопроса», статья Маколея, учитывая, что не у каждого читателя есть, как у меня, возможность взять в своем собственном книжном шкафу книгу, изданную почти полтораста лет назад, приводится здесь полностью, ибо, как говорил вечный муж матушки-императрицы Екатерины Великой — светлейший князь Потемкин-Таврический: «Умри Денис, а лучше не напишешь».
ГРАЖДАНСКАЯ НЕПРАВОСПОСОБНОСТЬ ЕВРЕЕВ
Достойный член нижней палаты,[1] который, перед закрытием последнего парламента, представил проект в пользу расширения прав евреев, выразил намерение возобновить свое предложение. Силою здравого смысла, мера эта, в последнем заседании, вопреки сопротивлению власти, благополучно проведена была чрез первое чтение. Здравый смысл и власть находятся теперь на одной стороне, и мы почти не сомневаемся в том, что их совокупным действием довершится решительная победа. Желая и с нашей стороны сколько-нибудь содействовать торжеству справедливых начал, мы намереваемся сделать возможно краткий обзор некоторых из аргументов или, лучше сказать, фраз с притязанием на аргументы, приведенных в защиту системы, исполненной нелепости и несправедливости.
Конституция — говорят — есть существенно-христианское учреждение, поэтому допустить к должностям евреев значит уничтожить конституцию. Нет даже ничего обидного для еврея в том, что он лишен политической власти. Потому что ни один человек не имеет права на власть. Человек имеет право на свою собственность; имеет право на ограждение от личного оскорбления. Эти права закон предоставляет и евреям, и вмешиваться в эти права было бы жестоко. Но предоставление какому-либо человеку политической власти есть не более, как дело милости, и никакой человек не вправе жаловаться на изъятие его от этой милости.
Нам остается только удивляться остроумию этой выдумки, слагающей тягость представления доказательств с тех, на кого она прямо падает и кому, мы полагаем, она показалась бы не особенно легкою. Конечно, никакой христианин не может не согласиться с тем, что каждый человек имеет право пользоваться всяким преимуществом, не приносящим никакого вреда другим, и право не подвергаться никакому оскорблению, безо всякой пользы для других. Но разве не должно быть оскорбительно для какого-нибудь класса людей — устранение их от политической власти? А если оно так, то, по началам христианским, люди эти имеют право на избавление их от такого оскорбления, — разве будет доказано, что изъятие их необходимо для отвращения какого-нибудь более значительного зла. Вероятность решения явно на стороне терпимости. Истцу, значит, должно доказать правоту своего дела.
Странный аргумент, рассматриваемый нами в эту минуту, может повести гораздо далее, чем имели в виду даже те, которые опираются на него. Если ни один человек не имеет никакого права на политическую власть, то ни еврей, ни нееврей одинаково не имеют этого права. Всякое основание правительства уничтожается. Но без правительства собственность и личность людей не безопасны; между тем признано, что люди имеют право на свою собственность и личную безопасность. Если же справедливо, чтобы собственность и личность людей были ограждены и если этого можно достигнуть только посредством правительства, то совершенно справедливо, чтобы существовало правительство. Но правительство невозможно без того, чтобы какое-нибудь лицо или какие-нибудь лица не имели политической власти. Итак справедливо, чтобы какое-нибудь лицо или какие-нибудь лица имели политическую власть. Это значит, что какое-нибудь лицо или какие-нибудь лица должны иметь право на политическую власть.
Непривычка людей останавливаться над вопросом: для чего именно существует правительство — была причиною столь долгого преобладания понятий о неспособности католиков и евреев к участию в управлении. Мы слышим о существенно-протестантских правительствах и существенно-христианских правительствах, и выражения эти не более знаменательны, чем например слова: существенно-протестантская кухня или существенно-христианское искусство верховой езды. Правительство существует для того, чтобы сохранять спокойствие; для того, чтобы побуждать нас предоставлять решение наших споров посредникам, а не побоям; для того, чтобы побуждать нас к удовлетворению наших нужд путем промышленности, а не путем грабежа. Это единственные операции, к которым преимущественно приспособляется механизм управления, единственные операции, которые мудрые правительства всегда поставляют себе главною задачею. Если есть какой-нибудь класс народа, которого не занимает безопасность собственности и поддержание порядка, или который полагает, что ему нет выгоды от них, то такой класс конечно не должен принимать никакого участия в тех отправлениях власти, которые имеют целью ограждение собственности и поддержание порядка. Но мы не в состоянии понять, как может быть кто-нибудь менее способен к этого рода отправлениям власти, вследствие того, что он носит бороду, что он не ест ветчины, и что он ходит по субботам в синагогу, вместо того, чтобы ходить по воскресениям в церковь. Различие между христианством и еврейством имеет, конечно, первостепенную важность в вопросе о способности какого-нибудь человека быть епископом или раввином. Но оно имеет не более отношения к чьей-нибудь способности быть судьей, законодателем или министром финансов, чем к способности быть башмачником. Никто никогда не думал требовать от башмачника торжественного признания истин христианской веры. Всякий человек скорее даст в починку свои башмаки еретику-башмачнику, чем тому, кто подписал все тридцать девять пунктов,[2] но никогда не держал в руках шила. Люди поступают так не потому, чтобы они были равнодушны к религии, но потому, что они не находят ничего общего между религиею и починкою башмаков. Между тем религия имеет столько же общего с починкою башмаков, сколько с государственным бюджетом и с военною сметою. Мы, конечно, видели в течение последних двадцати лет несколько разительных доказательств тому, что весьма хороший христианин может быть весьма дурным канцлером казначейства.
Но было бы чудовищно, говорят преследователи, если бы евреи давали законы для христианской общины. В этом возражении очевидно искажение сущности дела. Предполагается вовсе не то, чтобы евреи давали законы для христианской общины, а лишь то, чтобы законодательное учреждение, составленное из христиан и евреев, давало законы для общины, состоящей из христиан и евреев. В девятистах девяноста девяти вопросах из тысячи, во всех вопросах полиции, финансов, гражданского и уголовного права, внешней политики, еврей — как еврей — не имеет никакого интереса враждебного ни интересу христианина вообще, ни интересу члена англиканской церкви. В вопросах, относящихся до церковных учреждений, еврей и член англиканской церкви могут не соглашаться. Но это разногласие не может простираться далее, чем разногласие между католиком и членом англиканской церкви или индепендентом и членом англиканской церкви. Принятие за принцип, чтобы вся власть в государстве составляла монополию последователей англиканской церкви еще, по крайней мере, понятно. Но предоставление всей власти в монополию христиан вообще не имеет решительно никакого значения. Ибо, по всей вероятности, не может возбудиться в парламенте такого вопроса, связанного с церковными учреждениями страны, по поводу которого не было бы в такой же мере возможно разногласие между христианами, как и между христианином и евреем.
В действительности, евреи и теперь не совсем лишены политической власти. Они имеют ее, и пока будут пользоваться правом накоплять большие богатства, они не могут не иметь ее. Различие, которое иногда полагают между гражданскими преимуществами и политическою властью, есть собственно разграничение, а не различие. Преимущества — та же власть. Слова гражданский и политический — синонимы; одно взято с латинского, другое с греческого. И это не простая игра слов. Вникнув сколько-нибудь в сущность дела, мы увидим, что и самые предметы нераздельны или даже тождественны.