При желании там можно было сменить все: сцену, действующих лиц, декорации. Две женщины и мужчина вдруг превращались в двух мужчин и женщину – если так было интереснее. Но чаще это все-таки были две женщины и мужчина, и Сара могла представить себя кем угодно – хоть мужчиной. В ночном мире это было совершенно естественным: иметь член и чувствовать, как он все глубже проникает в женское тело, которое становится все более влажным, которое напрягает все свои мускулы, чтобы выжать из него все до капли. Однако тут же Сара могла стать женщиной – любой из двух, собственно говоря. Той, что лежала на спине, раскрыв свои ноги навстречу мужчине и свой рот – навстречу женщине, что сидела на ней верхом. Она знала вкус женщины – густой и сладкий, она стремилась к нему, ей не терпелось ощутить его кончиком языка. Она слышала, как женщина, сидящая на ней верхом, просит ее войти еще глубже, до конца, до самого конца.

Но в реальной жизни Сара даже мимоходом не возвращалась к этим видениям. С повседневностью у ее фантазий не было ничего общего.

Естественно, время от времени игра ее воображения несколько заземлялась. И тогда в ночных сценах присутствовали лишь двое – он и она. И тогда она уже не металась между телами наподобие некоего беспокойного духа, способного вселяться в кого угодно. Тогда ей хотелось быть самой собой. В таких мечтаниях Сара была более ненасытна, нежели в обычной, непридуманной жизни. Она слышала его голос, шепчущий о том, как он истомился по ней; она чувствовала, как ладони его ласкают ее груди, как губы его скользят вниз и зубами он начинает покусывать ее соски. И сама она в ответ начинала шептать, что любит, что не может никак насытиться им.

На самом же деле ни одному мужчине Сара не говорила еще, что любит его. Однажды ей показалось, что она полюбила, но это прошло. А занимаясь любовью, она редко шептала что-то, не имеющее отношения к гениталиям.

Удовлетворение, которого она достигала ночными фантазиями, было куда глубже и острее ее переживаний с мужчинами. Низкий стон плыл по комнате, и Сара осознавала, что это ее голос, равно как и ощущения и, иногда, слезы. Ей так хотелось, чтобы все повторилось на самом деле, ей хотелось заблудиться, потеряться в настоящем мужчине, из плоти и крови. К сожалению, это были лишь сны, лишь героям видений удавалось проделывать с ней такое. Только все они были безлики.

Возможно, что эта безликость и упрощала все дело. Ни имени, ни глаз, в которых можно утонуть, ни полуулыбки – загадочной или обольстительной, ни легкой грусти, напоминавшей бы о прежнем любовнике, – один секс, обжигающе-жаркий секс морозным зимним утром в номере парижской гостиницы. Или в летней полдень в Центральном парке. В мире ее воображения секс существовал в виде безымянных языков пламени, неизвестно откуда взявшегося и не оставляющего после себя ничего. И не было ничего опасного в том, чтобы этот огонь поглотил тебя.

И все же бывали иные мгновения. Сара никому не говорила об этом – ни Белинде, ни Марку. Грусть просачивалась по утрам сквозь оконные рамы с неясным, серым рассветом, и ни разу ей не удалось застать Сару спящей. Но и в эту минуту сны еще не уходили безвозвратно, их следы влажно поблескивали на внутренней поверхности ее бедер, прикрытые рукой, как бы не желавшей их отпускать. Сквозь тяжелые, но не сомкнутые веки грусть проникала в самое сердце. А оно, сердце, хорошо знало Сару, оно-то и облекало ее одиночество в такую четкую форму, оно-то и придавало ему тяжесть. Именно собственное сердце подсказывало, что никто, никто в реальной жизни не сумеет преодолеть высоченные стены, перебраться через ров, чтобы спасти ее из этого страшного замка и пустыми, холодными ночами согревать ее тело всеми возможными способами, думая о которых она сходит с ума. Да, вряд ли что-то в повседневных буднях сможет подействовать на нее с такой же остротой… вот что говорил этот мрачный гость, покидавший ее тут же, как только на небо поднималось солнце.

А может, и наоборот? Может, настоящий мир, в котором Сара жила, со всем его безразличием, с его предательствами и не уходил из ее комнаты?

Известие о том, что Сара стала художником по костюмам на киностудии, удивило всех, кто ее знал. Родители привыкли хвастать сыном-юристом, тот же факт, что она захотела одевать актеров, создавать их гардероб, смущал и отца, и мать.

– Они что, сами одеваться не в состоянии? – спрашивала мать.

– Дело вовсе не в этом, – объяснила ей Сара. – Ведь нельзя же позволить каждому следовать собственным представлениям о моде.

– Клэр, – добавлял отец, – да тебе радоваться нужно, что она не пошла в механики.

Попытки Сары объяснить Марку, почему она тан поступила, чуть было не вылились в покаяние. Сара едва не проговорилась.

– Иллюзии, фантазия – вот что мне больше всего нравится. Я помогаю людям создать вокруг себя мир вымысла.

Это было почти то же самое, что признание.

Белинда творила прически для актеров, занятых в первом Сарином фильме. Тогда-то они и подружились. Позже им пришлось бок о бок поработать еще в нескольких картинах, но даже и не будь этого, каждодневные и неоднократные телефонные звонки стали для них нормой. Про себя Сара решила, что если когда-нибудь она все же позволит кому-то заглянуть ей в душу, то это будет Белинда. Пока же ничего такого не намечалось. По-прежнему она жила скрытой от чужих глаз жизнью, играя в прятки с собственным воображением, не пуская в свой мир никого.

3

Белинда

Белинду преследовала мысль об изменчивости и неожиданности жизни. Как замечательно начался день! Вместе с Сарой они решили прогуляться по Монтана-авеню в Санта-Монике и прошли от начала до конца всю улицу, заглядывая почти в каждый магазин. Никаких особых покупок и не предполагалось, к тому же они обнаружили, что вряд ли смогли бы себе позволить хоть что-то, даже если бы и очень хотели, – однако вели себя так, будто распоряжались деньгами всего мира.

В каком-то антикварном магазинчике продавец попытался привлечь внимание Сары. Выглядел он довольно привлекательно – лет тридцати, мускулистый, стройный, высокий.

– Нет ли у вас желания пойти со мной сегодня вечером на баскетбольный матч? – спросил он. – Играют «Клипперсы», билеты у меня уже есть.

– Нет.

– О, извините. Вас, наверное, будет ждать приятель. Похоже, он побольше меня?

– Не знаю, – отозвалась беспечно Сара. – А вы и вправду большой?

Рассмеявшись, подруги направились к выходу, оставив смущенного мужчину в уверенности, что смеялись над ним.

Когда они подружились и стали часто бывать вместе, Белинде хотелось походить на Сару в ее общении с мужчинами: быть такой же уверенной в себе, находчивой, вовсе не похожей на легкую добычу. От нее как бы исходила некая энергия, предупреждавшая встречного: «Ты мне не нужен». И это срабатывало. Если бы только Белинда могла овладеть подобным даром. Однажды кто-то из мужчин сказал, что ее «легко искусить», – и тут же доказал свою правоту.

На разглядывание витрин у них ушел почти весь день, тан что, когда далеко за полдень подруги вернулись к Саре, ноги их ныли от усталости, сил не оставалось даже на смех, и Белинда в очередной раз поймала себя на том, как ей хотелось походить на Сару.

Сара давала ей ощущение счастья, как будто для этого она и была предназначена. С другой стороны, Белинда считала смех предметом бартерной сделки – он шел как бы в уплату за те времена, когда смеяться было не над чем. И времена эти стояли с ней где-то совсем рядом. Она могла веселиться с Сарой, хохотать во все горло и одновременно слышать по соседству грозные звуки боевых барабанов. До сих пор, проходя мимо кладбищ, Белинда задерживала дыхание. Она знала о них слишком много. Сара же на ее месте, наверное, остановилась бы и вошла за ограду – чтобы бросить взгляд на зелень и почитать надгробные надписи.

Поздним вечером они сидели в саду возле снимаемого Сарой дома. Кусты жасмина уже покрылись цветами и при свете луны напоминали сугробы снега. Ни малейшего ветерка, сладкий, дурманящий аромат абсолютно неподвижен. Белинда устроилась рядом с Сарой в дубовом шезлонге, который та купила несколько лет назад за бешеные деньги – так отчаянно ей хотелось хоть иногда расслабиться вечером на свежем воздухе. Белинда знала, что лунный свет делал ее лицо бледнее обычного, что ей недостаточно притока крови, как будто сердце уже устало гнать ее по сосудам. Она придвинулась к Саре и положила голову ей на колени; они уже так давно и хорошо знали друг друга, так что в этом не было ничего необычного. К тому же Белинда предполагала, что сейчас Сара думает о том же, что и она.