– «Порше», – вставила Сара. – Мама, что произошло?

– Он слишком быстро сворачивал на бульваре Сан-сет. – Сара слышала, что мать на пределе. – Врезался в столб. У него сломана нога и порезы на лице, один – глубокий.

– Но с ним будет все в порядке? Нога срастется?

– Да. Сейчас он спит.

Сара улыбнулась воспоминанию детства. Когда они с братом были маленькими и болели – пусть даже серьезными болезнями, – стоило им только заснуть, как родители начинали считать, что дело пошло на поправку.

– На лице, возможно, останется шрам, – добавила мать. – На щеке.

Слезы уже позади, подумала Сара, мать их выплакала и сейчас недоумевает, почему стала похожа на высохший колодец. Ее собственные слезы еще не подступили к глазам, только поднимались, но до открытия шлюзов времени оставалось совсем немного.

– Я вылечу к вам сегодня же, – сказала она. – Когда Марк проснется, скажи ему, что я люблю его. И попроси его не бегать на танцы до моего приезда.

В аэропорту ей были бы рады пойти навстречу, но единственное свободное место на прямой рейс до Лос-Анджелеса в два часа было в первом классе, так что, протягивая в окошко кассы кредитную карточку, Сара подумала, что лимит ее уже исчерпан. Не складывая, она кое-как побросала свои вещи в сумку, застегнула «молнию» и только потом вспомнила, что нужно позвонить Энтони. Мысль о нем оказалась где-то на задворках – так, смутный образ мужчины, с которым была когда-то знакома. Перед глазами у нее было лицо Марка. Она вспомнила покупку «порше» – черного, с серым салоном. Они мчались по прибрежной автостраде в Малибу, и Марк рассказывал о своей мечте стать партнером в юридической фирме, где он к тому времени проработал уже два с половиной года.

– Лучше бы тебе им стать, – поддразнила брата Сара. – Иначе за машину не расплатиться.

Миновав пирс, они остановились и вышли на обочину полюбоваться серфингом – крошечные фигурки на досках с непередаваемым изяществом скользили по бирюзовым волнам.

– Мне всегда хотелось научиться серфингу, – вздохнула Сара.

– Вот как? Тогда тебе придется в оба глаза следить за акулами.

Она помнила, что при этом Марк выразительно подмигнул.

– Акул я не боюсь, – заявила тогда Сара. – Меня больше пугают молодые люди, разъезжающие в «порше». Особенно когда им вздумается на скорости перестроиться из одного ряда в другой – в прямом и переносном смысле.

Так что же, именно это и случилось? Слишком быстрый маневр? Или наоборот – не перестроился, когда должен был это сделать? В мыслях она мчалась по шоссе на бешеной скорости, срезая повороты, торопясь предотвратить то, что уже не изменишь, стереть с пленки звук удара, хруст бьющегося стекла.

Минут двадцать она просидела на постели с сумкой в ногах, прокручивая различные варианты аварии. Потом напомнила себе, что должна позвонить Энтони.

Ему потребовалось почти пять минут, чтобы дойти до телефона, хотя Сара и предупредила, что звонит по срочному делу. Когда она рассказала о случившемся, о том, что после обеда вылетает в Лос-Анджелес, то в ответных его словах ей послышалась отчужденность и прохлада.

– Позвони мне, когда доберешься, – сказал Энтони. – Дашь знать, как он себя чувствует.

Сара положила трубку. Сквозь тревогу и страхи за брата острой иглой пробилась мысль: неужели этой ночью на ее место в постели уляжется Эллисон?

Самолет летел сквозь бесконечный день, оставив ночь где-то далеко позади, в другом мире. Погружаясь в дрему, Сара каждый раз видела перед собой лицо Марка, но дотянуться до него не могла – оно парило на недосягаемой высоте. Сара тянула руки, пытаясь коснуться его, но оно растворялось в небесной голубизне, как мираж, когда к нему подходишь ближе. Приземлиться они должны ранним вечером; Сара погрузилась в расчеты, определяя, сколько времени потребуется на то, чтобы забросить домой вещи и добраться до клиники.

Воздух в Лос-Анджелесе был свежим, прохладным и бодрящим. Этот город умеет приветить своих жителей, возвращавшихся из дальних странствий, размышляла Сара, гоня к клинике, опустив в машине все стекла, радуясь тому, что она дома, вдалеке от Парижа и Энтони, повторяя как молитву одну фразу: с Марком будет все в порядке. Несмотря на путаницу в часовых поясах, на перепады высот, странное ощущение невесомости, которое они порождали, мыслила Сара четко и логично.

Было почти семь вечера, когда она вошла в палату, где лежал брат. Собственно, не лежал, а сидел, поедая ужин и глядя на телеэкран. В палате он был один, что являлось хорошим признаком: значит, Клэр и Роджер Нортоны не настолько беспокоились за здоровье сына, чтобы остаться с ним на ночь.

– Эй, – нежно позвала брата Сара, целуя его в свободную от бинтов щеку, – я же тебе говорила, что эти гонщики на «порше» – просто сумасшедшие.

– Вот уж нет. Это дороги у нас сумасшедшие. – Марк улыбнулся, но не глазами. – Ты могла бы и не приезжать, хотя я очень рад тебя видеть.

Сара села к нему на кровать. Гипс сковывал ногу Марка до самого бедра.

– Как ты? Нормально? – спросила она.

– Да, вообще-то в порядке, но в голове еще сумбур – как только начинаю засыпать, перед глазами сразу встает тот поворот. И знаешь, я не могу вспомнить ни одного звука. Такое впечатление, что весь мир вдруг онемел. Я и понятия не имел – ну, сразу после аварии, что и где у меня повреждено. Лицо все в крови, ничего не соображаю, успел лишь подумать: «Вот оно, сейчас-то ты и умрешь».

Сара поняла, что родителям Марк этого не рассказывал. Да и как можно сказать отцу и матери о том, что ты умирал, что тебя охватил холодный ужас и почудилось, будто смерть уже подошла вплотную? Есть какая-то черта, за которой разговоры на эту тему становятся исключительным правом родителей, и переступать эту черту просто не хочется.

В эти дни Роджер Нортон больше обычного стоял у окна, следя за плывущими по небу облаками. Походка у него изменилась, замедлилась, излюбленной темой разговора стало течение времени – когда он не вспоминал свой «кадиллак», по которому очень скучал. Клэр суетилась вокруг мужа, следила за тем, чтобы он не забывал позавтракать, готовила его любимые блюда и размышляла о том, как будут со стороны выглядеть ее и Роджера похороны. Сара с Марком в своих беседах старательно обходили эту тему, но мать знала, что у брата с сестрой одинаковое отношение к этим вопросам. Дети предпочитали ни с кем не делиться своими страхами; ни сын, ни дочь не согласились бы с утверждением, что судьбу не предугадаешь, что смерть может залететь в распахнутое окно, как порыв ветра.

– Что же на самом деле произошло? – Сара сосредоточенно смотрела на правую половину его лица и даже мысленно не хотела представить то, что было скрыто бинтами.

– У меня была слишком большая скорость – обычное искушение человека, сидящего за рулем «порше». Я не вписался в поворот. Так что ты ошиблась насчет того, что я не успел перестроиться. Все дело было в лишней скорости. Я ДОЛЖЕН был успеть. Тогда бы не оказался в больничной палате и по-прежнему оставался бы владельцем «порше».

Вот тут-то Сарины слезы прорвались наконец наружу.

– Да, – сказала она, – наверное, мне тоже нужно было перестроиться, перейти в другой ряд. Еще месяц назад. Господи, Марк, этого не должно было с тобой случиться. Ты же мой брат, мой защитник. Ты не должен страдать от боли – никогда!

Она упала ему на грудь, слезы, хлынув из глаз, скатывались на его больничный халат, пахший антисептикой.

– Сара, я в полном порядке. – Марк провел рукой по ее волосам.

– Я знаю. Это просто… все так сразу…

– Все, ха. То есть Энтони?

– Отчасти. Ну… главным образом, Но если тебе так… – конец фразы вылетел у нее из головы, плечи содрогались от рыданий.

– Эй, – Марк сжал ее лицо в ладонях, глядя Саре в глаза. – Мне всегда казалось, что ты в состоянии справиться с любым парнем. Вот уже не думал, что кому-то удастся одержать над тобой верх.

– Знаешь, я тоже считала, что у тебя не может быть проблем с машинами, что ты впишешься в любой поворот. Может, здесь и зарыта собака? Мы привыкли переоценивать свои силы.