— Представьте себе — нет.

— Шутки шутить изволите? За оказание содействия государственному преступнику знаете, что полагается?

«А ведь Строганова, пожалуй, надо выручать, — подумал Симмонс. — Пока не поздно. А как быть с этой мразью? Стоп, пожалуй, знаю!»

— …против государя-императора! — брызгая слюной, распинался филер.

— Послушайте, господин Хлебалов, — остановил его излияния Симмонс. — Вы меня убедили. И давайте поставим точку.

— Давайте! — Филер словно только этого и ждал.

— Сколько?

— Давно бы так. Люблю с умными людьми дела иметь. Ну, скажем… — Хлебалов прищурился, глядя куда-то в потолок. — Десять тысяч!

— Губа не дура! — усмехнулся Симмонс. — А пять тысяч вас не устроит?

— Никак не устроит! — алчно запротестовал Хлебалов. — Я человек небогатый, опять же жениться собираюсь. Накиньте еще хотя бы пару тысчонок, а? Чего вам стоит?

Теперь он уже откровенно канточил.

— Быть по-вашему, Хлебалов! — Симмонс оттолкнулся от стола. — А теперь садитесь сюда, любезный; поближе. Спрыснем знакомство.

Час спустя пьяный до беспамятства филер уснул прямо в кресле, ощерив в блаженно-идиотской улыбке изъеденные кариесом зубы.

Первая, кого Симмонс увидел, выйдя из кабинета, была Эльсинора.

— Заждалась? — виновато улыбнулся он. — Понимаешь…

— Все понимаю. Я привела Строганова.

Только теперь он различил в темноватом коридоре позади нее фигуру машиниста.

— Ты просто чудо, Люси, — он покачнулся и с трудом удержал равновесие.

— Еще какое чудо! — усмехнулась она. — Мы подождем в столовой, Эрнст. Тебе надо привести себя в порядок.

— Верно. — Симмонс зажмурился и потряс головой. — Пришлось изрядно хлебнуть. Но я быстро… Пару таблеток энергина, душ, — и опять в форме.

— Поторопись, Эрнст, — попросила Эльсинора.

Таблетки и холодный душ сделали свое дело, и когда через несколько минут он вошел в столовую, — опьянения как не бывало.

— Значит так, — Эльсинора — вся энергия и деловитость, — с места в карьер перешла к главному. — Я тут без тебя кое-что объяснила Михаилу Степановичу. В общих чертах, но, думаю, достаточно ясно.

Она вопросительно взглянула на Строганова, тот кивнул.

— Мы посоветовались и решили, что ему здесь оставаться нельзя. Михаил Степанович не против перебраться в Воронеж.

— В Воронеж? — Симмонс невольно вздрогнул.

— Да. Тебя это удивляет?

— Нет-нет. Продолжай, пожалуйста.

— Но тут есть непредвиденное осложнение. Михаил Степанович не может уехать один. — Эльсинора перешла на английский: — У него тут есть пассия. Казашка. Через несколько месяцев у них будет ребенок. Как тебе это нравится?

Он слушал ее и не слышал: перед глазами маячило скуластое, загорелое лицо молодого командира. Так вот откуда эти монгольские скулы, характерный разрез глаз!

Прослеживая перед тем, как встретиться, биографию командира, он еще тогда удивился совпадению, но тут же сказал себе, что какая-то закономерность в этом есть: отец занимался революционной деятельностью в этих краях, и сын пошел по его стопам. Потом он удивился тому, как угораздило Строганова-отца попасть в Воронеж. И наконец, уже увидев Строганова-сына, тотчас обратил внимание на восточный тип его лица.

Теперь все стало на свои места. Все, кроме одного: его вылазка в 1924 год предшествовала нынешней ситуации. Они с Эльсинорой еще только решают, отправлять им или не отправлять Михаила Степановича Строганова и его возлюбленную в Воронеж, а получается, что решать-то, собственно, нечего, все предопределено заранее: Строганов будет жить в Воронеже и у него там в 1900 году родится сын.

— …Что ты предлагаешь, Эрнст? — дошел до его сознания голос Эльсиноры.

— Отправим вдвоем, — ответил Симмонс. — А чтобы было поменьше волокиты с оформлением брака на иноверке, поселим их в 1900 году. Как вы на это смотрите, Михаил Степанович?

— Мне надо посоветоваться.

— С будущей супругой?

— И с ней тоже.

— Понятно. Сколько на это потребуется? Времени, я имею в виду.

— Часа два-три. Это имеет какое-то значение? Филер, настолько я понимаю, пьян в стельку. А если и проспится, вы его можете отправить в тартарары.

— Его — да. А вот всех, с кем он связан, — нет. Мы их просто не знаем. Вполне возможно, что где-то уже и ордер на ваш арест выписан. Так что вы поторопитесь, пожалуйста.

— Хорошо, — кивнул Строганов и поднялся. — Где мы встречаемся?

— Здесь, наверное. Заканчивайте дела, берите свою пассию и приезжайте. Чем быстрее, тем лучше. Может, нашей коляской воспользуетесь?

— Не надо, обойдусь и так. До скорого.

— До свидания.

— Ну вот пока и все, — произнес Симмонс, когда за Строгановым закрылась дверь.

— Все? — переспросила Эльсинора, пристально глядя на мужа.

— А что еще?

— Тот мерзкий тип в твоем кабинете.

— Скажи Джуме, чтобы отвез его куда-нибудь подальше за город.

— Джума у нас уже не работает.

— А ведь верно! Совсем из головы вылетело. Ну тогда поручи Дюммелю. В два счета управится.

— Могут быть неприятности.

— У кого? — поинтересовался Симмонс. — Строганова здесь не будет, нас — тоже, а хлебаловские беды тебя, надеюсь, не волнуют?

— Нисколько, — усмехнулась она. — Его беды это его личное дело.

— Я тоже так думаю, — кивнул Симмонс. — Но оставлять его в этом доме совершенно ни к чему. Давай-ка подумаем, как от него избавиться.

— Вы обещали ему золотые горы, мистер Симмонс, — напомнила она.

— Он их получит, — весело заверил он. — Но вряд ли они доставят ему удовольствие. Скорее наоборот. Тащи-ка сюда времятрон.

На этот раз для осуществления задуманного требовалась филигранная точность, и, прежде чем включить времятрон, Симмонс тщательно проверил аккумулятор.

Дальнейшие события развивались так: в седьмом часу вечера в ворота загородного дома управляющего Русско-азиатским банком Крафта отчаянно забарабанил оборванец-каракалпак. Заспанный сторож-узбек, зевая, отодвинул засов и без особого интереса уставился на возмутителя спокойствия.

— Аксакал дома? — спросил тот.

— А тебе на что? — лениво поинтересовался страж. — Вшей своих в банк сдавать принес?

— Да заткнись ты! — возмутился оборванец. — Мне письмо аксакалу передать надо.

Он достал откуда-то из-за пазухи помятый конверт и ткнул под нос сторожу.

— Воткни себе в задницу! — отрезал хорезмиец, отпихнул задрипанного курьера и попытался закрыть ворота. Каракалпак взвыл дурным голосом, поплевал в кулаки и бросился на обидчика. Завязалась драка.

Вышедший на шум Крафт долго на мог сообразить, что к чему из путаных объяснений.

— Письмо? Какое письмо? От кого? Да говори ты толком, кайсак!

— Думли-немис велел передать, — взмолился оборванец, переиначивая на свой лад фамилию Дюммеля,

— Дюммель, что ли?

— Да, — каракалпак все еще не мог успокоиться. — А этот сын собаки!..

— Хватит! — рявкнул Крафт. — Где письмо?

Конверт, скомканный и затоптанный, валялся на земле. Брезгливо морщась, Крафт поднял его, вскрыл и достал сложенный вдвое листок. Послание гласило:

Розыгрыш? Крафт на мгновенье представил себе обрюзглую физиономию Дюммеля и тотчас отверг эту мысль. Какое там чувство юмора!.. Уж кто-кто, а Дюммель на розыгрыш не способен.

— Фаэтон! — скомандовал Крафт и толкнул продолжавшего пожирать каракалпака глазами сторожа. — Живо запрягай фаэтон, идиот!

Перед массивной бронированной дверью, ведущей в хранилище отделения Русско-азиатского банка в Ново-Ургенче, столпились управляющий отделением Крафт, трое членов правления, служащий, миршаб в полосатом халате с саблей наголо, пристав и двое понятых: мадам Любимова — владелица публичного дома и пожилой казак старообрядец, смахивающий на деда Мороза, случайно забравшегося в сорокаградусное хорезмское лето.