«Что это? — пронеслось в его голове. — Откуда? Зачем? Неужели то, о чем они говорила ему вчера, — правда? Ведь это одежда бека. И сабля…»

Он зажмурился и снова открыл глаза. Все осталось, как есть, и одежда, и сапоги, и сабля в. поблескивающих начищенной медью ножнах. Значит, правда? Значит он, Джума, действительно станет ханкинским беком?! Ну, держись, Нураддин!

Голова мгновенно прошла. Джума торопливо сполоснул лицо и переоделся. Он застегивал перевязь, когда в дверь без стука вошел Симмонс.

— Готов? Молодец! Поторапливайся, там тебя уже ждут.

— Кто… ждет?.. — выдохнул Джума.

— Как кто? Нукеры, чиновник из ханской канцелярии. Поезжай принимать дела, бек. Желаю успеха!

И тут Джума сплоховал. Ему бы держаться с достоинством, чинно поблагодарить, а он повалился на колени, схватил руку хозяина, зарыдал глухо, словно залаял.

— Встань, — резко приказал Симмонс и отобрал руку. — Тоже мне, бек! Будь мужчиной, черт бы тебя побрал!

— Буду! — Джума скрипнул зубами, вскочил на ноги. — Клянусь, буду!

— Ну вот и прекрасно! — Симмонс пристально вгляделся в раскрасневшееся лицо бывшего фаэтонщика. Поджал губы. — А теперь пойдем, я тебя твоей свите представлю.

Глава девятая. У САМОГО СИНЕГО МОРЯ

Растаяла в облаке поднятой копытами коней пыли кавалькада во главе с жаждущим мщенья Джумой. Мелодично журчал фонтан перед домом. В саду звонко перекликались птицы.

Симмонс достал из кармана сигарету, покатал между большим и указательным пальцами. Щелкнул зажигалкой. Струйка белесого дыма потянулась вертикально вверх в неподвижном воздухе. Симмонс опустился на мраморную ступеньку, одернул на коленях светлые элановые брюки. Усмехнулся, мысленно представив себе, как Джума врывается в деван[54] не подозревающего о своем низложении ханкинского бека.

— «Бошат!» Убирайся! — петардой взрывается короткое апокалиптическое, зловещее для Нураддина слово. Нураддин сначала обалдело таращит глаза, потом становится пунцовым от гнева, но тут на сцене возникает ханский служка, оглашает фирман. Нураддин белеег, как полотно, по знаку Джумы нукеры, всхрапывая от усердия, хватают опального бека под руки и волокут на расправу, награждая пинками и затрещинами. Джума садится в кресло, кладет на колени саблю…

— Д-да… — сквозь зубы процедил Симмонс. — Не хотел бы я сейчас быть на твоем месте, бек Нураддин…

Он затянулся и щелчком послал недокуренную сигарету в сторону фонтана. На душе было тревожно и неуютно.

Симмонс тщетно пытался понять, откуда накатывается это гнетущее беспокойство, стремление любой ценой замести следы, уничтожить все, что связывало его с реальностью XXIII века. Странный инцидент в лавке ювелира? Но именно после него-то они с Эльсинорой и совершили бросок сюда, в этот забытый богом и людьми уголок планеты.

Подозрительный тип, увивавшийся возле Эльсиноры на открытии узкоколейки? Но с того дня прошла целая вечность, а тип больше не давал о себе знать.

Головокружительная метаморфоза Джумы? Но парень заплатил за нее такой страшной ценой, что не приведи господь; и теперь, отбросив манеры цивилизованного человека, с чисто феодальной кровожадностью сводит счеты с обидчиками. При чем тут XXIII столетие?

Не то. Все не то. Но что же тогда? Чем мучительнее искал Симмонс ответ, тем больше запутывался, пока, наконец, вопреки здравому смыслу и человеческой логике, ответ не пришел сам собой, неожиданный в своей ошеломляющей простоте: Эльсинора! Она и только она могла быть связующим звеном между Симмонсом и его подлинной реальностью!

Та-ак… Симмонс машинально закурил. Значит, Эльсинора… Он вдруг поймал себя на мысли о том, что догадка, которая, казалось бы, должна была перевернуть в нем все, — нисколько его не тревожит.

Значит, Эльсинора… Ну что ж, подозрения на этот счет возникали у него и прежде. Но он гнал их прочь. С Эльсинорой многое сложно и необъяснимо. Взять хотя бы ее поведение на вчерашнем балу. И этот трюк с «Аидой» в исполнении Венской оперы… Во всем этом предстоит еще разобраться. Но представить себе Эдьсинору в роли соглядатая? Нет, это решительно невозможно! Но тогда кто же она такая — женщина, которую он любит, на которой женат и которой беспредельно верит и полностью доверяет? Мелькнула и тотчас ушла куда-то мысль о том, насколько условны и эфемерны понятия брак, супружество, семейные узы. Кто же она все-таки? Жена? Друг? Ангел-хранитель на жалованьи у сыскной полиции? Неужели человек способен в равной мере сочетать в себе и то, и другое, и третье?

Симмонс встал и, попыхивая сигаретой, решительно направился в свой кабинет. По пути выудил из бара бутылку «Камю» и лимон. Взял блюдечко, серебряный десертный нож и фужер.

В кабинете он плотно притворил за собой дверь, подвинул к креслу низенький журнальный столик, нарезал лимон кружочками и до краев налил фужер коньяком. Выпрямился с фужером в руке, глубоко вздохнул, залпом осушил фужер, выдохнул и, опустившись в кресло, взял ломтик лимона.

Несколько минут он сидел, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза, ожидая, когда наступит пронзительная острота и чеканная ясность мысли, которые приходят к человеку только во сне или в состоянии сильного опьянения.

— Жизнь и смерть, — пробормотал он, не открывая глаз. В кабинет вошла Эльсинора. Он почувствовал это, но никак не отреагировал. — Любовь и ненависть. Огонь и вода… Начало и конец…

— Ты сошел с ума? — поинтересовалась она.

— Не мешай. Кажется, я только теперь начинаю понимать, что к чему.

— Серьезно? И причем тут эти пары антонимов?

— На них зиждется мир.

— На антонимах?

— На контрастах.

— Ты пьян. — Она потянула носом. — И уронил на ковер сигарету. Чувствуешь, пахнет паленым?

— Мало ли что горит в этом мире.

— Что, например? — Она подобрала сигарету, положила в пепельницу.

— Многое, — уклонился он от ответа.

— Приступ мировой скорби? — насмешливо спросила она. — А я-то не пойму, чего это вдруг: коньяк — фужерами.

— Люси, — он продолжал сидеть, касаясь затылком епинкн кресла. — Ты можешь быть со мной до конца откровенной?

— Попытаюсь, — усмехнулась она. — Спрашивай.

— Ты меня любишь?

— Неплохое начало! Ты в этом сомневаешься?

— Иногда.

— И сейчас как раз такое «иногда»?

Он кивнул.

— Я не могу понять, кто ты?

— Это тебе очень нужно?

— Да, — сказал он. — Очень.

— Ну что ж. — Она вздохнула и опустилась в кресло по другую сторону столика. — Выпить, что ли, для храбрости?

Он потянулся было к бутылке, но она улыбнулась и покачала головой.

— Не надо. Я пошутила. Итак, кто я такая? Девка, которую ты подцепил на улице…

— Люси! — протестующе вскинулся Симмонс.

— Помолчи. Говорить теперь буду я. Ты ведь сам хотел откровенного разговора? Ну так слушай. Итак, девка с улицы, законная супруга, добровольная спутница твоих сомнительных одиссей. Верно?

— Допустим.

— Предлагая мне отправиться с тобой, ты не задавал никаких вопросов. Кто я такая — тебя не интересовало. Тебе нужна была живая душа рядом.

— У меня просто не было времени, — возразил Симмонс.

— Нет, — она покачала головой. — Дело не в этом. Ты отчаянно трусил, Эрнст. Нуждался в поддержке. В человеке, который бы понимал тебя. Был твоим единомышленником. В друге, у которого можно поплакаться на плече. Не так?

— Так, — кивнул он. — Все так.

Она удивленно посмотрела ему в глаза и опять покачала головой.

— Я думала, ты ударишься в амбицию.

— Зачем? Ты понимаешь меня лучше, чем я сам.

— Возможно. Со стороны виднее. Скажи, Эрнст, я оправдала эти твои надежды?

— Еще как! — Он был искренен.

— Скажи, Эрнст, — продолжала она. — Я когда-нибудь без особой на то нужды вмешивалась в твои дела? Пыталась изменить что-то? Сделать по-своему?

— Пожалуй, нет.

— «Пожалуй…» — Она невесело усмехнулась. — Я, наверное, должна была вмешаться в то, что ты делаешь.