Отдав визитную карточку, я довольно долго ждал приема, наконец вышел слуга и сказал мне:

— Господин Фань отбыл в Чанчжоу по делам службы.

По его смущению я понял, что это ложь. Но все же я спросил, когда господин вернется.

— Не знаю, — был ответ. Тогда я заявил:

— Пусть мне придется торчать здесь год, я все равно дождусь его.

Слуга, догадавшись о цели моего визита, потихоньку спросил:

— А правда ли, что госпожа Фань приходится вам родной сестрой?

Я ответил:

— Не будь она моей сестрой, стал бы я дожидаться господина Фаня!

Слуга сказал тогда:

— Прошу господина обождать.

По прошествии трех дней мне объявили, что господин Фань возвратился в Цзинцзян, и выдали двадцать пять монет. Я нанял осла и поспешил домой. Я застал Юнь взволнованной и в слезах. Она сразу же огорошила меня известием:

— Вчера вечером А-шуан сбежал, прихватив все наши вещи. Я попросила соседей поискать мальчика, но его до сих пор не нашли. То, что он исчез, огорчает меня гораздо больше, чем пропажа вещей. Когда мы уезжали, его мать трижды повторила просьбу, чтобы я хорошенько присматривала за ним. Если он удрал домой, ему придется переезжать через Янцзы, Мало ли что может случиться на реке! А вдруг родители укроют его в потайном месте и потребуют вернуть им сына? Что мы тогда будем делать? С каким лицом я предстану перед своей названной сестрой?

Я сказал ей:

— Не волнуйся. Давай рассудим спокойно. Тот, кто прячет своего сына с целью шантажа, делает это ради денег. Но все прекрасно знают, что у каждого из нас по две руки, по одному рту и ничего больше. Он прожил полгода в нашем доме, мы его кормили и одевали и за все это время ни разу не подняли на него руку, ни разу не выбранили, об этом знает вся округа. Я думаю, что этот малый давно уже исподличался и, видя, что дела наши день ото дня хуже, улизнул с нашим скарбом. Что же до госпожи Хуа, которая приходится тебе названной сестрой и которая послала с нами этого негодника, то именно ей, а не тебе должно быть стыдно. Следует немедленно сообщить о его бегстве в управу — так мы избежим дальнейших осложнений.

Мои доводы несколько успокоили Юнь. И все же во сне она часто всхлипывала и бормотала:

— А-шуан убежал! Как могла Хуа возложить на меня такую ответственность!

Ее состояние день ото дня ухудшалось. Я хотел послать за лекарем, но Юнь воспротивилась.

— Ты же знаешь,— сказала она,— что моя болезнь началась от изнурения, вызванного душевной тоской, когда убежал брат, а вслед за тем умерла матушка. Недуг обострялся каждый раз, когда на нас обрушивалось несчастье. Всю жизнь я остерегалась делать промахи, всей душой стремясь быть хорошей невесткой. Но у меня ничего не вышло. Я уже настолько тяжело больна, что никакой, даже самый хороший врач мне не поможет. Поэтому прошу тебя, не делай ненужных трат. За двадцать три года нашей согласной супружеской жизни я всегда была уверена, что ты любишь меня, несмотря на мои недостатки.

Пусть я испытала много горя — зато судьба подарила мне мужа и друга, подобного вам! Я была счастлива все время, пока у нас было платье, хотя и простое, но все же на вате, пока у нас хватало овощей и риса и мы были сыты, а в доме царило согласие. Я была счастлива, как небожительница, спустившаяся в мир людей, когда мы гуляли среди ручьев и камней, наслаждаясь красотой пейзажа вокруг Цанланского павильона или в Сяошуанлоу. Но ведь мы смертные, нам не стать небожителями, которые могут, постигнув тайны тайн, продлить свою жизнь на много поколений. Наше счастье возбудило зависть самой судьбы, и она послала нам тяжелые испытания. Тебе не следовало так сильно любить ту, которая повинна во всех твоих несчастьях.

Она замолчала, а затем, подавив рыдания, заговорила вновь:

— Сто лет — срок человеческой жизни. Мы расстаемся, пройдя лишь половину пути. При мысли о том, что я не смогу до конца твоих дней прислуживать тебе «с совком и метелкой» и не увижу своими глазами свадьбы Фын-еэня, сердце мое разрывается на части.

По ее лицу покатились крупные, как горошинки, слезы.

Я постарался утешить ее.

— Ты болеешь уже восемь лет, и за это время несколько раз тебе было так же худо. Почему именно сегодня тебе приходят такие грустные мысли?

Юнь ответила:

Несколько, дней подряд я вижу один и тот же сон: будто мои родители прислали лодку, чтобы забрать меня к себе. А когда я закрываю глаза, то чувствую себя легкой, как небожительница, шествующая по облакам и туманам. Не потому ли, что душа моя уже отлетела, а здесь осталось только бренное тело?

Ты больна, тебе надобно принять целительные и подымающие силы снадобья, — сказал я ей, — тогда ты обретешь душевный покой и поправишься. Уверен, что ты исцелишься от всех своих недугов.

Но она, продолжая всхлипывать, возразила:

— Если бы хоть тоненькая паутинка еще связывала меня с жизнью, я не осмелилась бы завести этот разговор. Но вот-вот я вступлю на дорогу, ведущую во мрак, и если не выскажу сегодня все, что хочу, завтра будет поздно. Я знаю, что это из-за меня вы не пользовались благорасположением родственников и потерпели неудачу в жизни. Когда я умру, отношение родителей к вам изменится и вы сами почувствуете себя с ними проще. Ваши родители уже стары, поэтому возвращайтесь к ним побыстрее. Если не сможете похоронить мои останки на родине, оставьте гроб пока здесь. Перевезете, когда сможете. Я надеюсь, что вы найдете себе жену, которая будет и добродетельна, и красива. Пусть она займет мое место, чтоб служить вашим родителям и утешать моих осиротевших детей. Обещайте мне, и я умру спокойно.

Мое сердце разрывалось от боли, и, не владея более собой, я зарыдал. Я сказал Юнь:

— Даже если мы расстанемся с тобой на середине пути, я никогда больше не женюсь. «На что тому ручеек, кто видел великое море, и на что тому облако, кто видел «Ушаньскую тучку»[104].

Юнь взяла меня за руку, желая еще что-то сказать. Но смогла лишь тихо вымолвить:

— Ухожу в мир иной.

Вдруг дыхание ее стало прерывистым, уста сомкнулись, глаза широко открылись, и сколько ни звал я ее по имени, она не откликалась. Слезы бежали двумя струйками по ее щекам. Какое-то мгновение они текли непрерывно. Но через некоторое время они высохли, грудь перестала судорожно вздыматься, и душа Юнь без всяких усилий покинула тело, начав свое вечное странствие. Это случилось тринадцатого дня третьей луны в год под знаком гуй-хай, под девизом Цзяцин.

В комнате, освещенной лишь слабым мерцанием, светильника, кроме меня, не было ни души. Я крепко сжал кулаки, опасаясь, что сердце не выдержит таких мук. Горю моему не было границ. После долго не покидала меня тоска. Да и может ли наступить ей конец?

Мой хороший друг, по имени Ху Кэнь-тан, выказал свое добросердечие и дал мне десять золотых монет. Вое, что у меня нашлось годного для продажи, я обратил в деньги. Эта сумма и пошла на скромные похороны моей жены... Увы! Увы! Юнь принадлежала к числу женщин, которые одарены талантом и широтой души мужчины. С того времени, как она вошла в мой дом, я часто оставлял ее, чтобы раздобыть денег на еду и платье. Моя жена бедствовала, ей приходилось даже голодать, но ни разу я не слышал от нее слова жалобы. Когда я бывал дома, нашим любимым развлечением было рассуждать о словесности, Юнь умерла, изнуренная болезнями, с обидой и болью в душе. Кто же, как не я, за все это в ответе? Как теперь мне исполнить долг перед лучшим моим другом? Я хочу сказать в предупреждение всем мужчинам и женщинам, вступающим в брачный союз: Избегайте всего, что ведет к ненависти, но и не попадайте в тенета чрезмерной любви. Недаром пословица гласит: «Супруги, почитающие любовь высшим благом, не живут вместе до конца своих дней». Пусть будет вам предостережением злосчастная моя судьба!

Народ верит, что душа усопшего, прежде чем отойти навсегда, должна в какой-то определенный день еще раз возвратиться домой. Поэтому в тот день, убирая жилище, ему придают тот же самый вид, какой оно имело при жизни покойного. На кровать кладут платье усопшего, а его туфли ставят тут же, на полу. Все это делается для того, чтобы дух покойного, возвратясь, мог в последний раз проститься с домом. На моей родине, в Сучжоу, этот обычай называется «закрывание глаз усопшему». В тот день в обычае приглашать святого даоса, чтобы он сотворил заклинание. Монах призывает душу посетить ложе смерти, а затем он отсылает ее обратно. В народе это называется «встреча с духом». В Янчжоу же этот обычай несколько иной: в комнате покойного домашние расставляют блюда с яствами и ставят чаши с вином, а затем уходят из дому, чтобы «избежать беды». И случается, что воры целиком очищают дом, оставленный без всякого присмотра.