Юнь радостно сообщила мне:

— Вот и нашла я для господина красавицу, а как он собирается отблагодарить свою сваху?

Я попросил ее рассказать все подробно. Юнь рассказала:

— Я заговорила с ней издалека, боясь, что, может, у нее кто-то есть на примете. А когда поняла, что никого нет, то сказала: «Понимаешь ли ты смысл сегодняшней встречи?» Хань-юань мне ответила: «Я удостоилась высокой почести, как говорится, „полынь нашла опору в яшмовом дереве”. Однако моя матушка возлагает на меня большие надежды, и я не могу поступать по своей воле. Давайте подождем и узнаем, каковы ее намерения». Когда я надевала ей свой браслет, то опять сказала ей: «Яшма отличается твердостью, а смысл круга — постоянство. Прошу тебя принять браслет в знак нашего сговора». Хань-юань ответила, что все зависит от меня. Кажется, она согласна. Вся сложность, конечно, в ее матушке. Посмотрим, как обернется дело.

Я рассмеялся:

— Уж не собираешься ли ты сыграть в жизни пьесу «Любовь в благовонном окружении»[67]?

Юнь ответила:

— Да, да, собираюсь.

С того дня мы не говорили больше о Хань-юань. Вскоре она была просватана за одного влиятельного человека, и затея Юнь кончилась ничем. Узнав эту новость, Юнь едва не умерла от огорчения.

Тетрадь вторая

ПРИЯТНОЕ БЕЗДЕЛЬЕ

Помнится, ребенком я мог подолгу смотреть на солнце не мигая, мог отчетливо различать тончайшие линии и видеть самые мелкие предметы, подмечая их формы и узоры, я ощущал их неизъяснимую прелесть. Летом воздух звенит от комаров. Эти тучи комаров в моем воображении были кружащейся в воздухе стаей журавлей — сотней или даже тысячей самых настоящих журавлей. Задрав голову, я наблюдал за ними, пока не начинала ныть шея. Когда комары забивались ко мне под полог, я выпускал на них струйку дыма, заставляя пищать и кружиться в дымном воздухе, — они походили на белых птиц среди синих облаков, ведь и в самом деле журавли курлычат под облаками у края неба. Радости моей не было границ.

Иной раз, устроившись возле щербатой глинобитной стены или на террасе с цветочными горшками, а то и среди травы, я садился на корточки и замирал, внимательно вглядываясь в травы; тонкие стебельки становились для меня деревьями, букашки и муравьи — дикими зверями, земляные комья и камешки — горами, а ямки превращались в долины; и мой дух вольно странствовал среди них. Этот мир доставлял мне истинное счастье.

Однажды я увидел в траве двух яростно дерущихся насекомых; я был поглощен их борьбой и не заметил, как появилось какое-то жирное раздувающееся существо, вмиг обрушившее мои горы и вытоптавшее леса,— то была жаба. Одно движение языка — и она слизнула моих бойцов. От неожиданности я невольно вскрикнул. Потом, придя в себя, я поймал жабу, исхлестал ее прутом и выбросил в чужой двор. Вспоминая этот эпизод в зрелые годы, я понял, что схватка двух насекомых была борьбой за самку. Древняя пословица гласит: «Прелюбодеяние — на шаг от убийства». Не так ли и у насекомых?

В другой раз, когда я с жадностью наблюдал жизнь вокруг себя, ко мне в «гнездышко» (у нас, в Сучжоу, мужскую принадлежность называют «гнездо») забрался земляной червь. Все у меня распухло, и я не мог мочиться. Тогда поймали гусака — считалось, что его слюна губительна для насекомых. Гусь открыл клюв и уже был готов склевать червя, но служанка почему-то выпустила его из рук, и гусь, угрожающе вытянув шею, пошел прямо на меня. Я испугался и заревел. Так рассказывали эту историю, когда хотели посмеяться надо мной. Таковы первые впечатления моего детства.

Повзрослев, я до самозабвения полюбил цветы, особенно карликовые деревца в горшках. От Чжан Лань-по я узнал способы подрезания веток и выращивания коленец, постиг искусство сочетания цветов и расположения камней. За благоухание и скромное очарование среди цветов превыше всего ценится орхидея, но мне не удавалось достать действительно редкие и ценные, согласно каталогам, растения. Незадолго до смерти Чжан Лань-по подарил мне горшок с весенней орхидеей, ее лепестки походили на лотосовые, а сердечко было совершенно белым; цветоножка прикреплялась к стеблю точно горизонтально. Цветок был с широко раскрытой сердцевиной, изящество его подчеркивала простота стебля — поистине, моя орхидея отвечала самым строгим требованиям. Цветы и листья ее были на редкость пышны. Я лелеял ее, словно то была старинная яшма с высеченными драконами. Когда мне случалось отлучиться из дому, орхидею поливала Юнь. Но не прошло и двух лет, как она в один день увяла. Я вытащил корни и осмотрел — они не были повреждены, но стали белые, будто яшма. Я ничего не мог понять, решил, что такова, видно, моя судьба. Повздыхал и на этом успокоился. Уже позднее я вспомнил, как один человек просил у меня отводок, я же не позволил делить корень, должно быть, он убил мою орхидею, плеснув на нее крутым кипятком. С того дня я поклялся не выращивать орхидей.

После орхидеи предпочтение я отдавал азалии. Она лишена аромата, но ее цветы долго радуют глаз, к тому же азалии легко переносят обрезку. Юнь до того любила цветок и жалела, что не позволяла мне делать частую обрезку, так что мне ни разу не удалось вырастить из куста деревце. Кстати, я не смог это сделать и с другими горшочными цветами.

С наступлением осени я со страстью увлекался хризантемами, — цветком, что некогда «вырос у восточной ограды в саду»[68]. Я люблю срезанные хризантемы, расставленные в вазах, и не люблю их в горшках.

Нельзя сказать, чтобы я вообще не любил хризантем, растущих в горшках, но у моей семьи не было своего сада и я не мог их сам выращивать, а те хризантемы, что продают на базаре, были ординарны. Они мне не нравились.

Расставляя хризантемы в вазе, бери нечетное число цветов, причем только одного тона. Для хризантем более подходит ваза с широким просторным горлом, а не узким, ибо красиво, когда цветы располагаются свободно. Словно исполненные достоинства, цветы должны гордо возвышаться прямо из горловины вазы, они могут и раскинуться в разные стороны, будто в танце или полете, однако надо избегать впечатления, что цветы понатыканы в вазе как попало; между ними следует оставлять пространство, а сам букет хорошо дополнить бутонами. Листья букета не должны производить впечатление прихотливой случайности, равно как стебли не должны торчать вертикально. Пользуясь иглами для поддержки цветов, длинные непременно обрезай, дабы они не вылезали наружу. Нельзя цветы собирать в кучу, но нельзя и слишком разбрасывать их: искусство композиции как раз в том, чтобы цветы не лежали на горловине, а располагались в соответствии с четырьмя правилами пространства живописного свитка. Правило гласит: «Горловина вазы требует безупречной четкости в расположении стеблей».

На столике лучше выставлять не менее трех ваз. Однако помни, когда ваз много, глаз перестанет различать цветы — это похоже на цветочный прилавок на базаре. Подставки для ваз бери разной высоты, от трех-четырех цуней до четырех-пяти, но не более — таким образом достигается гармоничное сочетание ваз и создается целостность композиции. Если же поставить высокую вазу в центре, а две поменьше — по бокам, или же низкую вазу поставить перед высокой, или расположить их симметрично, то получится, как говорится в народе, «горсть золы на парче». Поставишь ли ты вазы на расстоянии или же близко друг к другу, отодвинешь назад или, напротив, подвинешь вперед — композиция удастся лишь в том случае, если ты владеешь секретами живописи.

Можно также расположить цветы в чаше или широком блюде, способ поддержки цветов в таком случае следующий: надо смешать деготь и смолу с корой вяза, посыпать эту смесь мукой, полить растительным маслом и подогревать на огне до тех пор, пока смесь не станет клейкой, — вот этим клеем обмажь шляпки гвоздиков и прикрепи их к бронзовой пластинке. Затем прогрей пластинку и положи ее на дно чаши или блюда. Когда она остынет, обвяжи проволокой букетики цветов и наколи цветы на гвоздики. Цветы должны располагаться по краям блюда, а не торчать из середины; важно также, чтобы стебли не собирались в кучу, а листья не теснили друг друга. После этого налей в чашу воды, добавь чистого песка, чтобы казалось, будто цветы растут из глубины чаши.