Гонвил
А если я тебе скажу, что Стелла
не умерла?
Эдмонд
Да! Вот она — ступень
начальная… Ударом лжи холодной
ты вырвать мнил всю правду о любви.
Подослан был тот рыжий, твой приятель,
ты мне внушил — сперва чужую смерть,
потом — мою, чтоб я проговорился.
Так, — кончено: подробно восстановлен
из сложных вероятностей, из хитрых
догадок, из обратных допущений
знакомый мир… Довольно, не трудись,
ведь все равно ты доказать не можешь,
что я не мертв и что мой собеседник
не призрак. Знай — пока в пустом пространстве
еще стремится всадник, вызываю
возможные виденья. На могилу
слетает цвет с тенистого каштана.
Под муравой лежу я, ребра вздув,
но мысль моя, мой яркий сон загробный
еще живет, и дышит, и творит.
Постой, куда же ты?
Гонвил
А вот сейчас
увидишь…
(Открывает дверь на лестницу и зовет.)
Стелла!..
Эдмонд
Нет… не надо… слушай…
мне почему-то… страшно… Не зови!
Не смей! Я не хочу!
Гонвил
Пусти, рукав
порвешь… Вот сумасшедший, право…
(Зовет.)
Стелла!..
А, слышишь: вниз по лестнице легко
шуршит, спешит…
Эдмонд
Дверь, дверь закрой! Прошу я!
Ах, не впускай. Дай продумать… Страшно…
Повремени, не прерывай полета, —
ведь это есть конец… паденье-…
Гонвил
Стелла!
Иди же…
Занавес
6-17 марта 1923
Из Вильяма Шекспира
Сонет 17
Сонет мой за обман века бы осудили,
когда б он показал твой образ неземной, —
но в песне, знает Бог, ты скрыта, как в могиле,
и жизнь твоих очей не выявлена мной.
Затем ли волшебство мной было бы воспето
и чистое число всех прелестей твоих, —
чтоб молвили века: "Не слушайте поэта;
божественности сей нет в обликах мирских"?
Так высмеют мой труд, поблекнувший и сирый,
так россказни смешны речистых стариков, —
и правду о тебе сочтут за прихоть лиры,
за древний образец напыщенных стихов…
Но если бы нашлось дитя твое на свете,
жила бы ты вдвойне, — в потомке и в сонете.
Сонет 27
Спешу я, утомясь, к целительной постели,
где плоти суждено от странствий отдохнуть, —
но только все труды от тела отлетели,
пускается мой ум в паломнический путь.
Потоки дум моих, отсюда, издалека,
настойчиво к твоим стремятся чудесам, —
и держат, и влекут измученное око,
открытое во тьму, знакомую слепцам.
Зато моей души таинственное зренье
торопится помочь полночной слепоте:
окрашивая ночь, твое отображенье
дрожит, как самоцвет, в могильной темноте.
Так, ни тебе, ни мне покоя не давая,
днем тело трудится, а ночью мысль живая.
* * *
Два отрывка из «Гамлета»
(Из сцены 7 действия 4)
Королева
Одна беда на пятки наступает
другой — в поспешной смене: утонула
твоя сестра, Лаэрт.
Лаэрт
Сестра! О, где?
Королева
Есть ива у ручья; к той бледной иве,
склонившейся над ясною водой,
она пришла с гирляндами ромашек,
крапивы, лютиков, лиловой змейки,
зовущейся у вольных пастухов
иначе и грубее, а у наших
холодных дев — перстами мертвых. Там
она взбиралась, вешая на ветви
свои венки, завистливый сучок
сломался, и она с цветами вместе
упала в плачущий ручей. Одежды
раскинулись широко и сначала
ее несли на влаге, как русалку.
Она обрывки старых песен пела,
как бы не чуя гибели — в привычной
родной среде. Так длиться не могло.
Тяжелый груз напившихся покровов
несчастную увлек от сладких звуков
на илистое дно, где смерть.
(Из сцены 1 действия 5)
Лаэрт (прыгает в могилу, вырытую для Офелии)
…Теперь заройте с мертвою живого,
сыпучий прах нагромоздите выше
седого Пелиона и главы
Олимпа синего.
Гамлет (подходя)
Кто сей, чье горе
так выспренне? Чья печаль
блуждающие звезды заклинает
и слушателей делает из них,
пронзенных изумленьем? Я — Гамлет,
принц Датский.
(Прыгает в могилу.)
Лаэрт
К дьяволу пускай пойдет
твоя душа!
(Схватывается с ним.)
Гамлет
Дурна твоя молитва.
Сними ты пальцы с горла моего,
прошу тебя, хоть вовсе я не вспыльчив,
но что-то есть опасное во мне, —
ты будь благоразумнее. Прочь руку!