Днем мне анализировать было некогда – надо было вести свои путевые заметки о морпеховском геройстве и на ходу зачитывать их полковнику, а писать эти заметки было делом не из легких. Хотя бы потому, что шел уже 6-ый день нашего рейса, а ни одного единственного наркосуденышка «героям» еще обнаружить не удалось. Мне оставалось писать только о том, какие они славные парни, и как быстро они приняли меня, гостью, в свой коллектив. На самом же деле «принятие в коллектив» состояло из обедов за капитанским столиком да из дежурных улыбок в сторону проходивших мимо меня по палубе натовцев. На улыбки они отвечали охотно, даже на дежурные – женщин на борту было немного. Я да известная вам уже Zeena- вот уж кто по-настоящему влился в коллектив! Да-да, она тоже была здесь – в качестве механика в составе экипажа американского вертолета, который принимал участие в этом рейде. Это был видавший виды Lynx с какими-то проблемами при посадке. Потому, что после каждой его посадки Zeena подолгу колупалась в его нижней части. Она оказалась талантливым механиком: когда на третий день нашего рейса у голландцев отказал насос в аппарате, дистиллирующем морскую воду для нашего питья, без которого мы бы в море долго не продержались, потому что большого запаса воды на борту не было, Zeena, на пару с одним голландским матросом, смогла и этот насос тоже починить. Надо ли говорить, что после этого голландские морпехи Зину зауважали, хотя раньше смотрели на нее типичным голландским мужским взглядом – как на обычную stoeipoes .

Когда я смотрела на нее – загорелую, веселую, бойкую,- я почти забывала, кто она и чем она здесь занимается. Zeena была так по-молодому хороша и одновременно так сильно излучала сигналы женского одиночества, что будто магнитом притягивала к себе мужчин- и совершенно очевидно сама гордилась этим. Zeena вела себя так, словно она находилась не на борту патрульного натовского корабля, а на сельской дискотеке, где все трактористы были от нее без ума. Когда она грациозно пробегала по палубе в своем натовском комбинезончике, а вслед ей таращились десятки пар глаз, выражение лица у нашей хуторянки становилось таким, что у меня в голове сразу же начинала крутиться песня «Балагана Лимитед»:

«Девки-лохудры,

Накупили пудры,

Напудрили лобики

И сидят как бобики!»

«Да тьфу на вас!»

Вот это самое «да тьфу на вас!» – с одновременным поглядыванием искоса, кто же именно это там ею заинтересовался – было прямо-таки выгравировано у нее на лбу. Zeena знала себе цену, и первый попавшийся судовой кок ее не интересовал.

К этому времени я уже перестала побаиваться ее, хотя и нельзя сказать, чтобы я стремилась к тому, чтобы находиться в ее обществе. Я просто вежливо обходила гражданку Костюченко – как обходят лежащую на тропинке коровью «лепешку»: чтобы не вляпаться. Хотя когда мы волей-неволей сталкивались лицом к лицу, мне было нетрудно с ней поздороваться. Правда, один раз я перехватила не очень-то доброжелательный Зинаидин взгляд – когда она увидела, что ужинаю я за капитанским столиком. Я даже удивилась немного такой ее неприязни: неужели она не понимает, что капитан не может пригласить ее за свой столик не потому, что я ему нравлюсь, а Зинаида -нет, а просто потому, что я здесь – человек гражданский, гость, а ей это не положено по рангу? Но Зинаида, видимо, насмотрелась в своей Америке старых сериалов вроде «Love Boat» и время от времени забывала, что она не на круизном теплоходе. Наверно, втайне она жалела, что не может продефилировать перед командой в вечернем платье от какого-нибудь Версаче. Но моей вины в этом уж точно не было.

Однако этого ее недоброго взгляда никто не заметил- морпехам было не до женских причуд.Да я и сама скоро позабыла о нем. В конце концов, я не червонец, чтобы всем нравиться.

Гораздо больше меня беспокоило то, что, как я начинала понимать, я, кажется, понравилась полковнику Ветерхолту. И пригласил он меня в этот рейс, судя по его поведению, вовсе не с пиаровскими, а с другими, гораздо более ординарными и плотскими целями. Сначала у меня возникли только смутные подозрения. Но после того, как полковник два вечера подряд стучал в дверь моей каюты после отбоя – без какого-либо делового к тому повода- подозрения эти переросли в уверенность. Мне стало страшно. Я делала вид, что ничего не заметила и ничего не понимаю, а по вечерам запиралась у себя в каюте и лежала на койке тихо как мышка, притворяясь, что крепко сплю. Койка попалась как назло со скрипом, и я боялась даже лишний раз перевернуться на другой бок. А сама считала дни до возвращения на берег….

Периодически нас будили по ночам тем, что на голландском военном жаргоне называлось «praaien»: это когда на весь корабль по радио обьявлялось, что «группа захвата» (boardingteam – эти голландцы уж хоть бы определились раз и навсегда, на родном языке они говорят друг с другом или на английском!) должна приготовиться к «абордажу»: осмотру какой-нибудь утлой лодочки, попавшей в поле зрения голландских военных и подозреваемой ими в нехороших делах. Еще более подозреваемыми, чем утлые лодочки, были, естественно, скоростные моторные лодки, а вот люксовые яхты голландцы хоть и обыскивали, но далеко не так тщательно. Один раз на моих глазах доблестные борцы с наркоманией сделали вид, что «не заметили», как хозяин одной такой яхты сам явно находился под влиянием наркотических веществ. Значит, и на борту они у него были? Но голландцы как-то быстренько это дело замяли, посмотрев в паспорт владельца: я поняла, что его каюту на яхте никто даже обыскивать не стал. И покидая борт таких яхт, «группа захвата», как правило, перед их хозяевами извинялась – в то время как извиняться перед латиноамериканцами-хозяевами утлых лодочек они, видимо, считали лишним. Нельзя сказать, чтобы морпехи были грубы до безобразия: до своих американских коллег в Ираке или израильтян в Палестине им было далеко. Но классовые различия в подходе к обыскиваемым прослеживались четко.

Во время таких обысков всех нас поднимали на ноги по тревоге, и я наблюдала за ними с палубы корабля. Интересно, хоть кто-нибудь из морпехов хоть раз пытался представить себе, как должны себя чувствовать люди на борту этих маленьких суденышек, когда к ним с включенными прожекторами и на всех парах несется натовская военная махина? Риторический вопрос, на который мне никогда не узнать ответа….

Зинаида, к слову, была недовольна голландской мягкостью.

– – И чего они так церемонятся с этими чернож***? – сказала она как-то во время очередного обыска одной из утлых лодочек, обращаясь ко мне: так уж вышло, что я в тот момент стояла с ней рядом. – Дали бы им как следует по шее…. Да у нас в Америке ни один приличный человек с ними даже в одном квартале не поселится, а эти голландцы тут разводят с ними ай-люли-малину….

Ну, конечно, она сказала не дословно так, в английском нет понятия «ай-люли-малина»; но в переводе на наш с ней родной язык смысл сказанного ею был именно такой. Я вообще успела заметить, что среди наших эмигрантов в Европе и Америке частенько процветает самый что ни на есть махровый расизм – такого толка, который в самих этих странах давно уже считается неприличным выражать вслух. Какой-то пародийный даже, мистер-Твистеровский: «Там, где сдают номера чернокожим, мы на мгновенье остаться не можем.» Причем не только среди айтишников и ученых, но даже среди чернорабочих: помню, как в русскоязычной газете в Португалии мне попалась на глаза длинная статья о том, насколько наши маляры или сборщики ягод в поле лучше ангольцев или мозамбикцев, с тайной надеждой на то, что португальские работодатели оценят, как русский или украинский нелегал на порядок выше нелегала африканского. Просто тошно было читать. Какая уж тут классовая солидарность!

Когда Зина сказала мне это, я вздрогнула. На мгновение мне почудилось, что передо мной не она, а Николай – тот перестроечный советский чиновник, который втайне завидовал темнокожим жителям Голландии из-за того, какие у них машины.

– Вы в Ираке случайно, не в Абу-Граибе в охране служили?- вежливо поинтересовалась я.