Айту стало неуютно, он кожей почувствовал, какая хрупкая скорлупа отделяет его от чужой бездумной и бездушной машины, от вакуума. Любая неточность — и корабли швырнет друг в дружку, броня флая сомнется от удара. Боясь шелохнуться, он насторожил эйгис, загерметизировал силовой скафандр на Руме. Экран показал ещё шесть тарелок. «Семнадцать планетян на сундук мертвеца!» — мысленно выругался Айт. Теперь они с Румой точно бессильны.

Придется убираться восвояси.

Но он не успел. Пришельцы так же неожиданно, как и первая тарелка, со всех сторон одновременно прыгнули к флаю, сжали в невидимых тисках. Нет, обшивка корабля не лопнула, не заскрипела, не промялась внутрь. Просто флай взял да и потерял скорость. Разом. Всю, какую имел. Стих гром и свист атмосферы. Тело охватила невесомость. Перестал вращаться далеко внизу шар планеты, поверхность её начала неестественно медленно надвигаться.

Интуитивно Айт глянул на индикатор гравитационного поля. Гравитации не было! Семнадцать двигателей инопланетян размыли след похитителя, превратили его в обширное туманное пятно. Но компьютер «не забыл» прежнего направления, держал линию четко и прямо. Стражи Куздры просто-напросто уводили флай с маршрута, ни больше, ни меньше! Облепив флай, как муравьи гусеницу, и все же не касаясь его, уравновесив его массу, они плавно приземляли незваного гостя — спасибо, совсем не выставили! — на каменистой безжизненной местности, окруженной цепями гор. След же похитителя, если не обманывал индикатор, упирался в горную лощину южнее точки предстоящего приземления флая. Айт дал предельное увеличение. Лощина источала желтые дымы, полыхала извержениями вулканов, вбирала в себя и сама рождала лавовые потоки. В общем, уютной её назвать трудно.

Последний раз пилот попытался вырваться без объявления войны. За кормой тарелок не было, и он ударил всей мощью планетарных двигателей. Плененный флай сиганул, как сумасшедший. Но тарелок не стряхнул. У одной, правда, попал под выхлоп манипулятор, и она отлипла, пошла вертикально вверх, тряся на лету выпущенными амортизаторами, скручивая и распрямляя длиннющие гибкие штанги или ленты. Но и шестнадцати хватило, чтобы нейтрализовать ходовую мощность флая. Флай увяз, как муха в паутине: приборы показали, что ревущие во все дюзы могучие двигатели, с помощью которых человек покорил уже десятки миров, не в силах одолеть бесшумную гравитационную технику инопланетян. Сначала флай приостановился. А потом снова потек туда, куда влекла его летающая посуда, эти чертовы блюдечки с голубой каемкой! Айт покорился судьбе. Дюзы всхлипнули и захлебнулись.

В нескольких метрах от поверхности тарелки застыли, стравили свой груз вниз. Айт выставил амортизаторы, сбалансировал крен. Почва была твердая, прочная — мечта космонавта!

Вокруг, насколько хватало локаторных «глаз», видны были обожженные валуны.

Небольшие, с пилотское кресло. И крупные, с земной небоскреб. Мелочь, вроде речной гальки, тоже была окатана и обожжена. На это бескрайнее поле, похоже, доставляют падающие на Куздру метеориты. Патрульные отряды перехватывают их в полете. И волокут сюда. На свалку. Или на хранение.

Особенно тщательно оберегают вулканическую лощину.

— Нас с тобой, Румочка, тоже приняли за метеорит. — Айт высвободился, ослабил кокон лайки. — Как думаешь, хорошо это или плохо?

Рума благодарно лизнула ему руку и ничего не ответила. Тарелки, покачав флай и убедившись, что он установлен надежно, с веселым гомоном разлетелись… Про гомон Айт, разумеется, досочинил: переговоров или хотя бы шелеста гравитаторов звукоуловители не фиксировали.

И ещё непривычное: в основании приземлившегося корабля не дымила расплавленная выхлопами дюз почва, не потрескивал, остывая, спеченный в камень песок.

6

Грегори Сотт считал себя везучим человеком. Причину этого везения он находил, главным образом, в своем легком нраве. Зачем судьбе обрушивать на индивидуума неприятности, если индивидуум на подобные штучки не реагирует, а улыбается ещё лучезарнее, ещё беззаботнее спит? В борьбе с ним судьба сдалась первой. И если все-таки кое-что изредка выкидывала, то, скорей всего, по ошибке, ибо всем известно: старуха слепа, как гранитный валун, как ухоногий прилипала с планеты Бэт-Нуар.

Профессию биотехника Грег выбрал по собственной воле, вполне осознанно и без раздумий. Родители подарили ребенку к десятилетию набор «Юный генетик». Ребенок раскрыл коробку — и весь неживой мир перестал для него существовать, поскольку живой предстал таким многообразным, таким переменчивым и таким несовершенным, что так и хотелось немедленно его переделать.

И Грег приступил.

Набор, разумеется, снабжен ограничителями: безрассудным и опасным экспериментам геноконструкторы поставили заслон. Но разве поставишь заслон буйной мальчишеской фантазии? Примерно через неделю на подоконнике Греговой комнаты красовался горшок глазастой герани. То есть «глазастой» в самом натуральном смысле этого слова: вместо листьев к её стебелькам были привиты глаза спаниеля. Жизненные функции растения не нарушились — герань пышно цвела, глаза исправно следили за солнцем, поглощали свет, раскрывались по утрам, закрывались на ночь. Может, о дерзком ботанике-новаторе заговорили бы с восхищением, не будь щенячьи очи такими грустными, не гляди они все разом на людей с немым укором и не лей в жаркие дни после поливки крупные сладкие слезы. Так и так родители долго бы не выдержали. Развязку ускорил тот факт, что ребенок рыдал вместе с геранью ежедневно. Не только тогда, когда подносил к горшку лейку с водой.

Но и тогда, когда кто-то из приятелей забывал на подоконнике разрезанную пополам луковицу. Или когда в любой из многочисленных глаз попадала соринка, и весь букет начинал страдальчески моргать… Кошмар усугубился тем, что ни у кого не поднималась рука «усыпить» растение или, скажем, засушить для гербария. После бурных Греговых клятв никогда-никогда ни за что на свете ни вот настолечко не искалечить ничьей жизни, герань сдали в «Скорую биологическую помощь». Но и несколько лет спустя если в семье Соттов кто-нибудь заговаривал о собаках, наступало молчание, и родителям и мальчику виделись спаниельи очи на зеленых стебельках… Если б не Рума, «собачья» тема так и осталась бы в доме запретной.

Опытов, правда, Грегори не прекратил. И снова его подвела любознательность. «Научная любознательность! — обязательно подчеркивал мальчик. — Священный грех!» Но если уж уточнять, то в неприятность его ввергла излишняя практичность. Грег не любил темноты. И чтоб она ему не докучала, подсадил себе в ногтевые клетки фотофорный ген светлячка.

Сначала на левую руку. Потом, для симметрии, на правую. Пока у Грега тлели холодным зеленым светом только ногти, отец за столом неопределенно хмыкал и закрывался телегазетой. Но беда в том, что вскоре на мальчишке зацвели и стали дыбом волосы. Даже обстриженные наголо, они нежно переливались под кожей, пылали тысячами огненных искр из пор. В темноте фамильный череп Грега напоминал Луну в новолуние и звездный небосвод. Клетки не то заряжались, не то заражались одна от другой, но в один, отнюдь не прекрасный день экспериментатор засиял с головы до ног, как электролампочка. Одежда не скрывала дефекта: чем плотнее бедняга кутался, тем сильнее светился. Грег с успехом сыграл в спектакле привидение, и это было единственной радостью — вслед за сценическим дебютом ему, по настоянию слабонервных зрителей, пришлось даже от кино отказаться. Запас неприятностей этим не исчерпался: свечение дошло до роговицы глаз, собственный её блеск затмил свет внешний. В результате Грегори Сотт, десяти с небольшим лет от роду, практически ослеп.

Лечить страдальца выпало молодому здоровенному парню, вроде Ильи. Парень раздел экспериментатора донага, бесцеремонно пошлепал по разным местам, даже послюнил и потер пальцем светящееся плечо. И вдруг захохотал таким гулким басом, что кожа Грега телевизионно замерцала в такт жутким звукам.