Строго говоря, я немножко завидую Олегу. Нет-нет, не его успехам, хотя он уже доктор наук и твердо целит в членкоры. В конце концов, и я ни много ни мало главный агроном области, и знаю по секрету, что последнее бюро обсуждало мою кандидатуру на орден. И все же я завидую Олегу, завидую его умению подгонять жизнь по своим меркам. Вот приедем в мою просторную, пятикомнатную, саманную хату. Конечно, современная городская мебель, телевизор, изящная накатка на стенах, чехословацкие светильники — в принципе, неплохо. Оля встретит нас хорошим ужином, постелит Олегу в гостиной, на журнальном столике он найдет модный роман, которым приятно позабавиться перед сном. Но посмотришь его глазами — и ужаснешься от копоти над плитой, от горки угля возле топки, от чуда сельского быта — кнопочного умывальника в углу, в который надо таскать воду из колонки — моя грешная и не выполненная сегодня обязанность. Не говоря уж об укромном закутке позади гаража — допотопной будочке со скрипучей дверцей…

У Олега на биостанции все иначе. Ослепительно белые призмы лабораторных корпусов. Поодаль, в продуманном беспорядке, рассыпаны одноэтажные коттеджи научных сотрудников. Мой друг немало похлопотал над устройством своего гнездышка. Прихожая в виде грота, с грубой объемной штукатуркой и обоями под замшелую каменную кладку… Забранные чем-то ворсистым двери… Мохнатая синтетика под ногами… Убийственно красивая югославская кухня… Сложный агрегат утилизации отходов, персонально заказанный Олежкой чуть ли не в Звездном городке… И еще много всякого такого, от чего я каждый раз буквально обалдеваю.

Единственное, что не может примирить меня с его экстрадомом, это прочный холостяцкий дух. К Олегу никто никогда не выбегает навстречу, не спрашивает, замирая на манер моей Алены: «Папа, а хлеб от зайчика принес?» И черствый, пропахший табаком кусок хлеба из портфеля дочурка прижимает к груди крепче самой нарядной шоколадки… Впрочем, у Олега свое понятие уюта, где нет места жене, тем более — детям. И все же мы часто встречаемся по работе. Да и старая дружба не ржавеет. Сейчас, например, мы возвращаемся с охоты. Километрах в сорока к югу пять лет назад затопили заброшенный карьер, высеяли камыши, поселили карпов и нутрий. Невесть откуда сами собой притопали бобры. А там уж и перелетные птицы признали наше искусственное озеро — второй сезон разрешена официальная охота.

Я, правда, в обычном смысле не охочусь — у меня фоторужье. Зато Олег азартно палит из обоих стволов, по большей части — мимо. То немногое, что удается добыть, раздает первым встречным, чаще всего мне. Оля смеется: «Ну, муж! Одним фотоаппаратом крякв промышляет…»

Мы с Олегом и встретились-то на охоте. Точнее, возобновили смутное знакомство, если можно так назвать последствия одной детской драки. Однажды, еще в шестом классе, на меня налетел третьеклассник, которому показалось, будто я недостаточно быстро уступил ему дорогу. Он наскакивал, бодался, пинался, отчаянно размахивал портфелем. Сначала мне было смешно, и я, не давая воли рукам, лишь отталкивал этот рыжий розовощекий ураган. Потом петушиная ярость пацаненка мне надоела, я, к своему стыду, прилично нащелкал ему. С тех пор при встречах он издали грозил мне портфелем, я молча отворачивался. Через два года мы оттуда переехали. Нисколько не удивлюсь, если он решил, из-за него. Олег всю жизнь полагает, что все на свете совершается из-за него.

Вплоть до прошлого года мы с Олегом не виделись. А в прошлом году я проявлял свой «охотничий трофей»: на переднем плане утка, за ней, в необычном ракурсе — с дула — направленная в зрителя двустволка. Снимок, конечно, рискованный — я сам мог угодить под выстрел. Но все обошлось. Телеобъектив поймал и зафиксировал охотника — в глубине кадра, на продолжении ружья. В великом изумлении я узнал стрелка — по особому прищуру глаз перед тем, как драться. И, вероятно, стрелять. Этакое тонкое выражение лица, когда цель сосредоточена в миге: кончилось прошлое и нет будущего. Тоска по невозвратному детству, ну, и еще, может быть, любопытство — что же вышло из петушка? — заставили меня заговорить с ним в следующую субботу. Поводом послужила подаренная фотография. Олег оказался славным малым, и общие воспоминания сблизили нас гораздо быстрее общих интересов…

На развилке дорог повернули налево и проехали наконец то самое дерево. В степи одинокие деревья издавна поименованы. Наше, к примеру, зовется Саодат, чему я никак не нахожу объяснения: в переводе с узбекского это означет «счастье». Не знаю уж, кого оно счастьем наделило или чье счастье составило, но вот так… Отсюда километров пятнадцать до дома. И дом!

Машину неожиданно тряхнуло на ухабе. Олег чертыхнулся и заговорил:

— Поосторожней! Я же не пресмыкающееся!

— А то бы ужалил?

— Да нет, распластался. Завидую способностям змей. Они ползают — словно перетекают по земле: с головы прибавляется с хвоста тает… Вот бы в транспорт такой же принцип заложить.

— У современного транспорта иные заботы. — Пошли неровности, и я снизил скорость. — Неплохо бы автобусам растягиваться в часы пик. Вроде безразмерного питона.

— От смешного до великого один шаг. Берусь доказать, — Олег подмигнул, — что эластичные стенки типа змеиной кожи сделали бы в технике переворот.

— У тебя от неровностей дороги фантазия разыгралась. Причем глубина идей прямо пропорциональна глубине ям.

— Не так уж ты и не прав. Я, между прочим, часто ловлю себя на том, как много интересного остается невыдуманным в смежных областях. — Олег разлохматил шевелюру. — Почему, скажем, мы не имеем палатки с надувным дном? Скольких насморков удалось бы избежать и сколько сберечь лапника! Или еще: ты бы не хотел сыграть в стоклеточные шахматы? Я такие роскошные правила придумал! А какой бы я внедрил умопомрачительный галстук, какие бы немыслимые каблучки подарил дамам! Мечта! Говорить о таких вещах бессмысленно, я охотно бы все это нарисовал, лишь бы кто-нибудь взялся эксплуатировать мои побочные ассоциации. Похлопочи по начальству, пусть меня приспособят заместителем по идеям!

— Мало тебе твоих собственных лавров? Я имею в виду биологию.

— Да, но зачем зарывать другие таланты, коли уж они прорезались?

Олег поерзал, глубже ввинчиваясь в сиденье, задрал колени под самую приборную доску.

— От скромности ты не умрешь. — Я покосился в зеркальце на самодовольную круглую физиономию. — А вот ответь-ка мне со всей серьезностью на такой вопросик: почему ты вспомнил змей? По Фрейду, случайные ассоциации — всегда свидетели тайных мыслей.

— Уточняю: не змей, а рептилий. Последний год я занимаюсь не змеями, а ящерицами.

— Не будь мелочным!

— Не буду. — Олег опустил стекло, выставил за окно локоть.

— Горю нетерпением услышать подробности. Так же, как ты — рассказать.

— Силен, старик! Иностранные философы тебе явно на пользу.

— Не темни, не заставляй себя уговаривать. — Я помахал рукой стоящему у дороги верблюду и прибавил газу.

— Мои достижения скромны, но многообещающи. Дай слово, что до появления статьи в «Вестнике природы» не разболтаешь. Слово друга? Ладно, верю. Так вот. Тебе нравятся опыты по хирургической или ветегативной генетике?

— Смотря когда и для какой святой цели.

— Ну, для какой… Там видно будет… На основе нашей степной ящерицы я создал устойчивый тип ее трехголового гибрида!

Не отрываясь от дороги — здесь как раз начинался спуск, — я использовал профессиональный шоферский навык молниеносно взглянуть на пассажира. Олег полуотвернулся, и по его позе, по более, чем всегда, округлившейся щеке я догадался, какой он сейчас напыщенный и гордый.

— Наверно, ждешь аплодисментов? Не просветишь ли часом, на кой ляд человечеству твое… — Я смягчил готовое сорваться словцо. — Твоя вегетация?

— Величайший научный факт…

— Не вещай, терпеть не могу вооруженного любопытства! Слыхал я об одном вашем мудром брате, который после опыта выбрасывал собак на помойку, даже не потрудившись их усыпить.

— Это, может, и слишком. Хотя чувствительности на уровне Лиги защиты животных я, прости, тоже не понимаю.