«Обл! — непривычно ласково подумала она. — Сделай так, чтобы все мы встретились. Все-все-все! И на Землю нам не препятствуй вернуться, а?» Ответа не было. Не считать же ответом шквал странных «говорящих» мелодий — для профессионала любая мелодия «говорящая»…

«Одиночество! — взывала музыка. — Мы ждем, мы ищем! Летите, посланцы, вдаль, несите нашу надежду… Кого пестуем? Братьев. Кого ждем? Братьев.

Кто нарождается во мраке и тьме? Братья, Братья, Братья. Из комочка жизни лепится Разум. Вот тебе наша рука, Брат, отзовись!» Ляна подалась вперед, к охватывающему ложекресло выступу. Очертания выступа, этого полукольцевого пояса оболочки, становились день ото дня знакомее. Больше всего, пожалуй, он походил на ступенчатую клавиатуру мультиоргана, только без клавиш. Девушка переборола себя, оголила от защиты кисть руки, положила на чуткую бархатную плоть.

И тотчас каким-то инстинктом поняла, что сейчас её вызовет Илько.

11

Что ни говори, Грегори Сотт успел стать неплохим специалистом. Это утверждали преподаватели в институте. Об этом свидетельствовали два десятка работ, из которых он больше всего гордился школьной статьей «Семь биологических уровней макроклетки». И все же самой точной характеристикой явилось собственное прозрение. Иначе, чем прозрением, тот счастливый момент жизни не назовешь: мучаясь, как всегда, безысходным вопросом: «Что делать, когда сделать ничего нельзя, когда любое действие опрометчивее бездействия?» — Грег, вдруг по-иному взглянул на окружающую обстановку. То есть именно на обстановку, а не на то, что представляло собой до сего момента персональный желудок для переваривания землян. Ибо, во-первых, немыслимое самомнение плюс махровый антропоцентризм считать, что Некто или стихийные силы сотворили природное устройство для глотания гоминоидов и гуманоидов. Во-вторых, уж очень приспособлен «желудок» обла под человека и человекообразных. В-третьих, наконец, ну чем ещё может служить обтекаемая линза (обзор изнутри!), оснащенная шепчущим покрытием стен, послушным ложекреслом, удобным горизонтом вроде панели пульта и мягким, не отражающим лица зеркалом? Любой детсадовец, впервые побывавший на экскурсии в космосе, не задумываясь скажет: рубка космического аппарата!

Сверхосторожный ученый, конечно, поправит: «Похоже на рубку… Объемная мимикрия… Имитация управляющего центра, следствие, так сказать, бессознательного внушения пленником средства своего спасения…» Грег не вступил бы с таким ученым даже в мысленный спор. Если имитация, то процесс рано или поздно завершится окостенением, омертвением оболочки. Это они сразу поймут. А тогда единственный выход: защитное поле штопором — и вышибай дно! Если же все-таки не имитация, то нечего и воздух зря сотрясать: какая разница, Земля их спасет, чудо или сила внушения человеческой мысли? Важно, что внутренность камеры-одиночки все больше и все быстрее преображается. Появилось ощущение, что каждая мысль улавливается и пишется на какую-нибудь магнитную бобину…

Вызывая друзей, Сотт старался украдкой высмотреть, что творится в остальных камерах. Украдкой — потому что не хотел обнадеживать ребят раньше времени, как бы ни был убежден сам. Эйгис не приспособлен для наблюдений, он больше показывает лицо собеседника. Однако движения руки все-таки приоткрывают некоторый обзор: промелькнет то мозаика потолка, то пористая спинка ложекресла, то раскрашенные в разные цвета участки ступенчатого «пульта» с нарисованными приборами. Сомнений нет: все «рубки» устроены одинаково.

Грегори отогнал от себя мысль, что это последняя штука об-ла — упокоить землян в склепах привычного антуража, материализованного из подсознания пленников. Сомнений, правда, не отогнал. И однажды, отключив на минутку эйгис, начал постепенно ослаблять защиту. Падала мощность поля, сокращался радиус действия — пока в миллиметре от тела защита не иссякла. Грег повел носом. Дышалось легко. Пахло чем-то неуловимым, незнакомым. Из знакомого выдавались разве что слабые запахи свежеразрезанной тыквы, канифоли. Грег навалился грудью на торец пульта, положил раскрытые ладони на эластичную панель.

Сначала ничего не произошло. Лишь дрогнули нарисованные стрелки на «татуированных» изображениях шкал. И это был первый факт имитации. Другой явился тут же: к плечам и затылку приникла обмякшая спинка, плоть ложекресла заколебалась, на подлокотниках вздулись бугорки и обволокли руки от локтя до запястья.

Большое мужество требуется не запаниковать, располагая единственным доводом для спокойствия — мол, для обмана хватило бы средств попроще.

Скажем, мертвых узоров на пульте: не обязательно нарисованным стрелкам скакать по нарисованным шкалам, а они скачут. Коль проявлены такое знание человеческой психологии и забота о натуральности, то в плохое поверить трудно. Грег и не верил. Но, выражаясь фигурально, держал палец на кнопке: в долю секунды эйгис отделит от те-. ла присоски чужого мира, отшвырнет за некий предел сам этот мир. Важно, чтоб отсечка произошла не прежде, чем прикосновение к оголенной оболочке и впрямь станет опасным. Грег сдерживал эйгис и сдерживал себя. Неизвестно, что было легче…

Бугорки на подлокотниках мельчали и множились, податливо дышали под пальцами. Верхняя часть спинки вздулась от шеи ячеистым воротником.

И Грег внезапно почувствовал, что ходильные ноги отстают в развитии от хватательных, а левую рукочелюсть сводит судорога — донный и боковой родники питательной плазмы почему-то остужены. Что ротовой и подбрюшный люки ещё зарощены эмбриопленкой, зато ловчие щупальца уже свиты в боевые жгуты. Что силикожа ещё размягчена и пронизана тысячью вкусных ручейков, вбирающих строительный материал, но гравипузырь уже начинен нейтрализатором и заряжен, по крайней мере, на одно всплытие. Что ядро жизни, Мозг, проснулся наконец и возьмет на себя те функции, которые и положено выполнять Мозгу… Тут Грегори Сотт испытал прилив необыкновенного самообожания.

Ради справедливости следует добавить, что он ни на миг не потерял контроля над собой, его сознание не заместилось навязанным. Грег знал, что сидит в ложекресле, внутри этого непредставимого организма, самолично окрещенного им облом, — сам себя он, безмозглый, окрестить не умел! Многочисленные конечности Грег ощущал как продолжение своих рук и ног, несуществующие органы — как добавку к своим, существующим. И ещё Грег понял, что Ляна, Илько и он, грешный, никакие не три Ионы во чреве кита, ибо отпущено им щедрой природой по персональному киту. И нет резона выплясывать в радости или горе шотландскую джигу — кит жаждет, чтобы им повелевали, почитает тебя, умницу, понимает с полуслова, с полумысли. Если бы ещё и обитал не где-нибудь во глубине, заряженный на всплытие, а в таком местечке, которое посещают земные разведчики!

Сотт оторвал руки от подлокотников и стал самим собой. Под кистями остались набалдашники без бугорков, от шеи отлип и опал воротник, точнее (будем называть вещи своими именами!) — эморезонатор. Сжал набалдашники — резонатор вознесся над головой и плечами, бугорки ожили. Так Сотт тоже был самим собой, но большим, всесильным, с гравипузырем, рукочелюстями и ловчими щупальцами…

Принцип «включено-выключено». На самостоятельность человека обл не притязает, программируется помалу. Значит, управимся. Биотехника Грегори Сотта не надо убеждать, что без биотехнологии в наше время никуда. Конечно же, августейший обл произошел из эмбриоклетки. Жаль только, для одушевления зародыша нужно внутрь запихивать человека…

Или примата, механически поправился он, отсоединяясь от тактильных датчиков. Вон сколько ихнего брата впереди нас загоняли в тарелку.

Интересно, что родилось от симбиоза аборигенов Ягодки и клешнеруких монстров?

Слово «симбиоз» неприятно кольнуло. Оно подразумевало неменяемость и безвыходность. Это ж и мы трое — симбионты. И сидеть нам тут сиднем до морковкина заговенья. Даже если повезет и сюда нагрянут земляне, кто посмеет вообразить, что в черепушке чудища шевелит извилинами венец творения? Венценосный затворник! Олух царя небесного, если произвести в цари летающую посудину! Это, разумеется, чуть лучше, чем служить средством для несварения желудка, но все равно не вдохновляет!