Глава девятая
ЭКЗАМЕН ВЫДЕРЖАН!
«Милая мама!
Я дал тебе слово и пишу. Вчера прибыл к месту назначения. Доехал, как говорят, в рекордно короткий срок. Дорогой было трудновато, но терпимо. Сначала ехал в теплушке с паровозными бригадами. Какие люди, мама! Когда они узнали, что я еду на фронт из госпиталя, то заявили мне:
— Мало времени тебе придется ехать с нами, но ты пользуйся случаем и набирайся сил. Береги хлеб и ешь с нами!
И я еп с ними. У них дорогой сбежал кочегар (ведь есть же на свете такие подлецы!), и они его паёк отдавали мне.
А когда вышел на узловой станции, чтобы сесть в другой поезд, то только ахнул! Даже стоять негде. Подумал и пошел к начальнику станции. Тот мне и говорит: «Если хочешь отдохнуть, то иди в наш медпункт. Там сейчас сидит один полковник. Может, он тебя пустит!»
Почему бы ему не пустить меня? Что он, не наш, не советский? Чудаки люди! Думают, что раз большой человек, то и разговаривать с другими не будет! Одним словом, разговорились мы с ним и дальше ехали вместе.
Со мной вместе в Наркомат прибыл один старший лейтенант. Он что-то очень долго ехал сюда, и ему сделали замечание. Так он набрался нахальства и начал оправдываться: «Никто не берет!» Врёт! Самым бессовестным образом врёт! Кругом свои люди, они рады помочь, но сейчас у всех столько работы, что им трудно волноваться еще и за других. Нужно самому проявить инициативу — и они с радостью помогут.
В наркомате мне сказали, что назначение получу завтра. Значит, завтра докончу письмо и отправлю.
Милая мама! Видишь, как у меня все получается! Собирался отправить письмо двадцать первого ноября, а делаю это лишь сегодня, то есть шестнадцатого декабря. Уж видно, так и не научусь я писать письма и теперь решил вести дневник. В него я могу записывать все, а в письме — и сам не знаю что. Получается не письмо, а какое-то официальное донесение. ^
Податель этого письма очень хороший человек… Правда, он не моряк, но все равно человек хороший.
Крепко целую тебя. Михаил».
Мария Романовна совсем забыла о том человеке, который передал ей письмо и дневник Михаила. Лишь прочитав последние слова, смахнула непрошенную слезу и взглянула в его сторону. Тот спал положив голову на стол. Меховая шапка свалилась с его головы и лежала на полу, блестя влажной подкладкой.
Правый, пустой, рукав шинели был заткнут в карман, а левая рука висела как плеть, словно потянулся солдат за шапкой, а поднять ее и не смог. Осилил солдата сон. Может, и Михаил спит так же…
Мария Романовна расправила постель, уложила гостя и снова, надвинув очки на нос, склонилась над письмом сына. Написано все было торопливой рукой, где карандашом, а где и чернилами. Некоторые слова стерлись, трудно понять, что писал Михаил, но мать упорно шевелила губами, пыталась разобрать каждую букву.
«22 ноября.
Решил писать дневник. Буду заносить в него свои впечатления, а потом, вместо письма, отправлять маме. Начну по порядку.
Вчера снова вызвали в наркомат и дали назначение в бригаду морской пехоты под Москву. Я согласился. Говорят, что сна сформирована из балтийцев. Может, своих встречу? Спрашивал о Лёне. Назначен в Сталин' град. Что он там будет делать? Не знаю.
Меня снова обмундировали. Сдан на склад галифе и сразу почувствовал себя увереннее. А вот сапоги жалко, В них зимой теплее, чем в ботинках.
В бригаду должны идти машины, и я жду их. Хоть ездить по железной дороге и можно, но лучше пока обходиться без нее.
Был в домике, в котором жил Владимир Ильич».
На этом записи обрывались. Мария Романовна снова осмотрела конверт — нет ли там еще хоть нескольких строчек, а погом опять взялась за письмо сына. Ей хотелось читать, без конца смотреть на родной почерк.
Бегут полуторки по снежному полю. В кабине машины сидит Норкин. п$ школе он изучал географию. Он знал названия городов, рек, знал, что лежат под поверхностью земли пласты лоснящегося каменного угля, железная руда, медный колчедан, нефть, искрятся крупинки золота, горят разноцветными огнями драгоценные камни и уральские самоцветы. Знал, что плещется в реках рыба, живой стеной становится она поперек реки во время нереста, а в лесах много ценного зверя.
Теперь он видел, что не это главное богатство Родины. Люди, советские люди — вот ее бесценный клад.
К районным центрам, ныряя на снежных ухабах, идут обозы. Рядом с санями шагают женщины. Из-под брезента, которым укрыта поклажа, высовываются полушубки, валенки, ящики посылок. На некоторых посылках адреса: «Самому храброму» или «Самому смелому». Но это на некоторых. На большинстве — лаконичная надпись: «На фронт». Посылающему одинаково дороги все солдаты. Да и зачем писать: «Самому храброму»? Сегодня он не самый храбрый, а завтра будет им! Может, еще не было такого случая, чтобы солдат смог полностью проявить себя, может, не пришло еще время расцвета его солдатской славы?
А обозы идут. Это подарок народа своей армии.
С лопатами на плече, как в строю, шагают люди. Они идут расчищать заносы на дорогах. И вот снова бегут по Ним эшелоны, машины, из вагонов и кузовов высовываются красноармейцы, улыбаются, машут рукой. На платформах, проносящихся мимо, что-то закрытое чехлами Чем больше таких платформ, тем радостнее лица советских людей. Это гоже подарок народа своей армии.
Сотни людей копошатся на снежном поле. Слышны смех, беззлобная ругань и знакомая многим поколениям «Дубинушка». Твердая как камень, промерзшая земля неохотно уступает ударам ломов. Человек упрямее, сильнее ее! Возникает котлован — и закладывается фундамент нового завода
Стоило машине завязнуть в снегу — ее тотчас окружали люди, упирались в нее плечами и выталкивали на укатанную дорогу.
— Давай, милая! Жми!
В каждом доме, куда заходил Михаил во время коротких остановок, хозяйка, после приветствия, подходила к печке, и на столе появлялось все, что она успевала приготовить за короткий срок.
— Кушай, соколик!
В Москву машины не зашли, а обогнули ее справа.
Все чаще стали попадаться воинские части. По дорогам, изрытым гусеницами танков, тягачи неторопливо тащили тяжелые пушки.
— Ого! Это вам не июнь! — заерзал Михаил, потирая руки.
— Еще и не то увидите, — ответил шофер.
И везде, куда только мог проникнуть взгляд, стояли замаскированные орудия, танки, машины. Около них сновали люди. Шла учеба. Везде, во всем, чувствовались образцовый порядок, зоркий глаз и умелая, твердая рука.
— Сразу видно, Москва жива! Порядочек! — вырвалось у Михаила.
— Тут, брат, такой комуфлет подготовлен, — откликнулся шофер и многозначительно подмигнул Норкину, как заговорщику.
Вечером, когда луна поднялась над замерзшим лесом, остановились в деревне.
— Вот и приехали, — сказал шофер. — Вам теперь вон в тот домик, а мы свернем в сторону. Счастливо.
— Будь здоров, — ответил Михаил, пожал руку шофера и, закинув за плечи вещевой мешок, пошел по улице. Мороз крепчал. Все было подернуто дымкой. Защипало нос.
«Изнежился в госпитале, — подумал Норкин. — Ну, да это дело поправимое!.. Куда же идти?»
Пусто на улице. Даже полоски света не выбиваются из темных окон. Норкин в нерешительности остановился и осмотрелся. На противоположной стороне, около домика, окруженного палисадником, прохаживался человек. Михаил перешел улицу и направился к нему.
— Стой! Кто идет?
— Мне нужно в штаб,
— Стой! Разводящего вызову. — Человек, оказавшийся часовым, поднес к губам свисток.
Открылась дверь соседнего домика, и к Норкину подошел матрос в полушубке и с автоматом на груди.
— Кто вы? Предъявите документы.
— Я — лейтенант. Назначен командиром в вашу бригаду.
— А-а-а… Чего останавливаешь? На разводе был, а инструкцию не знаешь? Ведь по-русски было сказано, чтобы своих командиров пропускать без проверки.