Но рыцарь, только что вышедший победителем из тяжелой и, казалось, безнадежной схватки, не замечал ни сгустившегося мрака, ни зловещих предзнаменований. Откинув забрало, он сбросил кованую рукавицу, утер со лба пот и, кривясь от боли в поврежденной ноге, учтиво склонился перед входом в пещеру:

– Чудище повержено, ваше высочество. Вы свободны – отныне и навеки.

Принцесса шагнула к нему навстречу, не обратив внимания на то, что ее обветшавшее за годы заточения платье зацепилось за выступ скалы, разорвалось и упало, обнажив прекрасное молодое тело, матово светящееся в подступающих сумерках. Ее пышные черные кудри рассыпались по плечам, а в глазах полыхало торжество и еще нечто, странно напоминающее давний, жгучий голод.

– Подойдите же ко мне, мой спаситель, – произнесла принцесса низким бархатным голосом. – Дайте мне вас поблагодарить!

И непроизвольно облизнулась.

А мальчишка все бежал и кричал:

– Дракон убит! Спасайтесь! Принцесса на свободе!

Бабушкины мечты

Может быть, кто-то, сломав шейку бедра в восемьдесят шесть лет, после этого еще встает на ноги. Может, он даже и на самолете, как Маресьев летает, очень может быть. Только Вера Константиновна к таким подвигам была абсолютно не приспособлена – вот и лежала уже почти пять лет, изредка пересаживаясь на кресло-каталку, чтобы, напрягая тонкие, белые до прозрачности руки, доехать до кухни или совмещенного санузла, откуда внук давно уже убрал стиральную машину и раковину, чтобы колеса проходили. И каждый раз, раздвигая шуршащую бамбуковую занавеску, заменившую дверь, Вера Константиновна думала, что нет, хорошо, что она отказалась от сиделки: и мальчику (так она про себя называла давно отпраздновавшего тридцатилетие внука) легче без лишних расходов, да и ей самой проще. А то поселилась бы в доме чужая бабища, громко включала бы телевизор, таскала еду из холодильника… может, и грубила бы даже – старикам многие грубят, а пожалуешься – спишут на маразм, как нянечки в больнице. Нет уж, лучше так, а судно она и сама сполоснуть может, и чаю себе заварит такого, как любит, – крепкого, красного, почти несладкого, с одной только ложечкой сахара на чайник.

Правда, лежать дома одной было скучно. Мальчик целыми днями пропадал на работе, а сын тоже был вечно занят, заходил редко – и всегда с этой кислой шваброй, второй женой. И что только в ней нашел? Наташенька куда лучше была…

Всю свою жизнь Вера Константиновна проработала провизором в аптеке, но было это так давно, четверть века назад, что жизнь эта представлялась уже дальней и почти нереальной, расплываясь в памяти мутным серым пятном. Только пальцы, казалось, помнили всё: хрупкие капризные весы с чашечками, фарфоровую ступку и гладкий пестик, плотно притертые пробки на стеклянных банках, тонкие резинки, которые она цепляла на пузырьки с готовым лекарством, подсовывая под них мятые листики с неразборчивыми рецептами…

Продавщиц в аптеке было две – в отделе готовой продукции и в рецептурном, – и они постоянно болтали между собой. Вера Константиновна слегка морщилась от их звонких молодых голосов, долетавших до нее, но не осекала: ей и самой было интересно послушать о том, от кого родила неизвестная ей Люда, как Ирка управляется с пьяным мужем и куда ездили отдыхать Лариса и Андрей. Эти рассказы при ее тихой работе вполне заменяли ей радио, и когда одна из продавщиц увольнялась, провизорша грустила, как нынешние домохозяйки, когда кончается любимый сериал. Пока-то еще придет новенькая, пока-то подружится с оставшейся…

Выйдя на пенсию, Вера Константиновна принялась пестовать мальчика. Сын как раз надумал разводиться, у бывшей его Наташеньки не ладилось с работой, и она подумывала поехать по контракту на Север – вот бабушка властной рукой и прибрала десятилетнего внучка к себе, благо, пеленки менять ему уже было не нужно. Парнишка оказался толковый, вежливый, но очень уж тихий, друзей во дворе у него не было, да и дразнили там его «воскресным сынком» (по воскресеньям с ним обычно гулял отец или – пока не уехала – Наташенька). Пару раз он из-за этого даже подрался, молча и самостоятельно замазал йодом ссадины и засел дома – читать серию ЖЗЛ. Учился внук на четверки, в горный институт поступил сразу же после школы и сейчас был устроен неплохо: работал в совместном предприятии, рассчитывая какие-то абсолютно непонятные для Веры Константиновны нефтяные горизонты.

Семьей обзаводиться мальчик (которого на работе уже звали Владиславом Сергеевичем) не спешил. Не то чтобы Вера Константиновна сильно переживала по этому поводу – лишняя женщина в доме ей была в общем-то ни к чему, даже сейчас, когда управляться с готовкой становилось все труднее, – но все же чувствовала некоторую неловкость. Пора бы уже. Хотя, конечно, мужчине жениться никогда не поздно…

Все их вечера были похожи один на другой: Слава приходил с работы, ел заботливо приготовленный ужин, исполнял мелкие домашние дела – иногда пылесосил, иногда менял простыни, мыл посуду, задергивал шторы, выносил помойное ведро – и заходил в бабушкину комнату, усаживаясь в старое рыжее кресло.

После обычного: «Как дела?» – «Нормально. А ты как? Поясница не болела сегодня? Лекарства еще остались?» – Вера Константиновна просила:

– Расскажи мне что-нибудь.

Внук обреченно вздыхал:

– Ну что у меня может быть интересного? Ты бы, баб, лучше телевизор посмотрела! Столько сериалов каждый день идет: и детективные, и про любовь, и комедийные…

– Там все выдуманное. А мне интересно про живых людей.

Про живых людей Славе рассказать было нечего. Приходя на работу, он тут же утыкался в свой компьютер, даже чай пил, не отрываясь от монитора, а в общей курилке он, некурящий, не бывал. Ну да, работали рядом какие-то люди, но как-то не складывались с ними приятельские отношения, не умел он этого, да и не стремился. Он несколько раз пробовал объяснить это бабушке, но та только обижалась: «Не может быть! Столько народу, а тебе и рассказать о них нечего?» Приходилось выдумывать.

– Ну-у… У Алены, помнишь, она референт, вчера суд был. С мужем развелась. Только вот непонятно, как с квартирой теперь будет, наверное снова через суд, она же считается как совместно нажитое имущество.

– А большая квартира?

Слава вонзал ногти в ладонь – сочинять на ходу было для него мучительно.

– Какой там! Однокомнатная, и район не слишком хороший… Она переживает, говорит: «Я бы ему все отдала, так самой жить негде…» Даже плакала в коридоре, я случайно увидел. Жалко ее…

Вера Константиновна задумалась, изучая полноватое и простоватое лицо внука.

– А она ведь славная, эта Алена, да?

– Ну, ничего… Симпатичная… Волосы длинные… Тихая…

– А ты не думал за ней поухаживать? Ну подумаешь, не повезло девочке с первым мужем – сейчас это часто бывает. А она, мне кажется, тебе симпатизирует. Жили бы здесь, все вместе…

– Ой, ну брось, баб! – совсем скис Слава.

– Ладно, ладно, я же на тебя не давлю… Но пойми, мне ведь тоже неприятно, когда эта твоя… мачеха начинает: «Что-то Славик при вас слишком засиделся!» И так посмотрит еще, словно я в этом виновата.

– Ба-аб…

– Ну хорошо. А как там твой приятель – Володя? Что-то ты давно мне ничего о нем не рассказывал.

Володю Слава выдумал едва ли не в первый день после устройства на работу. Точнее, даже не выдумал, а просто вспомнил, как учился у них на курс старше бывший футболист с раздробленной на тренировке коленной чашечкой – симпатичный, немного неуклюжий, шумный, но добрый парень, честно получавший свои тройки, принципиально не пользуясь услугами влюбленных девочек, которые не то что курсовик – и диплом за него написали бы, пожелай он. И хотя в институте они едва были знакомы, в Славиных рассказах Володя превратился в закадычного приятеля, вместе с которым они ходили вместе то выпить пива после работы, то на футбол. Так Слава оправдывал свои редкие вечерние отлучки: он давно уже зарегистрировался на сайте знакомств, но пока что все его свидания заканчивались ничем. Посидев с ним часок в кофейне, девушки обычно тепло прощались – и исчезали с горизонта. Ну да, не принц, да еще и с лежачей бабушкой…