– Та-ак! Вы с какого участка?

– С тридцатого!

– Гм, хорошо. Значит, ты, – голос обратился к Тридцать Первому, – отправляешься к своему подопечному Леше Гудкову. У него там неприятности: какая-то шпана велосипед умыкнула. Конфликт назревает. Глянь там… чтоб по-мирному всё. Ну, ты знаешь, не в первый раз. И чтоб инкогнито!

Из глубины комнаты вдруг подуло теплым воздухом. Тридцать Первый закрыл глаза, несколько раз свел и развел лопатки, за спиной что-то захлопало, потом он поднял руки и растворился в воздухе.

– Теперь ты, – голос обратился к Тридцать Шестому. – Первый раз на задание?

– Первый. – Тридцать Шестой смутился и даже немножко покраснел.

– Ладно, не волнуйся. Значит, так… Игорь и Тамара Костики. Развод у них назревает… Но это не в твоей компетенции… У тебя девочка. Пять лет. Переживает сильно, – голос снова откашлялся. – Погляди там издалека, что к чему, и назад с докладом. На первый раз будет достаточно. Сильно не высовывайся. И главное – никакого самоуправства! Ну, давай!

Прямо в лицо Тридцать Шестому подуло теплым ветром, он зажмурился, в лопатках сильно защекотало… его толкнуло в грудь, потом в затылок, потом обдало холодом, словно окунули в ледяную воду.

– Дурак! Да куда ж тебя несет? – донесся тот же голос откуда-то сверху. – Глаза хоть открой! Глаза!.. Ох эти мне новобранцы…

И в следующий момент что-то нависло над Тридцать Шестым, и он услышал удивленное:

– Ой, какой малюсенький!..

…В кармане было сухо и тепло. Тридцать Шестой выгреб кучку крошек и мятый фантик от конфеты.

– Это в мусор, – сказал он, высунувшись из кармана. – А ты тут гуляешь, что ли?

– Ага, – сказала Фафа, перекладывая крошки и фантик в другой карман. – Там дома ругаются все. Наверное, опять из-за меня.

Фафа зашмыгала носом и стала утираться варежкой. Из-под шапки выбился светло-русый локон, и никак не получалось заправить его обратно.

– Ну ничего-ничего, разберемся, – сказал Тридцать Шестой, устраиваясь поудобнее.

– А можно я буду звать тебя Тришкой? – спросила Фафа.

– Ладно, зови, чего уж, – донеслось сонно из кармана.

– А ты мальчик или девочка? – опять спросила Фафа шепотом.

В ответ доносилось только ровное тихое сопение.

Феофания Игоревна Костик бежала через сквер, придерживая карман рукой и стараясь сильно не подпрыгивать.

Тридцать Шестой сладко спал, подложив ладошку под щеку, и снились ему большие белые крылья и девочка Фафа. Как он парит над ней, высоко-высоко, и мягкая ажурная тень покрывает ее белобрысую ветреную головку.

Килька в томате

Я полагаю, никому не надо объяснять, что такое воображаемые друзья.

Ее звали Элиза. Как в «Диких гусях» у Андерсена.

Она не любила спать в темноте, запах котлет, дождь и сидеть на унитазе, пока я рядом купаюсь в ванной.

От котлет я отказалась из солидарности, купалась быстро, пока Элиза ждала за дверью, и уговорила бабушку оставлять ночник у кровати.

Элиза боялась пауков, незнакомых мужчин и кильку в томате, у которой глазки.

Она волновалась, что может промочить ноги, что помидорная кожица может прилипнуть к нёбу и что мы пропустим мультики.

Я переносила ее через лужи, выковыривала у кильки глазки и чистила помидоры. Я осматривала углы на предмет паутины и знала наизусть программу телепередач.

Мне было семь лет, и я ее боготворила.

Не каждой девочке повезло иметь воображаемую подругу. И если в три года ты можешь говорить об этом открыто и все будут умиляться и снисходительно гладить тебя по голове, то в семь лет ты совершенно не готова к такому положению вещей.

Элиза была моей большой тайной и большой проблемой.

В семь лет у девочек уже есть свои дела и даже обязанности. В конце концов, девочки ходят в школу.

Элиза устраивала жуткие скандалы и горько плакала по утрам.

Пришлось запирать ее в шкафу, предварительно наобещав кучу вечерних игр и развлечений.

Элиза любила меня преданно и самозабвенно, но мстила жестоко и регулярно.

Она вырывала страницы из моих тетрадей, теряла зонтики и роняла на пол блюдца. Она вытаптывала астры под окном, отрывала пуговицы на моей куртке и выливала суп в унитаз. Она прятала колпачки от фломастеров, пачкала мои платья и съедала спрятанный в серванте шоколад. Мне попадало.

Я все ей прощала: она спасла мне жизнь.

Впервые я увидела Элизу в больнице. Я лежала в барокамере, утыканная капельницами и проводками. Элиза сидела рядом на стуле и пыталась отковырять пластырь у меня на запястье. Я не могла разговаривать и только удивленно поднимала брови.

– Сейчас все быстро поснимаем и пойдем домой! – сказала Элиза.

У нее плохо получалось. А потом пришли врачи и опять увезли меня в реанимацию. Но Элиза везде следовала за мной и говорила:

– Ну давай уже тут разбирайся быстрее и пойдем! Ну надоело уже!

И все как-то действительно стало происходить очень быстро и хорошо. А когда Элиза научила меня плести рыбок и чертиков из капельниц, я полюбила ее на всю жизнь.

Еще какое-то время я была на постельном режиме. Бабушка готовила мне диетические бульоны, мама часто приезжала меня навестить, я пила таблетки по каким-то схемам и спала днем.

Но Элиза сказала: «Хватит!» – и стала прятать таблетки под матрас, а потом тихонько выносить и топить в унитазе…

Дружили мы долго и крепко. Наверное, поэтому у меня как-то не складывалось дружить с кем-то еще. Только Элиза и книги, которые мы читали вместе.

На школьный новогодний утренник в третьем классе мне купили костюм Красной Шапочки. Но Элиза устроила истерику и сказала, что я никуда не пойду, а буду сидеть с ней дома и рисовать принцесс в альбоме. Пришлось взять ее с собой.

Это было большой ошибкой. Во-первых, потому, что она все время дергала меня за рукав, пока я читала стихи, и я забыла два куплета. Во-вторых, она толкнула меня на лестнице, и я разбила коленку и порвала колготки. А в-третьих, там был Витя Карский!

Витя Карский, красавчик из третьего «Г», стоял рядом со мной в спортзале, где по центру красовалась шестиметровая елка и рядом с ней приплясывал Дед Мороз со Снегуркой.

И когда заиграла музыка и все стали идти хороводом вокруг елки, Витя Карский взял меня за руку.

И тут Элиза больно ущипнула меня, я споткнулась и ударила Карского локтем в бок.

Он сказал: «Ты что, вообще?»

Я покраснела, а Элиза ущипнула меня еще раз. И я сказала: «Сам вообще!»

А он сказал: «Ну и подумаешь!» – и перешел в другое место круга и встал между Андрюхой и Светкой.

И тогда я потащила Элизу в коридор и сказала:

– Все, уходи домой! Ты мне испортила весь праздник!

Конечно, по возвращении я не застала никого, кроме бабушки.

Я половину ночи просидела на кровати, глядя в открытый шкаф. Я нарочито долго собиралась утром. Я попросила у бабушки котлет на ужин. Я целую неделю рисовала одних только принцесс. И целый месяц выращивала паутину в углу.

Когда сошел снег, я уже почти отвыкла зубрить программу телепередач и забыла, как делают чертиков из капельниц. Только долго еще останавливалась прежде, чем переступить лужу.

И до сих пор не люблю, когда помидорная кожица пристает к нёбу.

Все на свете кильки в томате смотрят на меня с укором.

И иногда мне очень хочется, чтобы пришла Элиза и сказала:

– Ну давай уже тут разбирайся быстрее! Ну надоело уже! Хватит!

Вот как сейчас.