— Да-да, сожгите, Бальсар, подданным незачем видеть неумение своего короля. Только бы ручка нашлась…
«— А когда паста в ручке закончится, Вы перейдёте на карандаш, сир? Или оставите только устную форму общения с подданными?»
«Ваше Величество! — писал Василий, красиво выводя буквы принесенной Эрином шариковой ручкой. — Я сожалею, что в силу сложившихся обстоятельств был вынужден занять место Вашего мужа на троне Раттанара. Трагическая смерть короля Фирсоффа даже на фоне нынешних событий — утрата невосполнимая, и скорбит по поводу кончины Его Величества не только родной королю Раттанар: короля Фирсоффа оплакивает весь Соргон. И даю Вам слово, что наши враги пожалеют о том дне, когда задумали это подлое убийство.
Благодарю Вас, Ваше Величество, за своевременно присланную помощь: как видите, Скиронар уже борется вместе с нами против наших врагов — Масок, и в этом есть заслуга лейтенанта Илорина.
Тела погибших раттанарцев найдены, и скоро будут доставлены в Раттанар для погребения. Спешу сообщить Вам, что свита короля Фирсоффа погибла не вся: в живых осталось около двадцати человек, в основном, из числа тяжело раненых, выхоженных магом-лекарем Баямо. Так, соргонские боги и искусство Баямо не позволили расстаться с жизнью капитану Паджеро, который оправился от ран, и состояние здоровья уже позволило ему приступить к своим прямым обязанностям — командира раттанарской дворцовой стражи.
Понимаю, что Вас тревожит неизвестность, но у меня только сегодня появилась возможность послать в Раттанар вестника и дать ему для охраны достаточно большой отряд солдат — не думаю, что в Раттанаре менее опасно, чем здесь.
Вестником я посылаю лейтенанта Илорина, который уже познакомился с повадками нашего врага, и сумеет добраться до раттанарской столицы…»
«— Позвольте, сир, но Вы не собирались посылать вестника, — встряла Капа. -
Вместе с обозом под сильной охраной мы доберёмся до Раттанара неспеша и безопасно».
«— Это будет не слишком красиво с нашей стороны: Паджеро жив, и королева должна знать об этом как можно скорее. К тому же, с обозом мы не поедем: зачем впустую терять время? Дня два мы можем ещё поработать в Скироне, потом налегке догоним обоз».
«— У вас семь пятниц на неделе, сир. Ночью решали одно, теперь Вы требуете другое. Ваш штаб совершенно запутается в Ваших противоречиях».
«— Распутаем, Капа, не переживай. А уезжать мы сейчас не можем — я должен быть уверен, что нами ничего не забыто в планах обороны Скиронара. Помолчи, дай письмо закончить. На чём я тут остановился?» — король перечитал написанное, чтобы восстановить соответствующее настроение.
«…Лейтенант подробно расскажет Вам о событиях в Скироне, и о счастливой судьбе, что выпала на долю Раттанара в это опасное время. Раттанар — единственный защитник всех королевств Соргона от завоевания Масками, он — основа сопротивления иномирскому нашествию на Соргон, и в том, что сохранился этот очаг независимости, заслуга только Вашего мужа. Я, его преемник, знаю это твёрдо, и сделаю всё, что в силах сделать человек, чтобы использовать шанс на спасение, подаренный Соргону Вашим мужем, и победить в этой войне.
Отсутствие известий из других мест беспокоит и меня, особенно тревожно за Раттанар: уход из города тысячи ста солдат Илорина сильно ослабил Ваши силы, и Маски не преминут воспользоваться этим. Надеюсь, что командор Тусон справляется с ситуацией, и формируемые им священные отряды уже достаточно сильны, чтобы обезопасить столицу. Создание отрядов квартальной охраны — замечательная идея Коллегии (король Фирсофф и здесь не ошибся с назначением в Коллегию прокурора Рустака, главы Маарда и барона Геймара), её приветствую от души, и желаю успехов капитану Вустеру: вдвоём с Тусоном они могут превратить Раттанар в Акулью бухту для любого врага.
Печальный обоз с телами Вашего мужа и его свиты отправляется в Раттанар сегодня, и будет на месте дней через пять-шесть. Я приеду в Раттанар одновременно с обозом.
Ваше Величество, примите мои соболезнования в связи с тяжёлой утратой. Нам надо многое обсудить, но это — уже при встрече.
Король Василий».
От письма Магде Раттанарской король был в восторге. Первый документ личного характера, адресованный равному ему по положению лицу, Василию казался почти идеальным проявлением собственных дипломатических, скажем так, способностей.
«— Ха! Могём!»
«— Вы, сир, не дипломат. Вы — бесчувственный чурбан. Исписали целый лист бумаги, а соболезнование заняло только полстроки, — тут же подала голос Капа.
— Могли бы написать более душевно, всё же у женщины — горе».
«— У меня тоже горе, только об этом никто не знает: его никому не видно. Прячется оно где-то в глубине моей огромной души и состоит из большого куска чистого хрусталя, горсти драгоценных камней и десяти бочек ехидного бабского коварства. И самое плохое, что оно совершенно не умеет молчать: я не помню случая, чтобы хоть один мой никчемный вздох остался без колючего комментария…»
«— Склеротик! Вы, сир — склеротик! Я слова не произнесла, пока Вы были без сознания, да и в другие разные моменты я не всегда говорила с Вами, хотя стоило бы. А за бабское коварство Вы мне ещё ответите! Подумаешь, грамотей в Соргоне выискался — слова ему не скажи! Видели мы таких…» — и тут Капу понесло: прорвалось долго скрываемое раздражение от непонятности собственной, Капиной, природы (ни человек, ни вещь — так, невнятное «нечто»). Сказался и недавний ужас пятидневного заточения в бессознательном теле Василия. И захлестнули хрустальную язву неудержимые эмоции, и посыпались на короля разные слова и словосочетания, среди которых король не без удовольствия услышал такие родные совковые «хамло трамвайное», «интеллигенция вшивая» и даже — «а ещё Корону надел!».
Справедливости ради, следует сказать, что нецензурщиной Капа побрезговала, и пришедший в умиленное состояние король Василий мысленно аплодировал бархатноголосому орателю после каждого особо сочного выкрика, склеенного в лучших традициях одесского Привоза.
«— Браво, милая, браво! Тебя послушать — не речь, а песня. Спасибо, дорогуша, вроде, как дома побывал. Выкричалась? Вот и славненько. А теперь давай послушаем сэра Эрина».
«— Чего там его слушать? Опять со списком будущих рыцарей прётся. А Вы, сир, не собираетесь ответить на мои обвинения?»
«— Обвинения!? Что-то я их не заметил, Капа».
«— Неужто вам даже не обидно на мои слова?»
«— Я помню, что тебе всего две недели отроду, а разве можно на детей обижаться? Не грусти, повзрослеешь…»
«— Это значит, что и король Вы всего две недели! А мне кажется, будто вечность прошла…»
«— Вечность? Не привирай, Капа».
«— Ну, не вечность, а просто очень много времени — такие были долгие эти две недели. Я чувствую себя старухой, сир: как Короне, мне пятьсот лет, и за эти две недели я постарела ещё на столько же. Кроме шуток, сир, как же я устала быть Вашей Короной… И как же я устала от Вас…»
«— Можешь взять отпуск до конца войны — я не возражаю».
«— Очень смешно, сир! И очень умно…»
Капа ошиблась: Эрин припёрся без списка — король отказался обсуждать героев, достойных посвящения в рыцари, и гном смирился с этим. Скорее, он был даже рад, что Василий держит слово и не вмешивается не только в дела Ордена, но и в секреты гномьего племени. Камень Памяти рода Эрина, отданный им Василию в залог верности присяге ещё там, в Чернигове, хранил немало гномьих секретов, и, судя по некоторым намёкам короля, тот знал об этом. Знал, но не пользовался, хотя, наверное, сумел бы: Эрин готов был поверить, что для Василия с тех пор, как он стал соргонским королём, больше не существует ничего невозможного. Или почти ничего. Как бы то ни было, но гном не представлял себе настолько скверную ситуацию, чтобы король не смог разрулить её, в который раз выйдя победителем.
Лишившись Камня, Эрин остался без связи с Железной Горой. Краткий его доклад о событиях в Чернигове, как и просьбу Эрина прислать новый Камень, Старейшие Железной Горы получили из чужих рук, через общинный Камень в Скироне. Места хранения общинного Камня Эрин не знал — не будучи Старейшим, он не был посвящён в эту тайну — и потому доступа к Камню не добивался, ограничившись в докладе руководителям скиронской общины одними голыми фактами.