– Да?

– Я тоже думаю, что они не верят, что бабушка виновна. Тогда почему они не хотят извлечь на свет все это дело и доказать ее невиновность? Она больная женщина – у нее слабое сердце. Любой серьезный приступ – и она может умереть. Почему же они не хотят обелить ее имя до того, пока не будет слишком поздно?

– Поэтому вы позвонили, чтобы переговорить с моим отцом? – прямо спросил Дэн. Щеки Джулиет покрылись легким румянцем.

– Что ж, честно говоря, да. Правда, я не знала, что скажу ему. Просто я хотела услышать о том, что случилось, из независимого источника – от человека, не замешанного в этом. Да, я действительно была поглощена идеей поиграть в детектива. Это ведь не слишком приятная вещь для всех нас. Мои родители эмигрировали, чтобы избежать скандала. Я надеялась найти хоть какую-нибудь зацепку, чтобы обелить имя бабушки. Но, похоже, этот вопрос уже не стоит.

– Может, и нет. Но если бы мы могли поработать вместе… – Он замялся, пытаясь определить, какова будет ее реакция, потом продолжил:

– Смотрите – у меня есть досье отца. Кроме того, у меня связи с государственной полицией Джерси. Я мог бы немного покопаться в архивах. А вы находитесь в тесном контакте с людьми, которые были вовлечены в дело Вы говорите, что они замыкаются в себе и отказываются говорить о том, что произошло. Но если бы вам удалось правильно поставить вопросы, то, возможно, вы докопались бы до истины.

Джулиет вдруг содрогнулась, вспомнив, что Катрин говорила ей насчет семейных тайн и предупредила, что лучше бы не ворошить прошлое.

– Значит, вы думаете, что причины их осторожности не только в чувствительности? Вы полагаете, они что-то скрывают?

– Я в этом уверен. Годы работы в полиции научили меня одной вещи – у каждого есть что скрыть. И загадка лишь в том, насколько это важно.

Джулиет прикусила губу. Теоретически получается прекрасно – докопаться до сути тайны. И так благородно – рассуждать о том, чтобы восстановить доброе имя бабушки. Но, возможно, то, что она затевает, ускользнет от нее, выйдет из-под контроля, вновь обнажит старые раны и позволит несчастьям разбежаться из ящика Пандоры, тщательно запертого почти двадцать долгих лет. И кроме того…

– А каков ваш интерес в этом деле? – спросила она. Дэн на миг заколебался. Сказать ли ей правду? Трудно преодолеть старые привычки. Полицейские и репортеры-расследователи обычно задают вопросы, но не отвечают на них. Это непосредственно касалось его.

– Я уже говорил вам – этот случай всегда притягивал меня, – хладнокровно сказал он. – Я же вырос под его знаком. Я думал, вы тоже настроены докопаться до истины. Подумайте сами. Если вы решите продолжать, дайте мне знать. Как я уже говорил, у меня сохранились контакты с полицией и я могу покопаться в деле. Но толку не будет до тех пор, пока вы не будете готовы задать несколько вопросов. Это может быть нелегко. Вы можете обнаружить какие-нибудь детали, о которых предпочли бы не знать. Но это цена, которую нам придется заплатить за правду. – Он поднялся и вытянул вперед руку. – Видите ли, я собираюсь просить сейчас у вас прощения. У меня назначена встреча, которую я не могу отменить. Подумайте о том, что я вам сказал, и сообщите мне о своем решении. Тогда, может быть, мы еще поговорим.

– Я так и сделаю, – кивнула Джулиет.

– Хорошо. – Он как-то с трудом произнес это, и Джулиет вдруг с легкостью поверила, что он когда-то был полицейским. Потом он снова улыбнулся, и жесткое стальное выражение почти тут же исчезло с его лица.

– Тогда надеюсь вновь услышать вас.

– Может быть. – Она не собиралась связывать себя обязательствами, но в душе поняла, что уже решилась. Ею овладела тревожная мысль, что, раз уж она пустилась по этой дороге, ей не надо останавливаться. Вероятно, другие члены семьи могут спокойно поживать во лжи и под покровом мужества ее бабушки, но только не она.

Она хотела знать правду. Тогда и только тогда она решит, что ей с этим делать.

Машина Джулиет завернула за угол улицы, а Дэн Диффен вернулся в дом. Адреналин взыграл в его крови, он ощущал прилив сил, некое предчувствие, что редко случалось с ним за последние дни. Пожалуй, преимущество профессии полицейского в том, что частенько могут возникать подобные минуты подъема, подумал он. Но могли быть и глухие периоды, моменты раздражения, отчаяния. И в конечном итоге бюрократия, которой плевать на личность, ведь именно из-за нее он оказался выброшенным на свалку именно тогда, когда больше всего нуждался в обретении смысла жизни.

В ночных кошмарах Дэн по-прежнему заново переживал, как он не поверил, когда ему в первый раз без обиняков сказали, что ему надо быть готовым весь оставшийся срок службы проработать за столом – это называлось «легкими обязанностями», либо быть списанным из полиции по состоянию здоровья.

– Ты же понимаешь, что мы не можем иметь недееспособных офицеров на улице! – заявил ему шеф, и Дэн чуть было не взорвался.

«Вы не можете так поступить со мной – в этом же моя жизнь!» – хотел сказать он, по это прозвучало бы слишком банально, поэтому он выдал несколько весьма колоритных фраз на языке, который вообще-то не считал приемлемым для себя, но который тем не менее был в ходу у многих так называемых «порядочных людей». Ему пришлось низко пасть, чтобы доказать это. Но шеф не отреагировал, хотя ему было жаль Дэна. Он понимал, что Дэн убит горем после смерти Марианны, да ему и не хотелось терять одного из своих лучших сотрудников, но делать было нечего. Ему надо было работать, а закон есть закон. Дэн должен был мужественно переносить страдания.

Но у Дэна не было настроения мужественно переносить страдания. Он почувствовал себя больным, его словно подрубила под корень служба, которой он посвятил свою жизнь, и ему не пришло в голову, что горе может вызвать у него чересчур бурную реакцию. Он в ярости хлопнул дверью офиса шефа и уволился с полицейской службы.

На некоторое время его, как густой туман, окутала депрессия. Женщина, которую он любил и на которой был женат, умерла, и хотя он понимал, что это глупо, тем не менее не переставал обвинять себя. А теперь он к тому же был без работы. Все кончено в двадцать семь лет. Боже, ради чего ему оставалось жить?

Когда депрессия отступила, Дэн начал всплывать на поверхность, как пробка в воде. И главная причина заключалась в том, что он ухватился за рассказ.

Дэн был всегда в ладах со словами. То, что он годами писал репортажи, притупило его талант, хотя в мрачные минуты он находил утешение в том, что описывал какие-нибудь эпизоды, овладевшие его воображением. К своему большому удивлению, он умудрился продать один-два своих опуса. И теперь, если ему попадалась история о контрабанде наркотиками, он уже точно знал, что будет с нею делать.

Контрабанда наркотиками была редкостью на Джерси, однако о ней знали, а контакты, которые ему удалось наладить, пока он служил в полиции, вывели его на след одного из наиболее ярких типов, новичка, которому было что скрывать. Подводящий итоги репортаж создал Дэну имя журналиста-расследователя, хотя он писал не под своим именем. Вместо этого он использовал псевдоним Гарри Портер. Это было предусмотрительно – на таком маленьком острове, как Джерси, не стоило афишировать факт, что бывший полицейский, сын выдающегося адвоката, был заинтересован в ниспровержении кумиров, разоблачении мошенничеств, непорядочности и других малоприятных деяний. Конечно, некоторые знали, кто он: невозможно было сохранять его личность в полной тайне, но по крайней мере псевдоним обеспечивал ему право на частную жизнь.

Однако находить новые материалы было не всегда легко, и когда он, разбираясь в конторе отца, ознакомился с делом Лэнглуа, то почувствовал, что здесь может быть по-настоящему большая история. И не только потому, что здесь присутствовали интригующие моменты – богатство и власть, скандал, семейная династия, разбитая на куски ссорой между ее членами, а потом соединившаяся так, что трещины были почти не видны. И еще – от всей этой истории веяло неразрешенной загадкой. Дэн знал, что отец его сошел в могилу, убежденный в невиновности Софии и постоянно терзаемый вопросом – если не София убила Луи, то тогда кто? И почему она настойчиво брала на себя ответственность за это преступление? Прикрывала ли она кого-нибудь, и если да, то почему? Или, может, она обезумела от горя и по правде уверовала в свою вину?