Это дело никогда толком не расследовали, Дэн был в этом уверен. По всем тем причинам, что он обрисовал Джулиет, Айвора Фовэла устраивала версия Софии. Если бы он смог докопаться до сути, могла бы получиться не оставляющая сомнений книга, настоящий бестселлер, и он уже воображал, с каким наслаждением он будет писать его, соединяя свой писательский талант с интересом к криминалистике, которые он взрастил в себе! Даже если у его и был крошечный комок злости, глубоко запрятанный в его побуждениях, он все равно не осознавал это. Он лишь инстинктивно понимал, что кто-то плохо обошелся с этим человеком. Ну а если этот кто-то мог бы угрожать и ему, и притом так безжалостно, чтобы заставить его потерять сон? Но только он совсем не собирался этого делать.
Но расследование Дэна имело кучу пробелов. В досье просто не было достаточной информации, чтобы дать ему дополнительную зацепку – ведь в конце концов его отец защищал Софию с позиции признания ею вины. Например, показания, касающиеся поведения остальных членов семьи в ночь, когда умер Луи, были расплывчатыми и неподтвержденными, их упоминали лишь в том контексте, который устраивал саму Софию.
«Она просила меня не вытаскивать на свет семейные дела. – Дэн вспомнил, как однажды отец сказал ему, когда у них зашел разговор об этом деле. – Она сказала мне, что нанимала меня не для того, чтобы я играл роль исправного защитника».
Таким образом, тайны Софии остались глубоко запрятанными, и у Дэна было не больше зацепок, чтобы докопаться до них, чем у его отца двадцать лет назад. Он подумывал о том, чтобы поговорить со старыми друзьями из полиции и попробовать раздобыть старые досье, но сомневался, стоит ли ему делать это так поспешно. Ведь тогда он может упустить какую-нибудь золотую возможность, потому что не знал, чего, собственно, ищет. Просмотрев несколько ранних, подлежащих уничтожению материалов, Дэн решил держать ухо востро. Рано или поздно он натолкнется на кого-нибудь, кто сможет ответить ему на некоторые вопросы, и раз уж он решил лично заняться расследованием, то тогда и сможет извлечь правду на свет. Но прошел год, и он уже начал думать, что ему стоит забросить это дело, признав, однако, что случай интересный.
И вот тут, словно дар Божий, прозвенел звонок ее внучки. Когда она сказала, кем приходится Софии, пульс его застучал в бешеном ритме. Вот тот человек, который заинтересован в этом и доискивается правды – и она была сама членом семьи!
В первый раз в жизни Дэн благословил тот факт, что его назвали именем отца. Все мелкие неприятности, которые возникали у него от ощущения, что родители этим как бы отрицали его индивидуальность, да и другие случаи, когда одинаковое с отцом имя приводило к каким-то дурацким недоразумениям, были забыты. Если бы его не назвали Дэниел, то другого такого случая, может быть, и не представилось.
Дэн вернулся в гостиную. Он испытывал подъем, оживление. Разговор был не из легких, но он надеялся, что еще раз встретится с Джулиет Лэнглуа. Его немного кольнула мысль о том, что было, если бы он сказал ей об истинной причине его интереса к этому делу и о догадках, что София покрывала какого-то близкого ей человека. Он испугался, что в таком случае она просто ушла бы и никогда не вернулась, а он потерял бы шанс написать лучшую повесть из всех, что мог написать. Репортажи-расследования, равно как и работа в полиции, могут быть грязным делом. С этим ему приходилось жить, но не стоило терять из-за этого сон. Ненадолго он мысленно вернулся к тем сомнениям, которые испытывал его отец и которые много лет мучили его. У него возникло чувство, что его старик был бы рад, если спустя много лет справедливость все же восторжествует. И если его совести нужна взятка – то вот она.
Дэн потрогал кофейник. Кофе был теплым, но не горячим. Он решил подогреть его, потом передумал и налил себе вместо кофе виски. Рановато для такого напитка, но у него было ощущение, что он что-то отмечает.
Дэн поднял бокал и мысленно произнес тост в честь дела Лэнглуа.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В тот полдень, после отменного ланча, состоявшего из бараньей отбивной, молодой картошки и чая со свежей мятой из собственного сада, Катрин уселась в машину и покатила в Ла Гранж навестить сестру Софию. Катрин любила плотно обедать в первой половине дня. Эту привычку она приобрела за годы своего учительства и надзора за школьными обедами и сейчас утверждала, что поздние обеды вызывают у нее несварение.
Однако после плотных ланчей ее клонило ко сну. Когда у нее не было ничего лучшего на примете, Катрин позволяла себе соснуть с полчасика, но сегодня, решив, что ей на самом деле надо съездить к Софии, она изо всех сил боролась с сонливостью, стягивавшей ей веки, подавляла зевки и решительно настроилась, что роскошный полуденный сон придется отложить.
Приехав в Ла Гранж, она удивилась и встревожилась сообщением Деборы, что София все еще в своей комнате. Молодая женщина объяснила ей, что София была немного «не в порядке» прошлой ночью, но не придала этому особого значения. Катрин провела некоторое время с Деборой и Джулиет, рассматривавшими альбом со старыми фотографиями, а потом поспешила наверх, в комнату Софии. Она без стука открыла дверь и возвестила о своем приходе, воскликнув:
– София! Это я. Ты проснулась? В ответ донесся короткий смех.
– Конечно, я проснулась, Катрин. Мы же не спим весь день напролет!
София сидела на розовом пуфе и смотрела вниз, на аллею. К облегчению Катрин, она выглядела вполне нормально, как всегда. Пожалуй, чуточку бледная, но в целом неплохо. На ней были хорошо облегавшие ее темно-синие слаксы, кремовая блузка и изумрудно-зеленый с синим свитер.
– Дебора сказала мне, что ты себя неважно чувствовала! – осуждающе сказала Катрин.
– Да, у меня был вчера вечером приступ головокружения – ты же меня знаешь, – легко сказала София. – Сейчас я себя хорошо чувствую, но доктор Клавель считает, что я должна отдыхать целый день, сама знаешь, какой он беспокойный.
– Да уж, знаю, – с чувством сказала Катрин. В прошлом году доктор Клавель настоял на серии дорогостоящих и занявших кучу времени тестов для нее самой, когда ей случилось пожаловаться ему на расстройство пищеварения. Результаты анализов не показали ничего плохого, и Катрин не могла решить – испытывать ли ей облегчение или, напротив, раздражение по поводу потраченных зря усилий. Во всяком случае для себя она решила, что с доктором Клавелем в будущем будет осторожнее.
– А я тут сижу, наслаждаюсь солнышком и читаю, – продолжала София, откладывая книгу на столик возле нее. – Ну, чем я обязана твоему визиту? Тебе кто-нибудь позвонил и сказал, что мне нехорошо?
– Нет. Я узнала об этом, когда приехала.
– А что тогда? Непохоже на тебя, чтобы ты пожертвовала послеобеденным отдыхом и приехала навестить меня.
– София! Когда ты прекратишь намекать, что я ничего не делаю, а только сплю? Я много чего делаю до обеда. С одной стороны, я вожусь в саду. А когда погода неподходящая, я через трафарет расписываю стены в своем туалете внизу.
– Трафарет?
– Ну да, знаешь, как мы любили этим заниматься в детстве. Но этот я получила по почтовому заказу от Лауры Эшли. Я очень довольна. Туалет по-настоящему заиграл, когда я на старую эмульсионную краску нанесла по всей стене гроздья вишни. Это было так здорово.
София недоверчиво покачала головой.
– Сколько тебе лет, Катрин? Шестьдесят один. Неужели ты никогда не повзрослеешь?
– Наверное, нет, – весело ответила Катрин.
– И все же ты не ответила на мой вопрос – почему ты прервала свои увлекательные занятия ради визита ко мне?
У Катрин вытянулось лицо.
– Если ты должна отдыхать и лечиться, то я не уверена, что должна говорить тебе.
– Почему, ради Бога. Я себя чувствую вполне прилично.
– Сомневаюсь, что доктор Клавель одобрил бы это.
– Мы ведь уже договорились, что доктор Клавель чересчур беспокоится по пустякам. Как бы то ни было, ты сейчас не можешь остановиться. Я опять заболею, если буду раздумывать о том, что случилось, почему у тебя такой таинственный вид.