– Мы и вправду не хотим говорить о Луи! Что это за тема? – Он встал и развязал галстук. – Я иду спать. У меня завтра тяжелый день. Грег должен проверить вместе со мной бухгалтерию, а это достаточно сложно даже для ясной головы. А вы оставайтесь внизу, если хотите.

– Нет, я, пожалуй, тоже пойду спать. А ты, Джулиет?

Джулиет согласно кивнула. Но она была разочарована, что разговор о Луи прервали так бесцеремонно, и хотя она поднялась в свою комнату, прошло немало времени, прежде чем она заснула. Картины событий вечера кружились в ее сознании. Син… на другом конце света, в Австралии, он любит ее, хочет, чтобы она вернулась. Бабушка… она вдруг показалась ей такой хрупкой; Вив и ее ядовитый язык, Дебора и Дэвид, обменивающиеся взглядами, которые полностью исключили возможность Джулиет бросить им вызов, и даже ее родители, осторожные, скрытные, какими они были, когда она сообщила им о своем желании посетить Джерси. И, конечно, больше всего Луи… Луи, чья жизнь оказала столь драматическое воздействие на всех, кто его знал, и чья смерть до сих пор была окутана тайной.

Что за правда скрывалась за всем этим? – думала Джулиет И. узнает ли она когда-нибудь об этом больше, чем знает сейчас? Наверное, нет. Похоже, как только упоминалось его имя, вся семья тут же опускала ставни.

Так что ее, как следующее поколение, полностью исключали.

Не только одна Джулиет не могла заснуть. В своей красивой, в светло-розовых и персиковых тонах спальне тихо лежала Дебора. Обхватив себя руками и широко раскрыв глаза, она пыталась как можно скорее разогнать ночные кошмары.

Давно они не преследовали ее. Когда-то они мучили Дебору почти каждую ночь, потом постепенно являлись все реже и реже, а теперь могли пройти месяцы, и ничто не напоминало ей о тех ужасных сценах прошлого.

Так и должно быть, иногда думала Дебора. Сон или кошмар должен быть именно таким – фантастичным, не приносящим облегчения и не похожим на то, что когда-либо случалось. Иногда это так и было. Иногда те же чувства: страх, одиночество, настоящее отчаяние – приходили к ней в других обличьях. Но не сегодня. Сегодня ее вихрем унесло в то время, когда она была той девочкой, Дебби Свифт, семнадцати лет, с облаком зачесанных назад обесцвеченных волос, одетая в ярко-розовые брюки и раскачивающаяся на трехдюймовых шпильках. Сегодня в своем сне она узнала, почему была так печальна и испугана, и когда окончательно проснулась и отерла дрожащей рукой слезы, наполнившие глаза, то не сразу поняла, почему ее ресницы слиплись от водонепроницаемой туши, вместо того чтобы быть мягкими и блестящими от ночного крема, с добавлением масла и глицерина. И даже когда она вернулась к реальности, аура той прежней Дебби осталась, она тянулась сквозь годы, все так же окутывая ее. Словно несмотря на то, что она проснулась, камеры прокручивали перед ней ее прошлое, освещая вспышками ночь, которая принесла ей столько боли.

Конечно, она понимала, что вызвало у нее рецидив, и это не имело никакого отношения к приступу Софии, хотя он и заставил ее поволноваться. Нет, ее выбил из колеи разговор о Луи.

В темноте одинокая слезинка собралась в уголке глаза Деборы и скатилась вниз по щеке. Она крепче сжала себя руками, но никак не могла унять дрожь, и вскоре все ее тело сотрясалось в неукротимых, тяжелых рыданиях.

Почему она плачет о нем? Один только Бог знает, каким подонком он был. Но это не имеет значения. И никогда не имело.

Дебора плакала одна в ночи, и с каждым всхлипом эхо разносило это имя…

– О Луи… Луи…

Джулиет опять проснулась рано – признак забитой головы, как в таких случаях говорила ее мать, и именно этим утром так оно и было. Она уснула с мыслями о Луи и двадцатилетней тайне, окутавшей его смерть, и вот сейчас, пробиваясь через наслоения сознания, эти мысли все так же терзали ее. Она устроилась повыше на подушках, положив руки за голову, и попыталась мысленно вернуться к собственным смутным воспоминаниям о событиях, предшествовавших отъезду ее родителей в Австралию.

Она едва помнила Луи, образ его был расплывчат, как передержанное фото, но она не знала наверняка, в какой степени это было реальными воспоминаниями. А может, тут дело в воображении, вдохновленном всеми теми кусочками информации о нем, которые ей удалось собрать, а может, Образ навеян фотопортретом, что стоит у постели бабушки? Эти воспоминания, если в них было дело, всколыхнули давно забытые чувства, отголоски их напомнили о тревоге и волнениях, которые переживал четырехлетний ребенок, почувствовавший угрозу своему безопасному мирку. Угроза была в громких голосах за закрытыми дверями, в тихих разговорах, которые тут же обрывались, если она заходила в комнату, напряженных лицах самых близких ей людей. Но больше ничего не было, никакой ниточки, за что можно было бы зацепиться. Каждый образ, который она пыталась воссоздать, неистово разбивался вдребезги, когда она пыталась задержать его, точно так же, как расплываются при пробуждении сны.

Джулиет запустила пальцы в спутанные, после сна волосы, в отчаянии от того, что не могла ничего вспомнить. Она хотела знать правду. Невозможно было задвинуть прошлое вглубь и строить будущее, пока она не разберется со всем этим. Но она понятия не имела, как можно было докопаться до сути этой тайны. Каждый член семьи тщательно избегал неприятных расспросов. Только посторонний мог бы сказать ей что-то, похожее на правду, какой-нибудь беспристрастный человек. Но она никого не знала, да и все это случилось столько лет назад…

Вдруг глаза Джулиет широко раскрылись, а пальцы перестали машинально прочесывать волосы. Адвокат, который защищал ее бабушку, – как его назвала тетя Катрин? Да, Дэн Диффен. Если бы она могла найти его, поговорить, то, может, хоть здесь будет крошечный шанс, что он скажет ей правду? Конечно, он может сослаться на нарушение профессиональной тайны, и она не ожидала, что он скроет от нее что-нибудь, что было в свое время обнародовано, но по крайней мере она хоть будет располагать фактами. «Я не верила, что она совершила это, и Дэн Диффен тоже», – сказала тетя Катрин. Возможно, если она найдет к нему правильный подход, он объяснит ей, почему у него возникали такие сомнения. Она слегка дрожала от предчувствий и нервозности. Но она окончательно решилась. Каким-то образом ей надо разыскать Дэна Диффена и попросить его о помощи.

Джулиет присела на корточки, поставив телефон на обтянутое джинсами колено и наклонив голову, прислушиваясь, не спускается ли кто-нибудь вниз по лестнице из тех, кто может поинтересоваться, куда она звонит.

Сейчас она вроде бы в безопасности: Дэвид в офисе, Дебора принимала душ – обычно это, был длительный процесс, а София все еще отдыхала в постели. Чуть позже к ней собирался приехать доктор, но сейчас горизонт был чист, и Джулиет ухватилась за возможность посмотреть в телефонной книге номер телефона человека, защищавшего Софию от обвинения в убийстве Луи.

Найти номер оказалось легче, чем она ожидала – здесь, на Джерси, было принято в списке имен обозначать их полностью, а не инициалами. Но ее удивил адрес. Похоже, это был частный дом, а не контора, значит, адвокат сейчас может быть на пенсии. Двадцать лет – большой срок…

Она набрала номер и прислушалась к бесконечному звонку на другом конце провода. Наверное, она ошиблась и Дэн Диффен не на пенсии. А может, он компаньон в юридической конторе, владелец которой значится в книге под другой фамилией. Если это так, у нее нет никакого шанса когда-нибудь разыскать его.

– Алло. Дэн Диффен слушает.

Голос мужчины – низкий, с джерсийским акцентом – был в то же время чуть раздраженным, словно обладатель его не был доволен тем, что ему помешали. Джулиет проглотила нервный ком, что вдруг застрял у нее в горле.

– Вы не знаете меня, мистер Диффен Я Джулиет Лэнглуа. Кажется, вы представляли интересы моей бабушки, Софии Лэнглуа, в то время, когда ее привлекли к суду по делу об убийстве моего дяди Луи. Я приехала сюда из Австралии и очень хотела бы поговорить с вами об этом деле. Мы могли бы с вами встретиться?