Это случалось и прежде, много раз. Слишком много. Вот как пройдет остаток всей ночи. И мысль о том, что все будет разворачиваться именно так, так предсказуемо...

Дженни поставила тарелку на сушку. Она сморгнула; в носу у нее защипало. Ее мутило при одной мысли об Уэйне. Ее муж в канун Рождества возвращается домой, а для нее это невыносимо.

С месяц назад она заявила в полицию, что к ним пробрался нарушитель, – Уэйн тогда был в Чикаго. Она знала, что это рискованно, но ей хотелось плакать – как сейчас, – когда она думала о том, что они не смогут видеться еще много недель. Она спросила, не заглянет ли к ним шериф, и шериф заглянул. Его лицо сразу просветлело, когда она открыла ему дверь, и он понял, что Уэйна нет. Она отвела его наверх, и они сделали это, а потом она сказала: а теперь удиви меня, и он посадил ее к себе в машину и выехал на соседнюю дорогу, где никого не было ни впереди, ни сзади на добрую милю, и сказал: ну держись, и выжал газ до упора. Машина с радостью слушалась его. Дженни вцепилась в приборную доску, и дорога, слегка холмистая, то приподнимала ее с сиденья, то опускала обратно, и она снова чувствовала себя девчонкой. Уже сто двадцать, сказал Ларри между ее вскриками, спокойный, как всегда. К сожалению, дорога кончается.

Дома она обняла его, поцеловала в подбородок. Он уже говорил ей, как мог, но теперь она сказала ему: я тебя люблю. Он покраснел до ушей. Она уйдет от Уэйна.

Конечно, она и раньше думала об этом; она прокручивала, как это устроить, в течение последних четырех лет, особенно после сближения с Ларри. Но теперь она знала наверняка; граница пройдена. Раньше она ждала чего-то от Ларри, но теперь ей самой нужно действовать быстрее. Спланировать все можно за пару месяцев. Ей нужно будет наладить сносное существование в другом месте. Найти работу – скажем, в Инди, но, конечно, не в Кинслоу. А потом она скажет Ларри – она постарается сообщить ему эту новость помягче, но скажет, раз и навсегда, – что готова принадлежать ему, а все остальное зависит только от него самого.

Все просто: она не любит своего мужа, она не испытывает к нему даже симпатии, и ее отношение к нему уже никогда не изменится (и в ней уже никогда не появятся чувства к нему). С этим надо кончать. С Ларри или без Ларри – но надо.

Что-то за окном привлекло ее внимание. Уэйн открыл дверцу "импалы" со стороны пассажирского сиденья и полез внутрь – она видела его спину в освещенном изнутри салоне. Что он там делает? Наверное, пепельницу просыпал. Она подошла к окну и приблизила лицо вплотную к стеклу.

Он вылез из машины и распрямился. Заметил ее и ненадолго застыл, глядя на нее, перед открытой дверцей. Вытер нос рукой в перчатке. Плачет, что ли? Она почувствовала укол совести, точно он услышал ее мысли. Но потом он улыбнулся и поднял палец: секундочку.

Она сделала быстрый жест, подгоняя его: давай, шевелись – и выразительно покосилась в сторону гостиной. Ну же.

Он покачал головой, снова поднял палец.

Дженни скрестила руки на груди. Она увидится с Ларри на следующей неделе; Эмили опять уедет в Мичиган. Можно будет начать разговор уже тогда.

Уэйн нагнулся, доставая что-то из машины, потом снова выпрямился. Она увидела на его лице ухмылку.

Она разняла руки, обернув их ладонями к нему: Ну и что там? Я жду.

1970

Когда Уэйн попросил у Дженни разрешения завязать ей глаза, она испугалась, что он хочет затеять дурацкую сексуальную игру, взятую из какой-нибудь колонки в "Плейбое". Но он пообещал, что ничего подобного не будет, и повел ее к машине. После пятнадцати минут езды – она сидела, сложив на груди руки, – выяснилось, что он всерьез намерен вести ее теперь уже пешком, по-прежнему в повязке, через какие-то травяные заросли, затянутые паутиной, и ей стало казаться, что секс, пожалуй, был бы меньшим злом.

– Уэйн, – сказала она, – или ты говоришь мне, куда мы идем, или я снимаю эту штуку.

– Еще чуть-чуть, детка, – ответил он; по его голосу было слышно, что он ухмыляется. – Ты уж потерпи. Не бойся, не упадешь, я же тебя держу.

Они были в лесу – это она поняла. Наверху шумела листва, кричали птицы; она чувствовала густой, прелый запах подлеска. Дважды она спотыкалась и, прежде чем Уэйн успевал крепче сжать ее локоть, скользила рукой по древесным стволам, по каким-то замшелым веткам. Похоже, они шли по тропинке; вряд ли дорога прямиком сквозь кусты была бы такой легкой. Значит, они в лесу Уэйна, в том, который принадлежит его родителям. Что ж, нетрудно догадаться; он о нем только и говорит. Они проезжали мимо много раз, но для нее этот лес ничем не отличался от любой другой рощи в здешних краях – зеленый летом и унылый, серо-бурый зимой, такой густой, что не видно солнца по ту сторону.

– Я знаю, куда ты меня притащил, – сказала она ему. Он взял ее за кисть и засмеялся.

– Может быть, – сказал он, – но ты не знаешь, зачем.

Тут он был прав. Она зацепилась юбкой за колючий куст, а Уэйн не заметил этого и не успел вовремя отпустить руку. Юбка натянулась, раздался треск. Она выругалась.

– Прости! – воскликнул Уэйн. – Прости, пожалуйста! Теперь уже совсем близко.

В щели над повязкой блеснул солнечный свет, и звуки вокруг отодвинулись, расступились. Без сомнения, они вышли на поляну. Потянуло сельским весенним ветерком, запахом распускающихся почек и удобрений.

– Ну вот, – сказал Уэйн. – Ты готова?

– Не уверена, – сказала она.

– Ты меня любишь?

– Конечно, люблю, – сказала она. Потом вытянула вперед руку – и обнаружила, что он неожиданно исчез. – Ладно, – сказала она, – хватит. Дай мне руку, или снимаю.

Послышались странные звуки – металл? Стекло?

– Да-да, уже почти все, – сказал он. – Сядь.

– На землю?

– Нет. Просто сядь.

Она села, повинуясь давлению положенных ей на плечи ладоней, и с изумлением почувствовала под собой стул. Гладкий, металлический, складной стул.

Наконец Уэйн развязал повязку и одним махом сорвал ее. Поздравляю с годовщиной! – сказал он.

Отвыкшая от света, Дженни прищурилась, но лишь на мгновение. Она широко раскрыла глаза и увидела, что и вправду сидит на широком лесном лугу, ярдов пятидесяти в диаметре, а вокруг шелестят листьями высокие зеленые деревья. Перед ней стоял карточный столик, накрытый скатертью в красно-белую клетку. Столик был сервирован: она узнала тарелки из китайского фарфора и два бокала, все свадебные подарки, которыми они пользовались только однажды, в ее день рождения. Уэйн сидел на стуле напротив, широко улыбаясь, задрав брови. Налетевший ветер поднял ему волосы торчком.

– Пикник, – сказала она. – Чудесно, Уэйн, – спасибо!

Она потянулась через стол и взяла его за руку. Порой он выводил ее из себя, но среди ее знакомых не было другого мужчины, способного на такую самоотверженность. Он притащил все это сюда, в лесную глушь, ради нее – так вот где он пропадал целых полдня!

– Пожалуйста, сказал он. Красные пятнышки на его щеках расползлись вширь и заалели еще сильнее. Он поднял ее руку и поцеловал ей костяшки пальцев, потом обручальное кольцо. Потер те места, которые целовал, своим большим пальцем.

– Боюсь, что ужин не будет таким же шикарным, как эти приборы, – сказал он, – но я честно не смог доставить сюда ничего, кроме сандвичей.

Она засмеялась:

– Я ела твою стряпню. Лучше уж обойдемся сандвичами.

– Ах вот ты как? – сказал он. И потом, имитируя французский выговор: – У этой киски острые коготки. Но у меня есть молочко, которое ее усмирит.

Наклонившись, он пошарил в бумажной сумке, стоящей около его стула, потом с торжествующим кличем извлек оттуда бутылку красного вина. Она снова не удержалась от смеха.

Он откупорил бутылку и налил ей.

– Тост.

– За что?

– За первую часть сюрприза.

– А будет еще?

Он лукаво улыбнулся и поднял бокал, затем сказал:

– После ужина.

Он победил; больше она не спрашивала. Подняв свой бокал, Дженни чокнулась с мужем и села поудобнее, скрестив ноги. Уэйн опять наклонился и достал из сумки хлеб с сыром, а потом ломтики мяса в промасленной бумаге. Соорудил ей сандвич, даже нарезав для этого свежий помидор. Они поели, дул приятный ветерок.