Мы без труда спрятались в садах до закрытия. Достаточно было не отвечать на крики охранников. Тебя это позабавило. Меня тоже, кажется, впервые в жизни. Раньше я никогда не испытывал, и ты это знаешь, дрожи удовольствия, которую некоторые ощущают, нарушая правила. В тот вечер все было по-другому. Может быть, потому что рядом была ты и потому что с тобой вместе мы играли в этакого джентльмена-взломщика. Возбуждение, намного сильнее того, что я испытываю в тех случаях, когда хочу что-то получить или когда подписываю чек. С большим или меньшим количеством нулей до запятой.

Мы долго проверяли все с радаром. Мы были похожи на искателей на берегу моря, которые с середины лета исхаживают километры пляжей в надежде найти кольца, часы, цепочки и металлические вещи, которые отдыхающие потеряли в песке. Ты обратила мое внимание на абсурдность сцены: создавалось впечатление, что самый богатый человек мира фанатично обыскивает землю в поисках одного потерянного евро.

Мы провели ночь, осматривая Большой Трианон. Ночь работы – неблагодарной, нудной и бесплодной. Потому что радар ни разу не завибрировал. Еще раз мне пришлось признать, что я ошибся. Разочарование очень разозлило меня.

– Дэн, – сказала ты, чтобы успокоить меня, – мне тоже очень хочется верить в существование туннеля, но, может, он уходит в почву слишком глубоко?

Ты, конечно, была права. Радар просвечивал только три метра вглубь. А ведь под Большим Трианоном есть пустоты, ведущие в подземелье пещеры высотой примерно два метра. Туннель, который Катрин, Гранье и я заметили на экране, должен был быть легко заметным в начале, когда только уходил под пещеру. Затем он, несомненно, спускался очень глубоко, в любом случае слишком глубоко, чтобы мы могли его засечь, зондируя почву под лужайками маленького дворца.

– А если ты все расскажешь хранителям Версаля? Попытаешься убедить их продолжить поиски, зайти в туннель под покоями госпожи де Ментенон?

– Ни за что! Это займет лет десять. Ты же знаешь, кто управляет историческими памятниками.

В пять часов утра я заявил тебе, чтобы закажу переносной радар мощнее этого. Модель, которая проникает на десять метров. Если потребуется, я куплю производителя радаров. Это займет считанные недели.

В этот момент ты не выдержала. На сей раз твое терпение было исчерпано. Помнишь? Ты начала орать.

Ты напомнила наши первые партии в бридж, когда я играл по девять часов подряд, не желая останавливаться. И тот знаменитый уик-энд в Бразилии, где я заставил тебя изучать книгу Ватсона. Тысяча страниц за три дня, автор – один из открывателей ДНК! Я хотел все понять про молекулярную биологию генов. В Рио. Так и вижу, как ты лежишь, взбешенная, на пляже в Ипанеме. Два часа читали книгу вместе. Затем ты резко встала и направилась к морю. Через несколько метров, увидев, что я не пошел за тобой, ты повернулась.

– Ты не идешь купаться?

Я ответил, не поднимая глаз:

– Подожди. Я думаю.

Ты вернулась, села передо мной, пылая злобой. Последовал чересчур оживленный разговор о поисках совершенства.

– Почему столь необходимо закончить эту главу о молекулярной биологии гена?

– Потому что мы так решили. Когда за что-то принимаешься, идешь до конца.

– А ты не можешь удовлетвориться, как все люди, простым удовольствием открытия?

– Нет.

– Почему?

– Я стремлюсь к успеху, а не удовольствию.

– Одно не противоречит другому.

– Успех влечет за собой удовольствие, а не наоборот.

Ты припомнила наше путешествие в Санта-Барбару, где мы прослушали одну за другой все записи лекций Ричарда Фейнмана в университете Корнеля. И поездку с друзьями на остров недалеко от Занзибара. Я пригласил Дональда Йохансона, который в гостиной нашего коттеджа пять часов рассказывал нам об эволюции человека.

– Успех, Дэн, успех! Быть лучшим! – продолжала ты, призывая небо в свидетели. – А что это значит, быть лучшим? Достичь превосходства, совершенства?

– Больше, чем это.

– Что ты имеешь в виду?

– В бизнесе превосходство не гарантирует победу. Ни одна победа, дорогая моя, не является полной, пока ты не стал хозяином своего соперника, пока не создал ситуацию, в которой он не сможет доминировать, не раздавил его.

– Раздавить? Зачем?

– Потому что выбора же нет! Я не верю, что оба соперника могут получить выгоду в соревновании. Один теряет, второй выигрывает. Ситуации, в которой выигрывают оба, не бывает, хоть это и противоречит тому, чему обычно учат на семинарах.

– Ты дарвинист.

– Нет, я бинарен, всего-навсего бинарен! Все в жизни сводится к комбинации нулей и единиц. В конце концов результат всегда один: белый или черный. Внутри или снаружи. Мертв или жив.

Словесное состязание разгоралось. Соседи по пляжу смотрели на нас с любопытством.

– Это неверно! – настаивала ты. – Эмоции, которые испытывает человек, чувства, не всегда бинарны. Они эволюционируют. Они непредсказуемы. Непрограммируемы.

– Не согласен! По-моему, наоборот, все нейроны нашего мозга, которые отвечают за чувства и восприятие, работают бинарно. Однажды их раскодируют. Узнают, как природа создает эмоцию. Смогут даже воспроизвести чувство, как воспроизводят программу.

– Воспроизвести чувство… Дэн, ты сошел с ума! Даже любовь?

– Даже ее. Однажды программисты этого добьются. Уже известно, какие гены отвечают за ту или иную болезнь.

Твой скепсис я не преодолел. В этой теме ты всегда была скептиком. Поэтому ты намного меньше, чем я, вкладывала в создающиеся предприятия, работающие с генами и биотехнологиями. «Альцакорп», например, фирма из Рейкьявика, определившая ген болезни Альцгеймера. Самородок. Но ты в них не верила.

– Дэн, ты мечтаешь! Нет, бредишь. Я думаю, в человеческой душе всегда будет непознанная часть, что-то, что нельзя определить, познать. Может, нечто божественное… Бог. Ты не веришь?

Я помню, что в этот момент положил книжку на песок и сел. Медленно, словно в кресле-качалке, мое тело начало покачиваться вперед и назад.

– Бог? – ответил я в конце концов. – Ты всерьез считаешь, что Его нельзя определить? Если Он существует, однажды я найду доказательство этого.

Сейчас я могу честно сказать тебе, что нашел это доказательство. Нашел.

А ты поверишь мне, если я скажу, что в ту ночь мы находились точно над тайной комнатой французских королей? В любом случае, ранним утром, когда мы ждали открытия ворот, ты мне не верила.

Это был последний раз, когда я поделился с тобой своими поисками божественной формулы.

26

Траси-сюр-Мер, Лонг-сюр-Мер, Порт-ан-Бессан, Сент-Онорин-де-Перт… Дорога от Арроманша до Колльвилль-сюр-Мер петляла по лесу. Казалось, Гранье знает каждый вираж; он едва снижал скорость, когда они проезжали деревни. Ему понадобилось двадцать минут, чтобы добраться до знака, отмечающего подъезд к кладбищу союзников. Гранье припарковал машину на стоянке в нескольких сотнях метров за ним и сказал:

– Ну вот! Здесь вы у себя дома, миссис Шеннон.

Эмма не обратила внимания на довольную улыбку на лице Гранье. Она привыкла к тому, что французы обращаются с ней как с американкой, а американцы – как с француженкой, причем цель у всех была одна и та же: подчеркнуть недостатки второй стороны. Она в душе смеялась над этим и ни за что бы не отказалась от своей двойственности. Но здесь, на этом кладбище, она чувствовала невероятную гордость за отцовские корни.

– Жан-Филипп, подождите меня здесь! Я сейчас вернусь!

Она вышла из машины и быстрым шагом прошла несколько метров, которые отделяли ее от военного кладбища. Она никогда здесь не была, но много друзей в США рассказывали ей об этом месте в конце пляжа «Омаха», где сотни американцев полегли под обстрелом 6 июня 1944 года. Простор подстриженной луговой травы, привольно стоящие вязы, аллеи, украшенные розами, – она сразу почувствовала гордость за соотечественников. Здесь, начиная с самого входа, все казалось более просторным, не таким куцым, как во Франции. Эмма быстро пробежала по центральной аллее и остановилась перед полукруглым храмом. Она хотела найти Пьера, и как можно быстрее. Но откуда начать? В какой части кладбища он может оказаться?