Историческими псевдоморфозами я называю случаи, когда чуждая древняя культура довлеет над краем с такой силой, что культура юная, для которой край этот — ее родной, не в состоянии задышать полной грудью и не только что не доходит до складывания чистых, собственных форм, но не достигает даже полного развития своего самосознания. Все, что поднимается из глубин этой ранней душевности, изливается в пустотную форму чуждой жизни; отдавшись старческим трудам, юные чувства костенеют, так что где им распрямиться во весь рост собственной созидательной мощи? Колоссальных размеров достигает лишь ненависть к явившейся издалека силе…
Алексей Широпаев в уже упомянутой книге развенчивает укоренившуюся с тех пор «старческую» пропаганду:
Православно-монархические и советско-державные историки пытаются представить Новгородскую республику как шаткое, склочное и эгоистичное образование, короче, как сплошной бардак. Однако этот «бардак», породивший жемчужины русской и вообще европейской культуры, просуществовал как минимум шесть веков. Для сравнения укажем, что вся история московского самодержавия, если считать от Ивана III до Петра Великого, составляет чуть более двух столетий, полных и смут, и мятежей. Даже если добавить к ним два петербургских столетия (хотя это совершенно особый период), получается, в общем, четыре века. По мнению современных исследователей, новгородское вече представляло собой не горланящую толпу, а сословно-представительный орган, состоящий из лучших людей количеством 400–500 человек. Важно отметить, что на вече сидели, а не стояли, размахивая руками и подпрыгивая, как это изображено на некоторых «исторических» картинках. Новгород был республикой, но аристократической республикой.
Собственно русское (т. е. европейское) государство погибло вместе с новгородской свободой. После падения Новгорода начинается эра безраздельного господства Московии-России-Совдепии, имеющей не русскую, но евразийскую природу. Так называемое Государство Российское («московское», «советское»), существующее поныне, есть (в большей или меньшей степени) Система отчуждения и геноцида русских, белых людей.
Практически аналогичная ситуация сложилась и с порабощением Москвой Южной и Западной Руси. Красноярский историк Андрей Буровский в книге «Русская Атлантида» обратил внимание на странный и любопытный факт, «по умолчанию» принятый в московской (советской, российской) историографии, касающийся
«матери городов русских», стольного града Киева. Во всех учебниках, во всех исторических трактатах упоминалось, что в декабре 1240 года его штурмом брали монголо-татары. Но вот наступает 1362 год, и Киев входит в состав Великого княжества Литовского. И все. Три века из жизни Киева выпадают… Территория нескольких русских княжеств, самое ядро формирования Древней Руси, исчезает со страниц учебников на несколько веков! Исчезает, а потом вдруг всплывает под новым названием — Украина, и только в связи с «борьбой украинского и белорусского народов за присоединение к России»…
Именно с этого момента в среде «российских патриотов» начинается громкая «борьба с украинским сепаратизмом» — хотя изначально именно Москва «отделилась» от Киева, а не наоборот. Поэтому с «обратным» присоединением Киевской Руси («Украины») к Московии («России») вышли большие проблемы. Подписывая Переяславскую Раду в 1654 году, гетман Богдан Хмельницкий оговаривал в ней право местного самоуправления городов и сословий, выборность гетмана, самостоятельную внешнюю политику, словом, стремился возродить нормы, свойственные для вольных княжеств Руси. Однако Московскому княжеству, уже назвавшему себя «царством», это казалось вопиющим «самоуправством», и все эти «вольности» были вскоре отменены, а на Украину введены московские войска, приступившие там к своим традиционным «зачисткам». Сам Хмельницкий затем горько пожалел о заключенном союзе и в конце жизни вел переговоры со Швецией, которые затем продолжил его преемник, оклеветанный московской пропагандой гетман Иван Мазепа.
Петр I по менталитету был «европейским империалистом», никогда не понимавшим специфики славянского Юга. Романовская династия была вообще неадекватна традиционному многообразию российского континента. Вскоре Екатерина II провела закрепощение украинских крестьян, где до этого крепостного права не знали точно так же, как и на русском Севере. И — нанесла предательский удар в спину Запорожской Сечи, разгромив эту казачью вольницу, всегда охранявшую Русь от польских и турецких набегов. (→ 3–6) Это было своего рода зеркальное отражение давней агрессии на Новгород, повторение того же самого архетипа — унитарный жандармский «Центр» против свободного русского Севера и Юга…
На разгром и порабощение Новгорода и Киева великий мистический поэт Микола Клюев откликнулся пронзительным реквиемом по Руси изначальной:
Говоря о «Государстве Российском», возникшем с помощью Орды на костях исторической Руси, Алексей Широпаев назвал его «Системой отчуждения и геноцида русских, белых людей». Соглашаясь в целом с такой формулировкой, заметим однако, что было бы слишком плоско сводить ее к сугубо этническому или расовому значению. Более глубокую трактовку этой «цветовой гаммы» дает историк Геннадий Лисичкин:
Россия, можно сказать, распалась на два духовно противоположных государства. Как в Америке был рабовладельческий Юг и свободный Север, так и у нас рабовладельческому московскому Центру противостояли некрепостнический российский Север, свободная Сибирь, окраинное казачество, которые продолжали по мере возможностей традиции великих свободных русских городов: Киева, Новгорода, Пскова, Твери… И вот часть россиян стала «черными», то есть рабами и рабовладельцами, а другая — осталась «белыми», то есть свободными от крепостнических, рабских отношений.
Даже в сфере литературного творчества Москва с тех пор не породила ни одного утопического проекта. Точнее, даже если их и называли «утопиями», то выглядели они все равно мрачно-антиутопически. Как, к примеру, называемое иногда «первым русским утопическим произведением» сочинение князя Михаила Щербатова «Путешествие в землю Офирскую г-на С… швецкаго дворянина» (1773–1774). В этом романе критикуются как раз те черты Петровской эпохи, которые можно было бы назвать «утопическими» — уход на Север и основание новой столицы. А воспеваются, напротив, статичные патриархальные нравы, повсеместные военные поселения и диктаторская «вертикаль власти» — словом, некий тоталитарный синтез допетровской эпохи и петровских реформ.
Ранний большевизм, как и петровскую волю к Северу, также вполне можно было бы назвать утопическим проектом. Тогда во множестве выходили литературные произведения, в которых идея «мировой революции» трансцендентно распахивалась даже за пределы Земли (самый известный роман — «Красная Звезда» Александра Богданова (1908)). Однако вскоре после прихода большевиков к власти романтическая «мировая революция» стремительно сворачивается до «борьбы с врагами и шпионами в отдельно взятой стране». (→ 1–2) Иными словами, торжествует все тот же, ордынско-имперский принцип. Мрачная ирония истории состоит в том, что европейский интеллектуал Ленин, много путешествовавший по миру и презиравший «бесконечные формы татарщины в русской жизни», сам в итоге построил самую крепкую разновидность Орды…