Спасибо, друг.
Поставив себя на вершину литературы, геноссе Веллер в свою очередь затоптал ногами великих. Правда, похвалил Блока и Маяковского, процитировав строки: «Я знаю силу слов. Я знаю слов набат. Они не те, которым рукоплещут ложи. От слов таких срываются гроба шагать четвёркою своих дубовых ножек» (стихи Владимира Маяковского, не путать с Веллером).
Похвалил и своих кумиров-диссидентов. А именно: Аксёнова, Юрия Казакова, Ан. Гладилина, Стругацких. «Все перечисленные — идеологи нашей эпохи. Не маразматики из Политбюро ЦК КПСС, — пишет Майкл Веллер. — И не классики школьной программы. Их (?? — Н.Е.) место было в идеологии их эпох и в рамках школьной программы и оставалось. А эти — ложились в душу и в мировоззрение, под их влиянием мы строили представления о жизни», — отмечает наш скалозуб. «Кафка, Камю — мы оволосели, мы цитировали. Кортасар — аж обалдение. Ни хре-на себе — как можно писать, М. Пруст».
Ты бы ещё вспомнил «Улисса» Джойса, 700 страниц галиматьи. Кафка — это же бред полоумного еврея, а не оволосение. Кстати, по шевелюре Веллера заметно, что с волосением он обознался.
Плюнул Михасик и в сторону современников. Ибо сию туфту, особенно Тополя, Акунина, Бродского и т. д. переварить невозможно. Как говорится, позавчера съел тельное, надел исподнее и поехал в ночное. Смеркалось…
Э. Тополь, говорит Веллер. Написал полтора метра произведений, ежели мерить по толщине корешков. Последние книги — «Россия в постели» и «Новая Россия в постели» читать трудно: сборник очерков и монологов о проститутках вообще и в целом о сексуальной жизни.
Б. Акунин — блестящее подтверждение того, что «массовый интеллектуал» хотел бы читать бульварно-лубочные дюдики с «бла-ародными» героями».
В. Аксёнов. В 80-е и тем более 90-е постарел в своём Вашингтоне и стал гнать ностальгически-коммерческую туфту. И. Иртеньев — в Ленинграде его знали как Гошу Рабиновича. Жванецкий — Михаил Маньевич, а не то, что вы подумали. Бродский Иосиф — мертворождённый, как сообщил Веллер, нобелевский лауреат для потребления внутри условно-эстетизирующего круга. Привёл слова В. Шаламова о Солженицине: «А вам не кажется, что в советской литературе появился ещё один лакировщик?» Кажется, товарищ, кажется.
«Как потрясающе выглядит этот человек для своих 80 лет сегодня! — изумляется поклонник Веллер. — Всё было правильно в его жизни — кроме опереточного оливкового френча а-ля Керенский… — и, кроме френча, помпезно-гадостного шоу с проездом по возвращении на родину всей страны с Востока на Запад — в спецвагоне на деньги Би-Би-Си и под телесъёмку Би-Би-Си… Как российский мессия возвращается в рухнувший под тяжестью его таланта совок… То в начале века один мессия прёт с Запада в немецком вагоне на немецкие деньги, то в конце века другой — на, наоборот, английские».
«Граждане, — признаётся Михайла. — Знали бы вы, что говорят неофициальные писатели друг о друге и вообще о литературе! Самым приличным в этих речах является обычно слово «х…» (у Веллера полностью).
Наш Михасик всё-таки, как неофициальный писатель, воткнул в зад горящую папиросу. В нескольких своих нетленках (последняя книга «Перпендикуляр», перепевающая «Долину идолов» и прочие его талдыки) Веллер пинает русскую литературу, отбрасывая с дороги таких гигантов, как Пушкин, Толстой, Достоевский. Цитируем.
«Общеизвестно, что «Легенда о Великом инквизиторе» Достоевского — образец философской глубины. В эту глубину я пытался нырнуть полжизни, аж гирю на ногу и камень на шею не привязывается. Не ныряется. Где глубина мысли-то?.. Это глубина относительно уровня беллетристики».
«Лично я Белинского терпеть не могу, и ничего умного из него не вычитал. И портрет его люди понесут домой с базара в одном-единственном случае — если его строжайше запретят, и тогда «элита» объявит его гонимым гением; либо если за это будут хорошо платить».
«…мода на Льва Толстого давно сошла, отношение к нему спокойное, и вот «Война и мир» остаётся колоссом среди романов мира, а его «простые писания» давно представляют интерес лишь для профессиональных изучателей его творчества и свидетельствуют, что… с вершины все тропы ведут вниз».
Ай да Веллер, ай да сукин сын! Где уж русским классикам до тебя, сына Иосифа! Ты же, вертлявый сугроб, признался, что «никогда не видел в «Мёртвых душах» хорошей книги. Никогда не мог уловить в Гоголе юмора, ну ни разу же улыбнуться не хотелось. Архаика, неуклюжесть, многословие. Куда там «Ревизору» до блестящего Грибоедова! Был блестящий юморист Зощенко, жив блестящий юморист Жванецкий. А кто были юмористы во времена Гоголя? Смотришь сейчас — а никто… Гоголь скучен — на взгляд нашего сегодняшнего юмора, краткого, развитого, неожиданного. Его горе. Устарел для живого чтения».
Не в пример «Аншлагу», пошлой Кларе Новиковой, матерщинникам из «Комеди-клуба». Вот это уровень, вот где идеал для Веллера, вчерашнего блондина или, как говорил Максим Горький о подобных типах, «вертикального козла».
«Скажем иначе, — продолжает наш пенкосниматель. — Классика скучна для большинства. Фиг ли нам эти мёртвые души, дай-ка сегодняшние дела, реальные». Ошеломительные ягодицы, что ли? Этого говна, Мигель, навалом, не уразумел, что ли? Разуй зенки, Розенкрейцер.
«Пушкин сделался фигурой неприкасаемой в русской культуре — в 1937 г., когда Хозяин дал высочайшее добро на пышное и всенародное празднование столетия со дня убийства поэта, — заявило наше ВСЁ. — Любой нормальный поэт может сейчас написать второго «Евгения Онегина». И славы не стяжает. И гением его никто не назовёт». Такие произведения, как «Евгений Онегин», сказал г-н Веллер (партийная кличка Кобеляки) по каналу «Культура», можно писать километрами. Ведущий передачи А. Максимов аж захлебнулся от наглости Богоносца.
«Простой народ Пушкина не читает, — заявил за всех из своего сортира Веллер, сидючи в шезлонге дачном, подержаном, за столиком складным туристским. — И вообще почти ничего не читает. Но твёрдо знает, что Пушкин — это наше солнце и наше всё… Гения может оценить только гений».
Понятно, Михаил Иосифович. Два мира — два сортира. Зато заслуженный работник культуры (засрак) Веллер по части мата обогнал всех классиков, таки да. Однако по «Гадио России» он всё же не осмеливается разговаривать матом — боится потерять поклонников, да и начальство попрёт. Он также заявил, что радио «Эхо Москвы» будет ещё долго-долго лучшей и самой популярной российской радиостанцией». Два мира — два Шапиро.
Он вспомнил, что журнал «Алеф», издаваемый в Тель-Авиве тиражом всего тысяч в пять, а издатель его весьма ортодоксальная еврейская организация, его печатал. «Тогда главным редактором был мой приятель Давид Шехтер, а потом — другой приятель, Павел Амнуэль. Уже лень теперь и копать подборку, какой именно мой рассказ из «Легенд Невского проспекта» был опубликован в «Алефе» в 92 году».
А ты копни, Миколаус, иначе русская литература тебя не простит.
Он надоумил нас, тупорылых, что американцы вовсе не такие тупые, как мы думаем. «Большинство нобелевских лауреатов у них. Они не тупые, не надо песен. Их внутренний мир просто больше занят профессией и бытом: они больше работают, большего достигают в деле, — и богаче живут, потребляя больше всего».
К этим выводам нужны ли комментарии, товарищ?
Сколько ни читала Богоносца Веллера (а пришлось, друзья, тратить время и деньги на его опусы, чтобы разглядеть лживую ложь новоявленного пророка), ни одна струна в душе не шевельнулась. При строках из Пушкина, Гоголя, Маяковского, Блока слёзы так и катятся из глаз, замирает сердце. Веллер же — холодный ум, расчленяющий фразы и слова аки мясник, ибо не льются они из него светлым потоком.
В очередном перловом перле «Рандеву со знаменитостью» он задаёт вопросы сам себе, дабы показать величие собственной фигуры.
— Критики находят у Вас много недостатков…
— Есть старая цыганская пословица: «Удаль карлика в том, чтобы высоко плюнуть… Я люблю писать. Не понимаю тех, кто за уши тащит себя работать. Не хочешь — так и не пиши. Я пишу, потому что это удовлетворяет моё честолюбие, в этом я самоутверждаюсь. И ещё это мне здорово нравится.