Конечно, парень был прав, признал Миша. В стиле твоя суть всё равно вылезет.
Ну и какие же темы, господа унд дамы, занимают признанного нынче, а не в «совейские времена», как он любит повторять по Гадио, супергения? «Стрельба из винчестера в оленьем стойле, выпивание диметилфталата вместо спирта с негарантированным выживанием и прочие мелкие темы — всё это отдельные же, отдельные темы» («Долина идолов»).
«Сюжетов у меня за прошедшие года скопилась чёртова прорва, сотни две. Я лежал в полудрёме и раскуривал очередной… Была отличная композиция рассказа о любви. Она — средних лет, хороша для этих лет и вполне благополучна во всём. И рассказ об её жизни перемежается цитатами из его писем — как он её любил когда-то. Кто там у нас сукин сын? Ай да!»
А что, свежо, Михась, оригинально.
«Я работал навсегда, — говорит наш герой, — на уровень верха. Хрен кто сегодня может так работать, деточки. За железной занавеской мы жили, без интернета, и факсов с ксероксами у нас не было, и загранпаспортов. Кто понимал «трёхопорную новеллу» О. Генри, Шекли и ещё пары ребят? Кто формулировал «переставленный кубик» Пристли? Кто анализировал «опрокинутый временной ход» Фитцджеральда? И вот эти банды неучей и идиотов должны были всю жизнь полагать себя изучателями литературы…»
Вы хочете песен? Их есть у меня! Священный процесс собственного пути в бессмертие Мишаня описал в романе «Моё дело». Как всегда, у него запротоколирован каждый шаг. «Я пристраиваю стул и лампы. Вырываю несколько двойных листов, разворачивая их в формат «больших» (А 4). Промываю авторучку и заправляю, чернила чёрные. Коробок спичек кладу рядом с пачкой «Шипки». И в половине 12-го сажусь, закуриваю, отхлёбываю, беру ручку и начинаю писать. Задумываюсь даже над первой фразой».
Пош-шёл… Писать нужно было только шедевры, сказал себе Мастер. Только как никто. И Пушкин нам не указ.
Профессор Плейшнер выпрыгнул из окна, когда понял, что явка провалена. Никогда ещё старенький учёный так широко не раскидывал мозгами.
Несмотря на то, что он жил нищей жизнью в скудно отоваренной (по его словам) стране, процесс создания шедевров шёл безостановочно. На последние 2–3 копейки Миша покупал чай и папиросы, ваял вечное и незыблемое. Как в том анекдоте: Гомер прочитал сто книг и написал одну. Грибоедов прочитал 200, написал одну. Дарья Донцова прочла этикетку от шампуня — и ТАК ВДОХНОВИЛАСЬ!!!
«Я начал рассказ, — продолжает Веллер. — Это был вполне печальный рассказ о любви. Она была наша, а он был негр из Африки, молодой коммунист, но родители запретили ей за него выходить». Затем, дабы продолжить шедевральное, Мишаня проснулся (в полдень), поехал в ДЛТ (Дом Ленинградской торговли) и купил пачку бумаги «Писчая» 210х297 мм, 250 листов за 83 коп., простой карандаш и бритву для его точки (сие важно, читатель, урод, крайне важно).
«Это слишком хорошо, так писать в 25 лет!» — хвалили Веллера руководители семинаров. Сам он жил тогда в Ленинграде, окончив филфак ЛГУ. И говорил, что всё, что писали раньше, из читанного им, было фигнёй. И никто, кроме Веллера, не собирался быть первым в мире. «А нужно ведь — чтоб цепляло, чтоб без штампов, чтоб энергетика ударила, чтоб просто без кружев и мелихлюндий: правда, сила, чистота, — изредка сомневался в своём бессмертном даре Мишутка. — А что, если я не могу???!!! Это крах жизни. Я НЕ СМОГУ, ясно понял и ощутил я. Вот это было страшно. Я избрал не ту дорогу. Жизнь прошла наполовину впустую, и впустую окончится. Мне уже 25. Жалкая судьба, жалкая работа… Мне конец. Кто сказал, что мне по плечу войти в избранные?»
Да ты и сказал, Микки, ты, родной и бесценный. Не знал ты тогда, болезный, что пройдут совейские времена, и станет всё порнографически правильно, и твои рассказы и романы, Мишель, обильно сдобренные матом, пойдут на ура.
…После «Нового мира» папка с опусами слалась в «Октябрь», «Знамя», «Дружбу народов», «Наш современник», даже петрозаводский «Север» и свердловский «Урал», в Ташкент «Звезде Востока». «Литературную Россию», «Неделю», «Огонёк», «Знание — силу», плюс «Сельская молодёжь». Больше двух лет я толкал свои первые рассказы, признаётся Михайло. «Они будут это печатать!!! Ч-чёрт. Таких рассказов не было». «Он расчеркнулся окурком в темноте» (точный нерв). Не было больше ни у кого таких рассказов! — сказал я себе. И близко ни у кого. Не было и нет».
Как спросила девица у хахаля: «А в тебе есть какая-нибудь изюминка, плюгавый?»
— О-о-о! Во мне масса изюминок. Да я практически КЕКС!
Веллер вспоминает в «Моём деле», что пил кофе в «Сайгоне» (известное ленинградское кафе для богемы) со знаменитыми поэтами и гомосексуалистами (а эти-то причём? Должны быть, как дань дерьмомоде?) Наконец он смастачил первые три рассказа. А это что, мужик? Это уже ПОДБОРКА! Можно предлагать журналам. Гений старательно перепечатал творения через два интервала, бритвой подчищая очепятки. На последние деньги купил 10 папок для бумаги по 22 коп. и 10 скоросшивателей картонных по 12, заметим, копеек.
Обстановка квартиры его известна, тщательно записана, чтобы мы помнили навеки, да и денег издательство даст за количество строк. То были абажур за 6 руб., столик туристский складной по 10 р. Шезлонг дачный, подержаный диванчик, шкаф, оленья шкура и сотня книг. Михаил работал над текстом, как шахтёр в углях. «Они взялись за руки», «они не взялись за руки». «Вода была холодная, женщина плавала плохо. Они вернулись быстро». Так никто не писал?? Последняя фраза, вспоминает М.В., была такова: «Придя домой, я упал и заснул». Именно! «Упал и заснул». Отлично».
Это был шедевр. Получай, фашист, гранату! И хоть гестапо обложило все выходы, Штирлиц вышел через вход.
Однако ни одна сволочь не собиралась его печатать, признаётся Мэтр. Число отказов близилось к сотне, а они, придурки, его даже не читали!!! «Вы будете читать меня, скудоумные твари! Вы будете ждать прихода моих рассказов! И передавать друг другу, и читать друзьям», — проницательно видел будущее Богоизбранник Веллер.
Короче, Муля, не нервируй меня. Мишель, несмотря на происки реакции и совейской власти, продолжал экзекуцию и инквизицию, забрасывая общество нетленкой. Он сообщил нам, что не спился, не повесился и не уехал. И не заткнулся — не по зубам был кляп. Для приманки и раскрутки даже наваял эротическое: «Ягодицы её были ошеломительны». То был бешеный поток сознания, Амазонка усохла.
Дабы мы не забы(и)лись в экстазе, Мишико перечисляет, что ели-пили на банкете по случаю обсуждения его творений. Скрупулёзно, как в аптеке, записывает (надо же чем-то заполнять страницы?!). 200 г сыра на 60 коп., 200 — колбасы, 44 коп. Ветчина — 84 коп., паштет обошёлся в 76 коп. за 200 грамм, пирожки с мясом, капустой, лук-яйцом, батон по 22 коп. Чёрный хлеб по 14 коп., шесть пирожных ушли за 1 р. 32 к., мятные пряники облегчили кошелёк на 95 коп. и т. д.
Несмотря на паштеты и мятые пряники, отказы за три года перевалили за 150. 43 рассказа, 348 стр. машинописи, весь труд трёх лет непрерывного бдения коту под хвост. Фармазоны «и Мирзо Турсун-заде» категорически не понимали суперавтора. Впрочем, тут он не одинок. Как правило, и все другие, кто смеет нацелиться на Олимп, тоже отправлялись на помойку. Прохиндеи в редакциях и издательствах и по сей день плотно держат зады в потрёпанных креслах. Койоты, дети койота… В итоге, как писал Илья Ильф, «кто жрал уныло эскимо, а кто топтался у подъезда». Два мира — два кефира.
М-да… И тут пришёл первый положительный отзыв от Айна Тоотса, старшего редактора издательства «Ээсти Раамат». Веллер обрадовался и сказал сам себе, что это лучшая короткая проза на русском языке за последние десять лет. «Никто не выплавил на короткой прозе столько нервов, сколько я. И ЭТО ВЫ, быдло, будете оценивать МЕНЯ? Я справлюсь с твоей работой — а ты с моей справишься? Ты напишешь лучше? смешнее? печальнее? Они не видят, КАК это написано. Не отличают звон бронзы от стука пня. Я тачаю шедевры. Я имею право считать вас дерьмом. Я это право заработал. И работа моя — не чета вашей. И они хотели поставить меня во второй ряд. Поцелуйте себя в зад».