О договорах

(из записок лангобардского рыцаря)

«Договор со славянами, как и все в этом городе, был скреплен необычно. Василевс и его брат Александр повесили на грамоту печать из красного воска со своим двухголовым орлом, желая тем унизить славян. А славянский великий герцог приказал своему оруженосцу вместо печати повесить на главные ворота Константинополя свой щит с родовым знаком, похожим на реку, расходящуюся на два русла.

У нас есть обычай прибивать кинжалом железный наруч к воротам врага, объявляя войну. Но щит – это слишком крупная монета для дипломатических дел. Щит надо держать при себе. Один персидский купец, человек весьма ученый, говорил мне, что это старый обычай Востока – вешать щит на воротах в знак мира. Это обычай, я думаю, слишком старый, чтобы его понимать.

Потом ромеи клялись в верности договору на кресте, а славяне – своими богами и оружием. И хотя их боги – не ровня христианскому, оружие их достойно клятвы».

Клятва

«Клянусь Перуном и Волосом, богами, которые присутствуют здесь…

Клянусь оружием своим…

Пусть меч того, кто нарушил свое слово, падет на его же голову, лишь только он занесет его.

Пусть стрела того, кто нарушил слово, полетит с тетивы в лучника же.

Пусть падет он на свой же нож…»

Фома слушал равнодушно. Размышлял, насколько можно вообще доверять языческим клятвам. И уж если честен человек, не лучше ли просто верить его слову, а если нет, то к чему эти «боги». Все равно что он, Фома, стал бы клясться какой-нибудь статуей с ипподрома… И заметил в этих своих рассуждениях слабое звено: можно ли в принципе употреблять понятие честность в отношении варваров?..

Эпарх Анатолий беспокойно вертел головой – он смотрел то на одного клянущегося, то на другого, ему хотелось одновременно видеть, как будет произносить все слова клятвы и князь, и каждый воевода, но это было физически невозможно. И потому хор голосов, клянущихся языческими богами, он слышал как бы из уст одного князя; слова о мече обоюдоостром говорил с беспощадной угрюмостью на лице Велемудр; о коварной стреле рассказывал десятком голосов лукавый Стратимир; о ноже, который неизбежно подстережет клятвопреступника, с истовостью – словно сам был этим ножом – сообщил, выдвинув вперед тяжелую челюсть, любечский воевода Радомир…

Эпарх посмотрел на деревянных истуканов, которые одни не повторяли клятвы, и подумал, что вряд ли стал бы клясться колонной Константина и колонной Юстиниана, древними хранителями Города, – уж слишком гремучая такая клятва, ибо уводит воображение во тьму веков, когда вершилась история ромеев. И уж конечно, не доверил бы своей клятвы такой легкомысленной статуе, как Елена Прекрасная… Но клясться тем, что собственный кинжал может подстеречь тебя, это уж…

Из задумчивости эпарха вывел Стратимир.

– Я обещал статую, – сказал воевода, подойдя близко. – Она лежит во рву под левой башней Влахернских ворот, обернутая в грязное тряпье.

– Не может быть!.. Что она там делает?

Стратимир показал в ту сторону, где совершенно точно лежит статуя, а на вопрос эпарха, подумав, ответил так:

– Она ждет, пока ее заберут те, кому ее уже продали. Что ей еще делать в грязи?

– Сегодня же поставлю тайное наблюдение. Пусть только придут покупатели!

– Вот уж лет, эпарх. Мы договаривались: я помогу найти статую. Но не было уговора, что я буду помогать схватить тех ловких ромеев – ремесло их я, правда, не одобряю, – которые так потрудились, таща статую к Влахернам с самого ипподрома. Я ведь не служу, эпарх, начальником твоей городской стражи… Забирайте статую, и все.

И Анатолий не стал спорить.

Когда высокочиновные ромеи шли назад, в Город, к Золотым Воротам, где уже висел княжеский щит, этериарх сказал:

– Знаешь, Анатолий, целовать крест как-то спокойнее. – Он крепко держал рукоять своего меча. – Хорошо, что мы с Константина Великого еще христиане…

Эпарх молчал, но тот и не ждал ответа, он чувствовал, что думают они сейчас, как и идут, в одном направлении…

О договоре

(сказание участника похода)

«Князь отдал щит Царьграду. Многие спорили, что нельзя грекам отдавать свой щит. Но князь сказал: „Я лучше знаю место моему щиту. Он покажет вам дорогу к Царьграду в будущее лето и будет показывать ее вашим детям. Я обещал грекам, что русские купцы будут входить в город без меча. Да, пусть они снимают свой меч – перед щитом русского князя!“

В Русском море

Обратный путь был опасен. Ночами, на стоянках у берега, воеводы не спали, ожидая нападений и поджогов. Ходили вдоль вытащенных на песок лодий. Велемудр однажды чуть не убил задремавшего воина-сторожа.

Печенеги же, напротив, боялись дня, когда флот отходил от берега на порядочное расстояние, иной раз терялся из виду. Присутствие печенегов на ромейских землях уже не было тайной, и они опасались засады… Поэтому двигались они ночью, отказав Олегу в просьбе стеречь стоянки, а скакать днем…

В одну из этих ночей на ромейском берегу Русского моря Олег, который, как и воеводы его, предпочитал спать днем, в качающейся на волнах лодье, сказал Стратимиру:

– Каждую ночь мне кажется, что все, что было под Царьградом, и договор наш с греками, – сон. И вот только сейчас я проснулся, а на небе даже месяца не видно, и все еще только предстоит, и никто не знает, что будет.

Олег не увидел в кромешной темноте – костров не зажигали, – но почувствовал, что воевода остолбенел от удивления.

– Не пугайся – я еще не стар, – усмехнулся Олег. – А и буду стар, останусь храбр и умен… Да ты этого и не боишься, что я стану другим. Но, знаешь, трудно принять за явь, что мы настояли на своем в споре с Городом.

– Князь! Сказки люди сказывают, мы и сказали с тобой. Без тебя, конечно, нам бы правды не выспорить. Да и богам нашим, заступникам, поклонились…

Чувствовалось, что Стратимир все-таки очень растерян, не ожидал такого разговора.

– Был я в Городе, – признался князь. – Видел я его. За одну человеческую жизнь такого не устроишь. Да и за три не сделаешь. И уменье накопили. Только работников своих, художников всяких дел, в том Городе не столько любят, как стерегут. Если бы не этот гнилой корень, не переспорить бы нам их…

Стратимир встряхнул головой и сказал звонким голосом:

– Знал я, князь, что ты тайно в Город ходил. Худой бы я стал воевода, если бы не ведал, где мой князь. Прости уж.

– Стало быть, и охрана за мной была?

– А как же. Сколько лет мы с тобой Киев держим и сколько земель за Киевом!.. Прости уж.

– Ладно, воевода. Простил.

– Велемудр, тот тоже по ночам говорит, что не верит в крепость договора нашего. А я верю – сами сделали. Удержим – будет крепкий.

– Вот греки научились ветер парусом держать: он сторону меняет, а у них лодья все одно в своем пути держится. Надо бы и нам…

– Мы и на своих лодьях с путем управляемся, – возразил Стратимир. – Дошли себе до Царьграда, не потерялись.

– Не о том говорю. О потомках наших. Ветер изменится – путь удержат ли?

С моря ударили брызги.

– Морянка, – оценил погоду Стратимир, – резкий свежий ветерок то есть.

– Вихарь идет.

Они прислушались к ветру.

– Далекий еще вихарь, – уточнил князь. И продолжил прежний разговор: – У греческих князей свету много, наряду много, а покоя нет. Но не нынешние этот свет и наряд завели – издревле идет. Вот Город и верит им. Цари, что теперь у них, говорят больше, чем умеют. Но и крепкие есть. Тот, что на белом коне выезжает, силен.

– Анатолий не удержится долго эпархом, – ответил Стратимир, поняв, о ком речь.

– Жаль. Он хоть и не брат нам, а для разговора хорош. С сильным дело проще иметь…

Брызги снова ударили, долетели до князя и воеводы. Олег вспомнил, о чем подумал в Городе, видя воинов-варягов из этерии. Будь он в юности поглупее, может, и он нынче служил бы в Константинополе. Может, – в Городе такое бывало – из воинов… в цари бы вышел. Как отец Льва, Василий. Власть, данная мятежом, – лучше она или хуже, чем другим путем полученная?.. А если бы он стал царем и осадил бы его Город русский князь?.. Нет, такую ситуацию Олегу почему-то расхотелось представлять…