— Думаю, вышвырнут нас отсюда, только косточки затрещат. Может, днем сегодня, может, вечером.

— И что ж нам лучше: «исчезнуть» бесследно или все таки дать бой?

— Лучше — бой, если удастся ребят настроить. Разбегутся — и на душе гадко у всех будет, а бой — даже проигранный — дело достойное.

Джим опустился на одно колено.

— Слушай, но ведь если они с пулеметами нагрянут, много наших положат.

Глаза у Мака сузились, взгляд сделался холодным.

— Подойдем с другой стороны. Допустим, убьют кое кого из наших. Нам это только на руку. Вместо каждого убитого в наших рядах десяток новобранцев окажется. Вся страна в одночасье обо всем узнает, и народ повсюду всполошится. Те, кто колебался, на нашу ст орону перейдут. А удерем отсюда втихомолку, народ прознает, скажет: «Э-э, да они даже боя дать не сумели!» А вся наша трудовая братия уверенность в своих силах потеряет. Вот дадим бой, разнесется о нем молва, и другие забастовщики тоже биться будут, окаж ись они в таких же условиях.

Джим подогнул и вторую ногу, сел на пятки.

— Я просто хотел ясности, вот и спросил. Но согласятся ли ребята биться?

— Не знаю. Сейчас вряд ли. Еще в себя не пришли. А попозже, кто знает. Подкинь им еще одного Бэрка и, чем черт не шутит, вдруг поднимутся. Пьяный Бэрк очень кстати объявился. Сейчас, глядишь, еще кто кровь прольет ради общего дела.

— Мак, если не хватает всего лишь крови, так я сорву сейчас повязку — кровища рекой потечет.

— Чудной ты, Джим, — добродушно бросил Мак. — Все буквально понимаешь.

— По-моему, ничего чудного нет.

— Еще как есть! Помнишь анекдот про даму, что покупала собаку? Она спрашивает: «А вы точно знаете, пес чистокровный?» Владелец ей: «Точно! Ну-ка, Оскар, покажи даме, какая у тебя кровь».

Джим слабо улыбнулся. А Мак продолжал:

— Нет, Джим, свою кровь побереги. Ты в нашем деле сотни ребят стоишь.

— Ничего, небольшое кровопускание не повредит.

Мак беспокойно теребил нижнюю губу.

— Ты видел когда-нибудь, чтобы дрались сразу четыре или пять собак?

— Нет.

— Просто если одну из них ранят или свалят наземь, остальные ее непременно загрызут.

— Ну, и что?

— И у людей порой так же. Сам не знаю, почему. Выходит, док прав. Он мне раз сказал: «Люди ненавидят что-то в самих себе».

— Док — парень славный, но не больно-то помогли ему высокие рассуждения. Они бесцельны, просто замкнутый круг.

— Как бы там ни было, его очень не хватает. Плечо у тебя еще болит?

— Ни капли. Правда, я его пока берегу.

Мак поднялся.

— Давай-ка посмотрим. Снимай куртку.

Это оказалось делом непростым. Мак отковырнул пластырь, осторожно разбинтовал плечо.

— Почти зажило. Только краснота кое-где. Все эти марли я выброшу. До города бы поскорее добраться. Там врачи за дело возьмутся. А сейчас пока чистым лоскутом перевяжу. — Он снова залепил повязку пластырем, долго не отпускал руку, пока пластырь не нагрелся и не «схватил» повязку.

— Может, в городе и дока встретишь, — предположил Джим. — Он больно чудно говорил перед тем, как пропал. Вдруг ему просто тошно стало или страшно, вот он и дал деру — Давай-ка я помогу тебе в куртку влезть. Чего сейчас о доке вспоминать! Если б ему тошно стало, он бы давно от нас откололся. Видел я его и под огнем! Страха он не знает.

В палатку тихо вошел Лондон и остановился. Вид у него был озабоченный, даже испуганный.

— Надо ж, я его чуть не до смерти зашиб. Челюсть сломал. Боюсь, умрет, если доктора не найти.

— Можно, конечно, в город его отправить, но, думается, не очень-то ему там помогут.

— А как его жена разошлась! — продолжал Лондон. Кричит: «Засужу вас всех за убийство! И забастовку вы, дескать, нарочно устроили, чтоб мужа доконать!»

— И то не напрасный труд, — съязвил Мак. — Не очень то этот Бэрк мне нравился. Больно на стукача смахивал. Как там ребята?

— Сидят по палаткам, сбылись твои слова: морды у всех кислые, как у малышей, что леденцов объелись.

— Понятно, — кивнул Мак. — Столько сил потратили, что на неделю б хватило. Надо б их накормить, если есть чем. Потом отоспятся, глядишь, и отойдут. Ты, Лондон, совершенно прав: без доктора не обойтись. Как дела у парня, что ногу вывихнул?

— Он тоже бочку на нас катит. Не так, кричит, ногу вправили. Больше, говорит, ходить не смогу. Ребятам и без того невесело, а тут еще всякие вопли да причитания.

— Да, мы совсем забыли про Альфа! — спохватился Мак. — Как у него-то дела? Надо бы сходить проведать. Как, по-твоему, те, кого ты при нем дежурить оставил, сбежали?

— Кто их знает, — пожал плечами Лондон.

— Наберем мы с полдюжины ребят, чтоб его навестить?

— Сейчас никого никуда не вытащишь. Сидят да на мозоли любуются.

— Ну и бог с ними. Один пойду! Альф — хороший малый.

— И я с тобой, Мак, — вызвался Джим.

— Нет, останешься здесь.

— Смотри, одному-то небезопасно, — заметил Лондон.

— Джим, прошу тебя, останься, — настаивал Мак. Вдруг нас обоих схватят? И некому будет здесь наше дело продолжать. Так что оставайся.

— Нет, пойду. Хватит, насиделся, нанянчился со своей рукой. Хочешь, сам оставайся, а я пойду.

— Ну, ладно, — сдался Мак. — Будем смотреть в оба, а ухо держать востро. Постарайся, Лондон, ребят хоть не много в чувство привести к нашему возвращению. Накорми говядиной да фасолью, что осталась. Их, конечно, уже воротит от такой жратвы, но какая-никакая, а все — пища. Уж скоро известие должно прийти и о тех машинах.

Лондон проворчал:

— А себе я, пожалуй, открою баночку персиков да баночку сардин. Говорят же ребята, что у меня до потолка все консервами завалено. Вернетесь и вас угощу.

15

Их встретил ясный солнечный день. Серыми и замызганными предстали палатки в лагере, умытом чистым полуденным светом. С тех пор, как исчез доктор Бертон, никто не убирал мусор, повсюду клочки бумаги, на палаточных веревках развешаны комбинезоны. Мак с Д жимом вышли из лагеря и зашагали полем — за ним начинался сад. У самых деревьев Мак остановился, оглядел, сколько мог охватить глаз, окрестности.

— Джим, смотри в оба! Скорее всего, мы сваляли дурака, отправившись одни. Отказал нам здравый смысл, он пристально вглядывался в каждую яблоню, в долгие тенистые межрядья с солнечными прогалинками. Ни звука. Ни шороха.

— Уж больно тихо. Я такой тишине не доверяю, — он потянулся и сорвал с ветки маленькое, кособокое яблоко, оставленное сборщиками. Смотри-ка, вкусное. А я и забыл о яблоках. То, что под рукой, рядом, всегда в последнюю очередь вспоминается.

— Никого пока не приметил, — доложил Джим. — Ни души.

— Мы пойдем по самой кромке сада, если кто вдоль рядов следит — нас не заметит. — И оба, настороженно озираясь, скрылись под раскидистыми яблонями. Порой теплый яркий солнечный луч выхватывал их из-под сени крон.

— Мак, а как ты думаешь, можно когда-нибудь взять отпуск и укатить туда, где никто нас не знает, и просто по сидеть в саду?

— Да тебе ж через два часа надоест, снова будешь в бой рваться.

— Мне всегда недоставало времени приглядеться ко всему вокруг. Например, как лист из почки прорастает. Я ничего вокруг не замечаю. Утром в палатке по полу ниточкой тянулись куда-то муравьи. Но мне некогда было наблюдать за ними, о чем-то думал. А иной раз так хочется целый день на букашек смотреть, просто бездумно смотреть.

— Спятишь ты с этими букашками, — бросил Мак. С людьми-то психом станешь, а с букашками и подавно.

— Время от времени прямо оторопь берет: мы смотрим, но не видим. Некогда. Жизнь пройдет, а я так и не узнаю, как, скажем, яблоко растет.

Шли они медленно. Мак обшаривал взглядом каждое дерево.

— Всего не узнаешь, не увидишь, — ответил он. — Я раз решил отдохнуть, да и рванул в Канаду, в леса. Так дня через два примчал обратно. По делу изголодался, по хорошей заварухе.

— И я когда-нибудь съезжу. Старый Дан прямо взахлеб про лес рассказывал…