Лондон страдальчески следил, как Мак говорит, точно хотел увидеть слова, слетавшие с губ.

— Так это же леворю… революция?

— Ну, конечно. Против голода и холода. Ведь те трое, что заправляют всем в долине, ни перед чем не остановятся, чтоб сохранить власть, чтоб по-прежнему выбрасывать яблоки ради рыночных цен. Конечно, всякий, кто думает, что пищу должно есть, — красный. Понятно?

В широко открытых глазах Лондона читалась задумчивость.

— Я часто слушал левых. Да не особо прислушивался. Уж очень они все горячие. А я горячим не шибко верю. Но так, как ты, никто из них не говорил.

— Значит, смотри зорче, больше поймешь. Говорят, мы ведем нечестную игру, работаем подпольно. Рассуди сам, Лондон. Оружия у нас нет. Случись с нами что — в газетах и строчки не напишут. Зато, не дай бог, пострадают хозяева, тут уж щелкоперы чернил не пожалеют. У нас нет ни денег, ни оружия, поневоле приходится мозгами шевелить. Все равно что с дубинкой против пулеметов идти, понимаешь, Лондон? Вот и остается только прокрасться в тыл, да оглушить пулеметчиков. Может, это и нечестная игра. Но мы ведь не в футбол играем. И правил для голодного человека не существует.

— Я этого не понимаю, — медленно проговорил Лондон. — Ни у кого времени не хватило все растолковать. Умные да спокойные речи любо-дорого слушать. Не чета тем, лихим головам. «К черту легавых!» «Долой правительство!» Того и гляди, все государственные конт оры дотла сожгут. Такое мне не по душе, дома-то все красивые. А вот как ты, со мной никто не говорил.

— Безмозглые, значит, тебе собеседники попадались.

— Слышь, Мак, ты вот говоришь, мы проиграли. С чего ты взял?

Мак призадумался.

— Нет… — словно отвечая сам себе, пробормотал он. — Не вытянем мы сейчас. Объясню, почему. Власть в долине у малой кучки людей. Тот, что вчера приезжал, уговаривал нас прекратить забастовку. Теперь они знают: мы будем бороться. Значит, выход таков: или разогнать, или пере бить нас всех. Будь у нас врач, продукты, да если б и Андерсон нас поддерживал — глядишь, и продержались бы какое-то время. Но Андерсон на нас зол. И нас отсюда вышвырнут; понадобится — они и пушки приволокут. Главное — через суд провести решение, чтоб нас выгнать, а за остальным дело не станет. Куда нам тогда податься? Нигде уже лагерь не разобьешь — запрещено. Пойдет у нас раскол, недовольство, вот и проиграли. Не так мы сильны, как кажется. Боюсь, даже еды нам и то больше не раздобыть.

— Так, может, сказать ребятам, что забастовке конец, и всех распустить?

— Тише, Лондон, тише, разбудишь Джима. Ничего пока говорить не надо. Они нас попугали, а теперь мы их попугаем. В последний разочек. Сколько хватит сил. Если кого из наших убьют, в округе тут же известно станет, да же если газеты умолчат. А остальные наши еще отчаяннее сражаться станут. Понимаешь, у нас есть враг. Вот тут-то ребята сплотятся — врага единым фронтом встретят. Амбар у Андерсона спалили наверняка такие же бедолаги, как и мы, только они газет начитались. А мы их должны на свою сторону привлечь и как можно скорее. — Мак вытащил изрядно отощавший кисет.

— Это я про запас оставил. А сейчас в самый раз закурить. Будешь, Лондон?

— Нет, я не курю, а табак, когда заведется, жую.

Мак свернул тонкую самокрутку из оберточной бумаги, приподнял колпак лампы, прикурил.

— Тебе неплохо бы вздремнуть, Лондон. Мало ли что ночью случиться может. А я пока в город схожу, письмо опустить нужно.

— А если схватят?

— Не схватят. Я садами пойду. Никто меня и не заметит. — Он вдруг настороженно взглянул за спину Лондону. Лондон обернулся. Край палатки вздыбился, в щель червяком пролез Сэм, поднялся на ноги — весь в грязи, одежда порвана. Длинная царапина прочертила впалую щеку. Он, видно, очень устал: рот раззявился, глаза ввалились.

— Я на минутку, — прошептал он. — Ну и дела! Вы наставили везде охраны, а я хотел незаметно. В общем, среди нас — стукач. Это точно.

— Ты отлично сработал! Мы видели зарево.

— Еще бы! Весь дом — к чертовой матери! Но дело не в этом, — он тревожно оглянулся на спящего Джима. Меня сцапали!

— Да ты что!

— Теперь они меня в лицо знают!

— Здесь тебе находиться не след! — сурово постановил Лондон.

— Знаю. Хотел только вас предупредить: вы меня не знаете, не видели, не слышали. Мне пришлось… в общем, крепко я вложил там одному. Все, пошел. Если снова попадусь, то никакой я не забастовщик. Просто псих. чокнутый. И дом спалил по наущению господнему. Вот и все, что хотел вам сказать. Вам из-за меня рисковать не стоит. Я сам этого не хочу.

Лондон подошел к нему, пожал руку.

— Ты, Сэм, хороший парень. Отличный, можно сказать. Ну, до встречи.

Мак, глядя на палаточный полог, негромко бросил через плечо:

— Будешь в городе, зайди на Центральный проспект, дом сорок два. Скажешь, ты от Мейбл. Тебя накормят. И больше там не появляйся.

— Спасибо, Мак. До свидания! — Сэм стал на колени, приподнял край палатки, выглянул, изогнувшись шмыгнул во тьму — брезентовый край опустился на землю.

Лондон вздохнул.

— Дай бог ему выкрутиться. Парень он неплохой. Отличный, можно сказать!

— Забудь о нем, — посоветовал Мак. — Кончит он в один прекрасный день так же, как и малыш Джой. От судьбы не уйдешь. И нас с Джимом рано или поздно та же участь ожидает. Это почти неизбежно, впрочем, какая разница!

Лондон изумленно открыл рот.

— Ну и веселенькую же картинку ты показал! Неужто вы, ребята, радости в жизни не видите?

— Еще как видим! Больше, чем остальные. У нас работа важная. Нет ничего приятнее на свете, чем сознавать свою нужность. Другое дело, когда работа бесцельная вот тогда человек всякую уверенность в себе потеряет. Наше дело поспешает медленно, но верно цели держится. Господи, что ж я здесь торчу да лясы точу. Мне ж идти надо!

— Будь только осторожен.

— Постараюсь. Хотя многое б отдали хозяйчики, чтоб нас с Джимом убрать. Я-то поберегусь, а ты оставайся здесь и смотри, чтоб с Джимом ничего не случилось. Ладно?

— Договорились! С места не сойду.

— Ты все ж таки приляг на матрац с краешку и вздремни чуток. Но Джима сбереги. Он нам нужен. Ему цены нет.

— Понял.

— Ну, тогда до встречи. Постараюсь вернуться побыстрее. Хорошо б обстановку в городе разведать. Может, газе ту удастся раздобыть.

— До встречи.

Мак вышел. Заговорил с одним часовым, чуть про шел — с другим. Стихли его шаги, а Лондон еще прислушивался к ночным шорохам. Вроде все спокойно, но не похоже, чтоб в лагере спали. Ходят взад-вперед часовые, встретятся-перекинутся словом. Закукарекали петухи: один — совсем рядом, другой — судя по голосу, старый, опытный петух — в отдалении; зазвонил станционный коло кол, зашипел, запыхтел и двинулся поезд, все быстрее и быстрее застучали колеса. Лондон присел на матрац подле Джима, вытянул одну ногу, на другой — согнутой в колене — скрестил руки. Потом положил на колено голову и испытующе посмотрел на Джима.

Тот спал неспокойно. Вот вскинул руку, снова уронил. Пробормотал: «Ох… и воды». Тяжело задышал. «Все дегтем залили». Открыл глаза, заморгал, еще находясь во власти сна. Лондон опустил руки, будто собирался поддержать Джима, но не стал трогать — глаза у того закрылись, и он затих. По шоссе прогрохотал грузовик. Кто-то приглушенно вскрикнул чуть поодаль от палатки.

— Что там еще? — негромко спросил Лондон.

— Звали, командир? — в палатку просунулся часовой.

— Кто кричал?

— Сейчас-то? Вы разве только что услышали? Да это старик, тот, что ногу сломал. Совсем спятил. Дерется, кусается — ребята едва удерживают. Сейчас, наверное, рот заткнули.

— Ты, никак, Джейк Педрони? Да, похоже. Вот что, Джейк. Док говорил, если старику время от времени не ставить клизму, он свихнется. Я к нему пойти сейчас не могу. Сходика ты, скажи, чтоб сделали все как надо.

— Понял.

— Ну вот и хорошо. Ступай. Куда ему драться со сломанной ногой! А как тот парень, что ногу вывихнул?