– Звучит заманчиво, – оценила Лиз.

Разумная девочка. Она сразу поняла, что мой план очень жизненный. Я развивал мысль:

– Мы доставим это барахло в порт погрузки по железной дороге. Контейнеры могут быть осмотрены на железнодорожной станции. Нужно будет достать парочку настоящих орудий, даже если придется обратиться к киношному бутафору. И если этот Жижи и Ибо Авава захотят заглянуть в один из контейнеров, мы откроем его – наш контейнер, я имею в виду, – и покажем товар.

– Но в конце концов они же все обнаружат, – начал Боб, который вечно скулит по поводу планов, но никогда не может предложить ничего стоящего взамен.

– Да, обнаружат, – согласился я. – Найдут металлолом в контейнерах, как и указано в сопроводительных документах. Так на что жаловаться и кому?

– Он будет жаловаться вам, – предположил Боб.

– Прекрасно. Только меня уже здесь не будет.

– Никого уже здесь не будет, – развеселилась продолжила Лиз. – Кроме моего приятеля Жижи.

– Именно, – заключил я. – По крайней мере, ему представится еще одна возможность попрактиковаться в сфере общественных отношений.

Глава 7

Боб

Всему, что я знаю, меня научил Сайлас. Ладно. Но почему именно он всегда граф, продающий свои картины, или председатель правления, или миллионер, который и не догадывается, какие документы у него в руках? А я почему-то всегда шофер или клерк, достающий бумаги из папок. Или привратник, или владелец земель, которые я продаю Сайласу, даже не предполагая, что территория буквально залита нефтью. Такие мысли мучили меня, когда я возвращался в «Честер», пыхтя под тяжестью двух армейских форменных комплектов.

И только я опустился в кресло, уставший, умирающий от жажды, в дверь легонько постучали. Вошел Сайлас – в котелке, пижонски сдвинутом набекрень. Ему приходилось так носить тот, что поменьше. А тот, что побольше, падал ему на уши. Я купил два котелка в том самом магазине, где Сайлас приобрел свой гардероб. Одна шляпа была на четверть дюйма больше его размера, вторая – на четверть дюйма меньше. И каждый раз я подменяю шляпы – ну, он и разнервничался: все время поглаживает лоб, разглядывает себя в зеркало. На днях я застал его с сантиметром.

Сайлас снял котелок и начал вертеть в руках армейскую форму. Я надел свою. Мне казалось, что я выгляжу ничего, но Сайлас только сказал:

– Это что, старина Пэдди тебе подсунул?

Мое обмундирование было жестким, как наждак и торчало, как кусок фанеры, – огромные мешковатые штаны и ужасная фуражка. Форма же Сайласа была из мягкой ткани, точно пригнана по талии, с аккуратными штанинами. На груди красовались в несколько рядов награды, на воротничке – красные знаки отличия, фуражка – мягкая и элегантная, с украшением из золотых листьев. Сайлас надел ее и прошелся несколько раз туда-сюда по комнате, вглядываясь в свое отражение в зеркале, а я скромно стоял возле камина, как старый мешок с песком. Сайлас остановился, отдал мне честь и скомандовал себе в зеркало: «Смирно, полковник», потом повернувшись, задумчиво осмотрел меня. Некоторое время он молчал, затем повторил:

– Значит, старина Пэдди дал тебе это?

– Да, – ответил я.

– Он теряет хватку, – заметил Сайлас.

– А что, что-то не так? – притворился я.

Сайлас пересек комнату и снова уставился на меня:

– Только взгляни на себя, парень. – В его голосе звучали бригадирские нотки.

Я посмотрел – ну, младший капрал транспортных войск – и пожал плечами. Сайлас надел мой капральский китель и, едва нацепил его на себя, сразу начал орать на разные голоса «Смирно!» и подпрыгивать, со страшным грохотом приземляясь на каблуки. «Затянуть ремень! Втянуть живот!» – распевал он забавным контральто. «Носки выровнять по стрелке брюк, ступни на сорок пять градусов. Голову поднять, подбородок не выпячивать. Смотреть прямо, ждать приказа!»

Я влез в бригадирский пиджак Сайласа.

– Просто замечательно, – заявил я в ответ на вопли Сайласа. – Никогда не предполагал, что ты просто прирожденный капрал, браток. – И принялся маршировать по комнате, пародируя бригадирское поведение Сайласа.

– Ты похож на девицу на своем первом балу. Ты, негодник, – запричитал Сайлас, низко наклоняясь ко мне и завывая: – Ты что, не знаешь, как ведут себя солдаты? Смир-на! – прогремел он, и я старательно щелкнул каблуками.

– Ты что, не знаешь, как ведут себя солдаты?

– Разумеется, не знаю. Я ведь никогда не служил в армии, верно?

Он неодобрительно цыкнул и снова надел свою шикарную форму.

– Это ваша беда, детки, – с сожалением заявил он. – Самая худшая вещь, которая когда-либо происходила в Англии, – это отмена обязательной воинской повинности. Отсюда все несчастья в нашей стране, если хотите знать мое мнение.

– Не хочу знать ваше мнение, – заверил я. – Армия – самое крупное мошенничество за всю историю человечества, и я не очень стремлюсь туда влипнуть.

– Мошенничество? – удивился Сайлас. – Что ты хочешь этим сказать?

– А что, так не ясно? Мужики, имеющие высокие чины, большое жалованье, личных шоферов и собственные замки, никогда сами не нюхавшие пороху, только тем и занимаются, что приказывают придуркам, получающим по пятерке в день, куда идти, в кого стрелять. Армия – классическая махинация.

– Неужели?! – Сайласа душил гнев.

– Жаль, что вы не можете хоть на пять минут прикинуться дурачком, – сказал я. – Если вы считаете, что я неубедительно смотрюсь в роли вшивого младшего капрала, тогда я буду бригадиром танковых войск, потому что мне кажется, что эта роль полегче.

– Роль полегче, – Сайлас с истерическим отвращением выплюнул эти слова обратно. – Роль полегче, – мрачно повторил он. – Так вот что ты называешь ролью. Ты, заросший, скрюченный, вечно ноющий бродяга. Ты, жалкий обломок классового кораблекрушения. Когда я подобрал тебя, у тебя копейки за душой не было. Много же ты мне помог за все это время! Может, я имею право рассчитывать на мелкую благодарность, или признание, или уважение? Но у тебя не было даже желания учиться. Ты ни на йоту не продвинулся в нашей работе, тебя даже не интересует то, чему я учу тебя, ты даже не хочешь слушать, что я говорю. Тебе все легко далось. Роль полегче! Да я был бригадиром, причем настоящим, когда ты еще мочился в пеленки. Понятно? – И Сайлас кончиком трости ткнул в одну из медалей. – Это Аламейн, первая волна танковой атаки. В этом спектакле мы потеряли столько танков, что я больше никогда не встретил ни одного из моих одногодков.

При этих словах он сник. Сайлас редко говорил о войне, но в таких случаях всегда становился мрачным.

– Ты бунтарь, – продолжил он. – И думаешь, что ты первый бунтарь в мире. Мне известно это чувство, потому что в твоем возрасте все бунтари, но в тридцатые было против чего восставать. Гитлер толкал свои безумные речи на пару с Муссолини, и многие мои приятели, слушая его бред, доказывали мне, что все это правда. Я был бунтарем, паренек. Как и ты сейчас, я тогда воображал, что открыл бунтарство как форму искусства. Я служил бухгалтером в коммерческом банке большого города. Господи, как трудно мне было найти работу. Меня готовили к звездным вершинам, у меня были особые обязанности, и два раза в неделю я посещал высшие курсы банковского бизнеса. К настоящему времени я был бы уже крупным, всемирно известным банкиром. Но я понимал, что приближалась война, и бросил карьеру ко всем чертям, и пошел в танковые войска. Объявили войну – и я оказался в центре событий. Меня сразу же произвели в капитаны действительной службы. Вот каким был мой бунт: от коммерческого банка до временно не оплачиваемого чина капитана действительной службы.

Тут я не выдержал:

– Я не возражаю, когда вы обращаетесь со мной как с безнадежным идиотом, но не думайте, что удастся разжалобить меня историями о своем несостоявшемся образовании, потому что моему образованию пришел конец, когда мне исполнилось пятнадцать. Мамке нужны были деньги.