У Джона не получалось надолго задержаться ни в одном месте. Он попытался посмотреть куртки в магазине кожаной одежды, но не смог остаться там, чтобы примерить их. Он решил взглянуть на авторучки в канцелярском магазине, но их там было слишком много: все ему никогда не перепробовать. Он чувствовал потребность идти куда-то.

Джон приблизился к магазину фото – и киноаппаратов. Конечно. Он любил фотографию и сам имел довольно хорошую фотокамеру. Он вошел в магазин, еще не зная, что там искать. Едва переступив порог, Джон почувствовал, что ему лучше найти искомое поскорее.

В торговом зале на треноге стояла прекрасная видеокамера среднего размера. Цены на товары такого рода медленно, но верно снижались. Довольно скоро подобные камеры появятся в каждом доме.

– Здравствуйте, – сказал продавец. – Прекрасная камера, не правда ли?

– Безусловно, – ответил Джон. – Что вы можете рассказать мне о ней?

Внезапно продавец наставил палец на лицо Джона.

– Эй! Джон Баррет? Новости Шестого канала? Джон любезно улыбнулся.

– Да, верно.

Продавец обернулся к пожилому мужчине за прилавком.

– Эй, посмотри, кто к нам пришел! Пожилой мужчина посмотрел и спросил:

– И кто же?

Продавец просто отмахнулся от него.

– Не обращайте внимания. Послушайте, Джон, ведь много ваших видеорепортажей делаются такими вот чудесными малышками, а? ДомашнГя видеокамера. Новая эпоха видео, верно?

Продавец принялся показывать Джону устройство камеры: объектив с переменным фокусным расстоянием, автоматическая настройка яркости, высокоскоростной обтюратор, блок батареек, вилка адаптера, провода... Он говорил слишком долго...Кнопка перемотки пленки, кожаный футляр, трехмесячная гарантия...

Джону показалось, будто за камерой стоит женщина, которая ведет обратный отсчет, выкидывая пальцы руки. Пять... четыре... три... два...

Джон прервал продавца:

– Итак, чтобы уложиться в оставшиеся у нас несколько секунд...

– Что вы! – удивился продавец. – Я работаю до девяти. Нет проблем.

Джон спохватился:

– Ох... извините.

У Карла был билет с номером, поэтому он знал, что должен занять место под указанным номером, но знал также, что едва ли будет сидеть на нем.

Он оказался прав. Когда свет в зале погас, все поднялись на ноги и остались стоять, разразившись воплями и визгом, – словно огромное истерическое существо, исторгающее такой мощный рев, что от напора звуковой волны мелко дрожали щеки.

Карл тоже был на ногах и тоже орал, точно вырвавшись на волю, и размахивал руками – просто давая выход своим чувствам. Он находился среди друзей, многих тысяч друзей.

Музыканты вышли на темную сцену, ощупью отыскивая путь в густом искусственном тумане. Ожидание толпы вылилось в подобие оглушительного электрического разряда.

Свет. Беспорядочно заметались, забегали в тумане ослепительные лучи света – красные, синие, розовые, золотые. Пять музыкантов, похожие на лохматых призраков из шестидесятых, как будто висели в кипящих облаках.

Потом хлынул звук. Звук. Толпа отдалась звуку. Он мощной волной проходил сквозь тело, рвал нутро, сжимал сердце, врезался в сознание. Он звал, они следовали за ним; он взмывал в высь, они взлетали; он обрывался вниз, они кричали; он грохотал, они ревели; он прыгал, они плясали.

Он захватывал – захватывал – увлекал – уносил их, и рвал, и терзал, и подстегивал, барабаны – огни – вопли гитар, дым – пот – взрывы криков, и вперед – вперед. Вперед. Вперед. Вперед!

И Карл плясал, – но внезапно он осознал, что задает себе вопрос, которого никогда не задавал раньше; вопрос, который никогда не приходил ему в голову. «Куда мы несемся? Куда выведете нас?»

Он перестал плясать. Он огляделся – море рук, лиц и раскачивающихся, трясущихся тел. Некоторое время он продолжал хлопать в такт музыке, но потом перестал и хлопать. Он никак не мог выбросить из головы вопрос.

Куда мы несемся? Куда вы нас ведете?

Джон старался идти неспешно. Никакой нужды в спешке небыло. Бог мой, он спешил весь день; теперь он действительно хотел притормозить, успокоиться. Наконец он остановился, купил стаканчик апельсинового сока и сел на скамейку просто посидеть тихонько, потягивая сок и наблюдая за людьми.

Нет лучше места для наблюдения за людьми, чем торговые ряды. Здесь можно увидеть дам всех возрастов и типов, которые по двое, по трое неторопливо ходят по магазинам; немногочисленных мужей, покорно плетущихся следом и мечтающих поскорее выбраться отсюда; мамаш с малышами в колясках; ребятишек со сладостями; ребятишек, дерущихся из-за сладостей; и всегда – всегда – ребенка, вопящего как резаный при виде игрушки, которую родители не хотят купить ему.

Есть здесь и дети постарше, подростки, учащиеся младших и старших классов школы; они шагают быстро и разговаривают быстро, пьют, жуют, грызут что-то, дразнят друг друга, перепархивают из одного магазинчика в другой, словно колибри с цветка на цветок.

Хм-м. И все кажутся похожими, словно все – члены одной большой семьи, которые постоянно меняются друг с другом одеждой и передают ее младшим, словно все они живут... да прямо здесь, в торговых рядах, и каждый магазин служит им стенным шкафом или кладовой. Одни и те же фасоны и модели мелькали перед глазами Джона: фасоны брюк, платьев, украшений, модели причесок. Но потом он заметил еще кое-что. Если бы он начал считать звезд телевидения, кино и сцены, не говоря уже о персонажах мультфильмов, позывных буквах радиостанций и названиях фильмов, которые проносились мимо него на футболках, куртках, кроссовках, сумках, папках, шнурках ботинок, или в виде игрушки, или в виде рисунка на игрушке, призванного повысить спрос на последнюю, то он считал бы, не останавливаясь, до самого закрытия торговых рядов. Это было странное чувство: словно сотни рекламных плакатов проплывают мимо него, вместо того чтобы ему самому идти мимо них. Кто-то делал большие деньги на всей этой дряни.

Или на пене. Да, пена. На студии они трактовали все это по-своему и называли это именно так. Конечно, это легковесный материал, представляющий интерес для обывателя, «несущественные новости», шоу-бизнес. Он не необходим, не может заметно изменить ничью жизнь, редко имеет отношение к чему бы то ни было, безвреден, насколько всем известно, – это просто... пена.

В каком-то смысле Джон смотрел на проплывающую мимо пену. Все это требует для себя времени на телевидении, все это съедает много денег, все это требует для себя значительной ниши в культурной жизни, – но на самом деле не имеет никакого значения. В действительности все это по большей части даже нереально.

Но люди покупали это, носили это, ели это, громко требовали этого, отождествляли себя с этим; это было для них очень важным. Все здесь было битком набито этим.

«Ведь я могу сказать им что угодно, – размышлял Джон. – Я знаю, что такое средства массовой информации. Дайте мне художников, музыкантов, крутого монтажера, возможно, звезду телеэкрана – и я смогу убедить их...

– Он рассмеялся. Он определенно начинал глупеть. – Я смогу убедить их, что коричневый цвет плесневеет в дождливую погоду – я разорю всех продавцов коричневых вещей!»

– А-а-х! – взвизгнул кто-то за его спиной. Он оглянулся через плечо и увидел молодую девушку, одетую под рок-звезду; она стояла напротив своего друга, который случайно оказался в коричневом.

– Как?! Ты купил коричневое! – воскликнула она, не веря своим глазам. – Но коричневое плесневеет в дождливую погоду! Это известно всем!

И тут же мимо прошагали три старшеклассника, которые дразнили шедшего впереди них мальчишку помладше, показывая пальцами на его коричневые ботинки и скандируя хором: «Пле-сень! Пле-сень! Пле-сень!»

Джон не пришел в ужас, даже не встревожился. Это опять повторилось! Он капитулировал. Джон откинулся на спинку скамейки и просто расхохотался во все горло. Это было грандиозное шоу. И он собирался насладиться им в полной мере.

Звук увлекал толпу за собой, словно одно племя, один голос, один дух. Молодые люди тряслись в такт музыке и выбрасывали в воздух воинственно стиснутые кулаки. Девушки раскачивались, словно в трансе, вскинув руки вверх. Жрецы на сцене скакали козлами и богохульствовали.