Вот там ты и расскажешь какая муха тебя укусила и как ее зовут. Понял!? Твою мать…

Балагула места себе не находил, пристально наблюдая за разговором боссов. Сейчас он жалел, что не уговорил Базуля спрятать в одежде мини-микрофон, чтобы можно было слушать о чем идет разговор. Но так гласил неписаный закон подобных "стрелок" – встреча должна происходить один на один и без всяких звукозаписывающих средств. За его неукоснительным исполнением следила и та, и другая сторона.

Он видел, что его пахан кипятится, а это было очень плохим признаком. Балагала не был трусом, но что хорошего в том, когда каждый день ходишь словно по лезвию ножа и не знаешь доживешь ли до следующего утра?

Но вот наконец Базуль и Чингиз, так и не подав на прощание друг другу руки, резко развернулись и поспешили к своим машинам. " Не договорились…", – только и успел подумать с горьким сожалением Балагула, как вдруг в напряженную тишину нагло ворвалось резкое грохочущее эхо выстрелов. Он увидел, что кто-то из его парней упал, но осмысливать происходящее было недосуг – Балагула мгновенно спрятался за "джип" и совершенно автоматически открыл ответный огонь.

Спустя считанные секунды на поляне воцарился ад. Стреляли с обеих сторон, большей частью не прицельно, но от этого было не легче – пули роились вокруг машин как пчелы в теплый майский день возле ульев. Первый боевой порыв прошел, и Балагул вдруг пришла в голову и засела, словно заноза, простая и очевидная по здравому размышлению мысль – почему!? Зачем!? С какой стати и кто открыл огонь на поражение, и притом в тот момент, когда лидеры двух противостоящих группировок еще даже не успели оказаться среди своих? Невероятно и противоречит здравому смыслу…

Прозрение пришло чересчур поздно. Балагула сначала не поверил ни свои глазам, ни ушам, а когда понял, что случилось на самом деле и хотел скомандовать прекратить стрельбу, пуля попала в бензобак одной из неподалеку стоящих машин и взрыв забил ему в рот тугой огненный кляп.

Глава 11. Черная слега

Егор Павлович никогда не был так счастлив. Жизнь вдруг приобрела смысл и наполнилась молодой энергией – так оживает и распускается после зимней полудремы дерево, ощутив прилив животворящего сока из оттаявшей земли. Временами ему хотелось взбрыкнуть, как глупому телку, и побежать вприпрыжку прямо по мостовой.

Он купил себе два новых костюма, четыре рубашки, туфли, носки, несколько галстуков (которых терпеть не мог), каждое утро скоблил щетину на подбородке с таким тщанием, что сам диву давался, и по три раза на день залезал под душ. Егор Павлович не знал, какие запахи нравятся Ирине Александровне, а потому, чтобы не попасть впросак, выбирал в престижном парфюмерном магазине одеколон почти час, вызвав среди продавщиц своей придирчивостью нездоровый ажиотаж. Перед тем, как показать ей свое жилище, он в срочном порядке затеял косметический ремонт – переклеил обои и все перекрасил импортными красками – а после еще неделю ползал по квартире, доводя ее до блеска. Даже Грея не миновала странная лихорадка хозяина – в день визита Ирины Александровны (это была суббота) Егор Павлович впервые в жизни отвел пса в специальный салон, где грозному волкодаву сделали стрижку, погоняли блох и искупали в ароматических шампунях.

Ирина Александровна расцветала прямо на глазах. Теперь трудно было узнать в статной симпатичной женщине, правда, одетой не по последней моде, но со вкусом, ту серую мышку, что торговала на Подкове.

Она стала и держаться иначе – с достоинством, независимо и недоступно. Глядя на нее со стороны, Егор Павлович иногда со страхом понимал до чего они разные. В такие недобрые минуты старику начинало казаться, что вот она уйдет, а завтра по-интеллигентному вежливо укажет ему на порог. И от этого нехорошего предчувствия Егору Павловичу становилось так плохо, что он просто места себе не находил в ожидании новой встречи.

Но дни шли своим чередом, Ирина Александровна держала его на дружеской ноге – к сожалению, не более того – и постепенно он привязался к ней, как способны на такое чувство лишь люди, которые никогда не имели близких, родных и семейного очага. Наверное, она могла бы помыкать им, как хотела, однако врожденное благородство не позволяло ей переступить незримую черту, отделяющую искреннее уважение и доброжелательство от барской снисходительности, соседствующей с унижением.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды не случилось то, чего Егор Павлович боялся больше всего…

В тот день он пришел к ней, если можно так сказать, не по графику. Они договорились встретиться вечером, чтобы пойти на концерт, но Егор Павлович не выдержал смутного беспокойства, томившего его с самого раннего утра, и заявился сразу после обеда – он хотел предложить Ирине Александровне немного прогуляться по свежему воздуху и посидеть в каком-нибудь кафе. Когда она отворила дверь, ему показалось, что в ее глазах промелькнул испуг… хотя он мог и ошибиться. Но едва Егор Павлович переступил порог, как тут же понял, что его интуитивные опасения все-таки имели под собой реальную почву – в квартире неприятно пахло сигаретным дымом. Он знал, что Ирина Александровна изредка баловалась куревом, но она покупала только ароматические сигареты, а сейчас из гостиной отвратно воняло дешевым табаком.

– Извините… я, кажется, не вовремя… – Егор Павлович не знал куда девать скромный букетик и быстро спрятал его за спину. – Я пойду…

– Ни в коем случае! – как-то вяло запротестовала Ирина Александровна, и не торопясь, будто нерешительно, закрыла входную дверь. – Проходите… туда… – она указала в направлении гостиной и сама пошла впереди.

Егор Павлович быстро положил букет на полку для шляп и, стараясь унять волнение, последовал за ней.

В гостиной сидел мужчина. Его лучшие годы уже остались далеко позади, но былая импозантность просматривалась не только во внешнем облике, но и в мимике, и в движениях – вальяжных, несколько артистичных и предельно подчеркнутых, будто он находился не в гостях, а на сцене театра. Тщательно причесанные – волосок к волоску – уже поредевшие и тронутые сединой волосы были набриолинены, одутловатое лицо и нос в склеротических прожилках указывали на то, что он не совсем безразличен к спиртному, а на толстых пальцах маслянисто блестели два золотых перстня-печатки, чего у мужиков Егор Павлович терпеть не мог.

– Егор Павлович, – представила его Ирина Александровна. – А это…

Но мужчина не дал ей договорить.

– Владлен Грановский… хе-хе… – неизвестно по какой причине хохотнул мужчина и, поднявшись, небрежно ткнул старику свою пухлую пятерню.

Видимо, он был достаточно известным человеком и, похоже, ожидал соответствующей реакции со стороны Егора Павловича, но тот вежливо подержался за его руку и сел в предложенное хозяйкой кресло возле журнального столика, на котором стояли начатая бутылка коньяка, две рюмки и лежал на десертной тарелочке разрезанный на дольки лимон.

– Извините… – Егор Павлович все-таки сумел собраться и принять невозмутимый вид. – А как вас по батюшке?

– Хе-хе… – опять жизнерадостно рассмеялся Грановский и с делано сокрушенным видом обратился к Ирине Александровне: – Ирэн, ты слышишь? Как говорится, их знали только в лицо. Да, да, увы и ах, в нынешние времена люди искусства в основном ютятся на задворках общества. С газетных полос и экранов телевизоров на нас смотрят только политики и бизнесмены… возможно, еще и так называемые звезды эстрады… м-да. Их безголосые сексуальные упражнения на сцене вызывают у нормальных интеллигентных людей пароксизм.

Высокое искусство ушло в небытие, истинный талант стал никому не нужен – не правда ли, Ирэн? – везде маразм, упадок, дебилизм в рафинированном виде. Прискорбно, чертовски прискорбно… – Он не говорил – вещал, при этом совершенно не к месту и неумеренно грассируя. – А вы, любезный, можете называть меня просто Владиком. Так сказать, сообразуясь с нашей солидностью… хе-хе… Не хотите коньячку? Ирэн, будь добра, принеси еще рюмку…