– Почему вы так решили? – Артема неожиданно охватило возбуждение.

– Уж очень он пристально разглядывал прохожих, будто выискивал кого-то. А иногда сворачивался в большой спешке и уезжал на своей коляске с такой скоростью, словно за ним гнались.

– Что еще?

– Записи в блокноте делал. Тайком, чтобы никто не видел.

– Записи? – Майор хищно прищурился. – Расскажите, как выглядит этот блокнот.

– Самый обычный, ширпотребовский. В коричневом переплете. Маленький. Уже изрядно потертый. На развороте напечатан календарь.

Артем вспомнил личные вещи Мишки, изъятые на время следствия. Коричневого блокнота среди них не было.

– Спасибо, Клим. – Майор испытующе посмотрел на хмурого художника. – А может сторгуемся?

– Вы о чем?

– Уж очень мне картина ваша понравилась, – признался Артем. – Чем-то она тронула меня за живое… Непонятно чем, но – факт.

– Уж извините – нет, – отрезал Салтыков.

– Жаль. – Майор был совершенно искренен в своих сожалениях. – Ладно, мне пора. Вот моя визитка, если еще что-то вспомните – пожалуйста, позвоните. До свидания!

– Угу…

Художник смотрел на майора исподлобья – неприязненно и отчужденно. Артем только вздохнул про себя. Майор хорошо понимал Салтыкова. Они принадлежали к разным мирам, которые если и соприкасались, то словно кометы – та, что потяжелее, разбивала другую, более хрупкую, вдребезги. Власть и творческая личность всегда несовместимы.

Закон единства и борьбы противоположностей, вспомнилось Артему из курса философии.

Может, старина Маркс не настолько примитивен, как принято считать в последние годы?

Уже на перекрестке майора будто что-то укололо в спину. Он обернулся и увидел как Салтыков небрежно швырнул его визитку в урну. Сукин сын, подумал он вяло. Ладно, пусть его. Художника можно понять. В нынешние времена нельзя доверять никому.

Удостоверение сотрудника угрозыска не дает никакой гарантии, что его обладатель не работает на мафиозные структуры.

Блокнот… В коричневом переплете… Нужно разыскать его во чтобы-то ни стало!

Глава 6

Дома Саюшкина ждали неприятности. В образе его сожительницы Верки. Когда-то она была весьма недурна, что отразилось на ее характере. Верке уже стукнуло тридцать пять, но она до сих пор мыслила себя шестнадцатилетней и выпендривалась словно кинозвезда.

Верка даже вещи подбирала согласно своему мнимому возрасту. Сегодня Верка была одета в блузку, которая мало что скрывала, и обернутый вокруг худых бедер крохотный лоскут материи называющийся юбкой.

– Негодяй! – Верка швырнула в него диванной подушкой-думкой. – Все твои обещания – пустой звук!

– Ты чего бузишь? – искренне удивился Леха.

Он и впрямь не чувствовал за собой никаких провинностей.

– А то ты не знаешь! – Верка с вызовом подбоченилась. – Обещалкин чертов!

Леха быстро отступил на безопасное расстояние, потому что Верка опять начала искать, чем бы в него запустить. Вор хорошо знал, что когда она в гневе, то в его голову может полететь не только мягкая подушка, но и утюг.

– Остынь, подруга! – придав голосу властность, сказал Саюшкин. – Говори толком, что случилось?

– Ничего! – отрезала Верка. – Кроме того, что сегодня вечером мы должны были пойти на ансамбль "Золотое кольцо". Ты опоздал. – Она достала из сумочки две смятые бумажки, бросила на пол и с садистским выражением на густо накрашенном лице начала на них топтаться и шоркать ногами. – Такие дорогие билеты – и пошли коту под хвост! В этом ты, ты виноват! Мерзавец!!! – Она совсем взъерепенилась. – Я… я уйду от тебя! Сволочь, гад, всю жизнь мне испортил! Натерпелась!

– Заткнись, зараза! – вспыхнул и Леха. – Мне сейчас не до ансамблей. Не нравится жить под моей крышей – катись на все четыре стороны.

– Что-о!? Это… ты… мне говориш-шь!? – Верка зашипела, словно рассерженная кошка.

– А кому же? Кроме тебя, здесь никого нету, – грубо ответил разозлившийся Саюшкин. – Ко всему прочему, таких дур, как ты, нужно еще поискать. Что глаза вытаращила? Вали отсюда! А полезешь на рожон – зубы выбью.

Верку заклинило. Она никогда не видела Леху таким обозленным и жестким. Не обращая на нее ни малейшего внимания, Саюшкин лихорадочно искал джинсы и куртку потеплее.

Ему предстоял ночной выход, а вечера уже стали прохладными.

– Леш, а Леш! – через некоторое время робко окликнула Верка своего "ненаглядного", когда окончательно поняла, что на этот раз ей не светит одержать победу в семейной баталии. – Ты… куда?

– Туда! – злобно буркнул Леха. – Не твое собачье дело. Ты еще здесь?

Но Верка и не думала уходить. Она никак не могла понять, чем объясняется такая разительная перемена, случившаяся с ее обычно добродушным и покладистым дружком.

Сдавшись на милость победителя, сожительница Саюшкина с неожиданной робостью, едва не на цыпочках, пошла на кухню, но тут же изменила свое решение и заперлась в ванной, где дала волю слезам. Верку душила обида. И вовсе не потому, что Леха обозвал ее разными нехорошими словами. А из-за того, что она проиграла схватку по всем статьям.

Уходя, Саюшкин с такой силой грохнул дверью, что посыпалась штукатурка. Выглянув в прихожую, Верка скрутила ему вслед кукиш и выругалась так длинно и виртуозно, что ей позавидовал бы даже старый морской волк. Но Леха ее прощального "привета" уже не слышал.

Он шел к Кроту. Это был очень странный и скрытный тип, о котором даже ушлые деловые мало что знали. Когда-то, в конце брежневских времен, Крот погорел на крупной афере с нержавеющей сталью, которую, минуя все кордоны, левым путем гнали вагонами в республики Средней Азии за наличный расчет. Ему светила стопроцентная "вышка" без смягчающих обстоятельств. Как Кроту удалось выкрутиться, не имели понятия даже высокопоставленные сотрудники местных правоохранительных органов.

Крот кантовался на зоне в аккурат до перестройки и вышел на свободу, когда появились первые кооперативы, едва не с ореолом мученика, пострадавшего от коммунистического режима из-за недюжинной деловой хватки. Свою кличку он получил в местах не столь отдаленных, где его снабженческие таланты были оценены по достоинству. Он мог достать что угодно и буквально из-под земли.

К удивлению людей, знавших Крота (а если по паспорту, то Бубенцова Илью Львовича), он не бросился в хорошо знакомый ему мир наживы и чистогана, а засел в домике своей матери и затаился как революционер-подпольщик. Позже, когда развалился Союз, Крот купил себе квартиру в центре, где его застать было достаточно трудно, так как Илья Львович колесил по всему СНГ и даже по странам дальнего зарубежья непонятно с какими целями. Никто не знал, чем он занимался, но деньги у него водились – очень большие деньги.

Когда начали создаваться бригады братвы и рэкет взял под контроль практически все фирмы, предприятия и рынки, Бубенцов тоже попал в поле зрения "народных контролеров". И не потому, что включился в легальный бизнес, а из-за своих прежних "заслуг". О нем (вернее, о суммах, которыми ворочал Илья Львович) вспомнил бывший его сослуживец, к тому времени превратившийся в местного авторитета. Наверное, он небезосновательно полагал, что Крот, несмотря на все конфискации, кое-что припрятал и на черный день. Не долго думая, авторитет послал своих мордоворотов к Бубенцову, чтобы они как следует потрясли подпольного (как он считал) миллионера и заставили платить дань.

Следствием такого необдуманного поступка явились трупы четырех "бойцов", ближайших соратников авторитета. Их нашли далеко за городом, на песчаном берегу реки, куда рэкетиров вынесло течение. Авторитет сразу сообразил, кто виноват в их смерти. Но когда на следующий день он ехал на своей крутой тачке в сопровождении вооруженной до зубов охраны, чтобы примерно наказать осмелившегося дать ему отпор, его встретили два гранатометчика. Они явно были профессионалами, потому что им хватило всего двух выстрелов, чтобы превратить "мерс" авторитета и легковушку с братвой в груду обгоревшего металлолома.