Без гимнастерки, с намыленным лицом я бросился в кабину и, не прогревая мотора, пошел на взлет. «Парашют, думаю, в воздухе как-нибудь приспособлю».

Короткий разбег – и самолет в воздухе. Едва поднявшись над кромкой леса, убираю шасси, а сам глазами рыскаю по сторонам: что так встревожило командира дивизии? А-а, вон что!… Непрошенный гость. Еще не набрав высоты, совсем недалеко вижу воровато крадущийся на свою сторону двухмоторный «хейнкель». Это, по всей видимости, был разведчик. «Сфотографировал что-нибудь серьезное. Недаром генерал позвонил сам».

Теперь уж не до парашюта: когда с ним возиться, если враг вот он, почти рядом.

Привычно набираю высоту и захожу «хейнкелю» в хвост. Но не тут-то было! Вражеский стрелок встретил меня пулеметной очередью. «Мама родная,- мелькнуло в голове,- а ведь у меня парашют не пристегнут!».

Стремясь уйти от преследования, «хейнкель» начинает отчаянно маневрировать. То уйдет в крутое пике, то вдруг взмоет вверх. Глядя, с какой легкостью вражеский летчик бросает тяжелую машину, я подумал, что летят на разведчике отнюдь не новички. Да новичков и не послали бы в разведывательный полет.

Приблизиться для верной атаки нет никакой возможности. Только сунусь – очередь. Хвостовой стрелок умело держит меня на почтительном расстоянии.

Боясь напороться на смертельную очередь, кручусь в безопасной зоне, а сам лихорадочно соображаю, как поступить. Вывод пока напрашивается один – попробовать измотать хвостового стрелка. Тоже опасно, тоже рискованно, но делать больше нечего. Так, за здорово живешь, он ни за что не подпустит меня на верную дистанцию.

Чтобы измотать его, начинаю бесконечно менять позиции. Игра с огнем в прямом смысле слова: только я появлюсь в его зоне, он тут же открывает стрельбу из пулемета. Нырок, вираж и – новая атака. И снова стрелок, припав к пулемету, поливает меня свинцом, высматривая в прицеле мой неутомимый и неотвязчивый самолет. Мне хорошо видно, как трассирующие очереди рассекают воздух, норовя хлестнуть по фюзеляжу моей машины. Пока что мне удается благополучно избегать их смертельного прикосновения, и я, рассчитывая на охотничий азарт хвостового стрелка, становлюсь все нахальней. Лезу почти под самый пулемет. Самолет мой, как назойливая муха, вьется у самого хвоста «хейнкеля». Стрелок измучился, без конца перебрасывая тяжелый пулемет. «Давай, давай! Еще немного…» На этом строится весь мой расчет.

Пулеметные очереди с разведчика все злее и продолжительней. Хвостового стрелка явно подводят нервы. Он уже не выжидает верной возможности, а сразу же открывает огонь, едва я появлюсь в полосе видимости. Надо полагать, и возненавидел же он меня!

Иногда я оказываюсь так близко возле «хейнкеля», что мне отчетливо видно злое лицо немца. Он весь взмок, но по-прежнему не выпускает из рук пулемета. Длинные очереди то и дело устремляются в мою сторону. И вдруг я слышу – пулемет затихает. Делаю один маневр, другой – тихо. Что он: хитрит, выжидает? Осторожно приближаюсь и продолжаю следить за немцем. Ого, как упарился! Но бешеные глаза его настороженно прикованы ко мне, и на сердце у меня тревожно екает: кажется, я зарвался, хлестанет он меня сейчас очередью! Однако пулемет молчит. Что с ним? Хорошо вижу, что стрелок ругается, злой, и вдруг он бросает пулеметы и выхватывает ракетницу. «А-а, так у тебя патроны кончились! Ну, ракетница твоя мне не страшна». Теперь уж без всякой боязни сближаюсь до предела. Несколько мгновений я держусь так близко, что мы с немцем смотрим друг другу в самые зрачки. Лицо стрелка свела гримаса злобы и отчаяния. «Да, брат, не уберег патроны-то!» Сощурившись, летчик прицелился и выстрелил из ракетницы. Я нажал гашетку: длинная очередь отбросила немца назад.

«Хейнкель», по существу, остался совсем неприкрытым.

Огромная грузная машина плывет прямо подо мной. Мы летим невысоко, и на земле я различаю быструю тень распластанных крыльев. «Хейнкель» несет крупные, четко нарисованные кресты, которые постоянно кажутся мне зловещими. И по себе знаю и ребята рассказывают, что стоит только увидеть эти ненавистные кресты, как руки сами собой тянутся к пулемету. А тут еще свастика на хвосте, напоминающая нелепого изломанного паука. Фюзеляж самолета выдается вперед, по бокам, с той и другой стороны, разливаются мерцающие круги – работающие пропеллеры. Во всю мощь двух своих моторов вражеский разведчик тянет за линию фронта к своим.

Может, во время стремительного пикирования мне кажется, что я различаю немецких пилотов под плексигласом кабины. Они, поглядывая на мой атакующий самолет, беспокойно крутят головами в гладких, затянутых под подбородками шлемах.

Сближаясь почти вплотную, из всех пулеметов поливаю моторы вражеской машины. Отчетливо вижу: прямое попадание. Но вот что удивительно: не горят! Захожу в новую атаку, стреляю еще, еще, опять вижу, как длинные очереди попадают прямо в баки с горючим – все равно не горят. Не могу ничего понять. Не обман же зрения! Лишь позднее я узнал, что с некоторых пор немцы стали применять резиновые обкладки внутри баков с горючим. Отдельные пулевые пробоины моментально затягиваются эластичной резиной.

Еще не зная этой новинки, сильно раззадоренный, я, по старому опыту, весь огонь сосредоточиваю на левом моторе. Но понадобилось несколько заходов, прежде чем показывается дымок. На этот раз не помогла и резина.

Кружусь сверху и вижу, что «хейнкель» начал терять высоту. Теперь можно подождать. Вражеский самолет пошел ниже, ниже, ясно – сейчас сядет. А дым из мотора все гуще, показалось пламя. Вот самолет запахал по полю, пыль поднялась столбом: сел на фюзеляж. Не успела рассеяться пыль, как распахнулась дверца, выскочили двое летчиков, вытаскивают третьего, убитого стрелка, отнесли подальше от пылающего самолета, положили на землю.

Приземлился разведчик на нашей территории. Я пролетел над ним совсем низко. Немцы даже не посмотрели в мою сторону. Высокие, в черных кожаных курточках, они стояли безучастно, зная наперед все, что должно произойти.

Огонь охватил весь самолет. Взрывается бак с горючим. Немцы, оглянувшись, оттаскивают убитого еще дальше. Они не пытаются даже бежать. Куда тут убежишь? Степь, ровная степь. Просматривается кругом далеко-далеко.

Кружусь на небольшой высоте, дожидаясь, пока к месту посадки разведчика не прибудут наши. Кто знает, может, летчики все же решатся дать тягу или займут оборону. Сверху мне с ними легко будет справиться.

Далеко в степи показалась густая пыль. Еще немного, и я увидел бешено несущуюся машину. Наши! И не одна машина, а несколько. Тяжелая плотная пыль густым хвостом тянется за ними и долго висит в воздухе.

Немцы пока не видят машин. Один из них расстегивает курточку, затем стаскивает шлемофон и сердито отбрасывает в сторону. Садится на землю и горько опускает голову. Другой не выдерживает и бросает взгляд вверх, на мой самолет. И только третий, убитый стрелок, лежит, опрокинувшись навзничь, в сухой выжженной солнцем траве. Этот отлетался навсегда.

Приближаются автомашины. Мне видно, как из них на ходу выскочили автоматчики и офицеры. Немцы даже не пошевелились. Все, теперь можно лететь домой.

Над аэродромом я сделал традиционную «бочку» и повел самолет на посадку. Сверху вижу Ивана Лавриненко. Он радостно бежит с банкой белил – рисовать на фюзеляже очередную звезду. Вижу Дунаева. Он уже закончил бритье, умылся, пришил чистый подворотничок. Стоит нарядный, свежий, ждет, когда я вылезу из кабины.

– Что там?- кричит издали. В голосе его никакого беспокойства: будто соседа за плетнем окликает: «Интересно, а если бы хвостовой стрелок влепил мне пулеметную очередь?»

Но теперь не до размышлений. Подбегает сияющий Иван Лавриненко и, глядя на засохшую мыльную пену на моих щеках, смеется:

– Вот добрая примета, товарищ капитан. Небритому везет. А вы не верите!

Пена засохла и неприятно стягивает кожу. Надо было бы хоть стереть.

– Ну тебя с твоими приметами. Горячая вода еще есть?

– Есть. Идите, добривайтесь. А скажите, товарищ капитан, немцы не дивились, что вы такой голый казаковали?