Прийти в себя меня заставили тяжелые удары по обшивке. Самолет затрясло. Бросив быстрый взгляд по сторонам, я убедился, что меня зажимают два «мессершмитта»: тоже парой и тоже опытные летчики. Один из них только что закончил атаку, выпустив в мой самолет пушечную очередь. Несколько снарядов пронизало плоскости. Опомнившись, я рванул ручку управления на себя. В воздушном бою, как и в кавалерийской атаке, каждый старается создать для себя наиболее удобный момент для нападения. Если кавалерист ладится рубануть справа и с упором на ногу, то летчик пристраивается в хвост врагу. Это – классическая позиция для атаки. На такую позицию и выходил я, когда взял ручку на себя, а затем неожиданно сделал боевой разворот. Выйдя из-под огня, мой самолет оказался на хвосте вражеской машины. Прямо передо мной была открытая мишень.

Дальнейшее сейчас трудно объяснить. Впоследствии мне сказали, что я все же поджег «мессершмитта». Но мне в тот момент запомнилось одно – ощущение полнейшей беспомощности. Не помню, успел ли я открыть огонь? Скорее всего так оно и было,- ведь враг был под самым носом, в прицеле. Но в памяти осталось только то, что вдруг я ощутил бессилие моей машины. Каким-то непостижимым шестым чувством летчика я понял, что подбит. Машина совсем не слушалась управления.

Не скажу, что в таком беспомощном положении я находился впервые. Нет, на войне приходится испытывать всякое: и радость удачи и горечь поражения. И мне памятно было, как приходилось уже выбрасываться из горящей машины на парашюте. Но так уж устроен человек, что он не может привыкнуть к несчастью, каждый новый случай заставляет человека переживать его заново. Горький опыт лишь не позволяет удариться в панику, он помогает быстро взять себя в руки, моментально оценить обстановку и обостренным рассудком, но вполне хладнокровно попытаться найти наилучший выход из создавшегося положения. В летном деле, а особенно в боевой обстановке, дело решают считанные секунды.

После некоторых манипуляций ручкой управления мне удалось наладить контакт с машиной. Значит, не все еще потеряно. Самолет, хоть и подбит, но держится в воздухе и даже послушно отзывается на усилия летчика. Как потом оказалось, вражеский осколок попал не в бензобак, а всего лишь в масляный бак. Но так или иначе, а в кабине появился густой едкий дым. Скверно!

Дым набивался в кабину жирный, маслянистый, ядовитый. Чтобы не задохнуться, я откинул колпак. В лицо ударила струя свежего воздуха. Появилась возможность оглядеться. Бой, как я понял, закончился, немцы отстали. Но на всякий случай товарищи надежно прикрывали меня.

Как уж водится, вслед за дымом показалось пламя. В любую минуту могли взорваться бензобаки. И все же жаль было покидать боевую машину. Попробовать разве сбить пламя? Резко бросаю машину на крыло и так, боком, скольжу вниз. Кажется, маневр удался. Копоть еще тянулась, но огонь исчез. Появилась уверенность, что смогу не только дотянуть до аэродрома, но и посадить машину.

Садиться мне пришлось первым. К тому времени, когда сели товарищи и, выскочив из кабин, бросились к моему самолету, я уже спустился на землю и осмотрел себя. У меня не было ни одного ранения, но вдребезги оказался разбитым пистолет и в нескольких местах порван парашют. Осколки прошли совсем рядом…

Летчики рассматривали безнадежно испорченный пистолет, который, возможно, предохранил меня от осколка, изрешеченный парашют и удивленно крутили головами.

Забегая вперед, скажу, что вечером мы собрались в столовой, чтобы скромно отметить первый день боев. Начало курского сражения прошло для нашего полка удачно. Мы никого не потеряли, все были в радостном, возбужденном состоянии. Молодые летчики горячились и, как всегда, отчаянно жестикулировали, воспроизводя отдельные эпизоды воздушных сражений. Разговоров и воспоминаний для них хватило на весь вечер.

Неожиданно меня позвали. Я обернулся. Битком набитая столовая гудела, как улей. Ко мне подходил невысокий летчик с застенчивым лицом. Незнакомый. С первого взгляда я признал в нем земляка, казаха. Летчик был еще очень молод.

За нашим столом сильно шумели. Я отодвинулся вместе со стулом и наклонился к подходившему летчику.

– Чего тебе, земляк?

Летчик обрадовался.

– Из Казахстана? Вот не подумал бы!

Когда он узнал, что я из Алма-Аты, радости его не было границ. Оказывается, и он тоже из Алма-Аты. Там учился, там вырос, оттуда уходил в летное училище.

За разговором, за воспоминаниями мне и в голову не пришло спросить, зачем разыскивал меня неожиданно объявившийся земляк. Спохватился он:

– Товарищ капитан,- он наклонился к моему уху,- а кто у вас летает на 47?

Я удивился – номер 47 носила моя машина.

– Вы?- обрадовался мой земляк.- Так это же меня вы сегодня выручили! И ведь как здорово выручили!

Еще одна радостная неожиданность: застенчивый паренек оказался тем летчиком-штурмовиком, которого я спас сегодня от «мессершмиттов». Радость его была так искренна, что мы тут же у всех на глазах обнялись.

– Как же ты на поле сел?- поинтересовался я, будто заново оглядывая спасенного земляка.

– А так и сел!- рассмеялся он.- Видишь синяк?- он приподнял челку на лбу.- Легко отделался.

– А вы их здорово утюжили сегодня,- вспомнил я работу штурмовиков на харьковском аэродроме.

– Ладно, хватит о деле. Пошли.- И как я ни отговаривался, летчик-штурмовик поднял меня из-за стола, утащил к своему месту и там в знак традиционной благодарности отдал свои сто граммов водки.

– Ну, тогда за твое здоровье!

– Пей, спасибо.

В столовой было шумно, накурено. Каждому хотелось рассказывать. Мы с земляком поискали свободный столик и уселись в сторонке. Чтобы хорошо слышать друг друга, приходилось склоняться голова к голове.

– Получаешь что из Алма-Аты?- почти кричал я в лицо своему собеседнику.- Что пишут?

Летчик с улыбкой покачал головой.

Понемногу стало тише, мы разговорились и проговорили весь вечер. Он рассказал мне о себе. Летчик-штурмовик Талгат Бегельдинов попал на фронт сразу же после окончания летного училища. Что привело его, степного жителя, в небо? Оказывается, он, как и тысячи других ребят, с малых лет мечтал стать летчиком.

– Не в Оренбурге учился?- спросил я.

– Точно! А ты?… Ну, смотри ты, какое совпадение!

Вдвойне земляки!

В тот день, когда фронтовая судьба свела меня с Талгатом, я еще не знал, что этому застенчивому казахскому пареньку придется заканчивать войну на германской земле. Жизнь летчиков-штурмовиков тяжела и опасна, но к Талгату судьба была милостива. Он прошел всю войну, был ранен, лечился и снова возвращался на фронт. За подвиги в боях он был дважды награжден Золотой медалью Героя Советского Союза.

С той неожиданной встречи у нас завязалась с Талгатом крепкая фронтовая дружба. Мне и моим товарищам истребителям не раз и не два приходилось прикрывать Талгата, и мы неизменно восхищались мужеством этого коренастого юноши-степняка, уверенно оседлавшего грозную машину.

Но вернемся к событиям утра 5 июля.

Только наш полк совершил посадку, как воздух и земля вздрогнули от мощного артиллерийского гула. После авиации на скопления вражеских войск обрушился сам «бог войны».

Стали отвечать и орудия противника, и скоро на огромном участке фронта разгорелась ожесточенная артиллерийская дуэль.

В тот же день утром мне пришлось вылететь в воздушную разведку, и я своими глазами видел, какую разрушительную работу производит артиллерия как с той, так и с другой стороны. Огонь настолько силен, что от дыма и разрывов земли совсем не видно. Нужно сказать, что плотность артиллерийского огня на Курской дуге была гораздо выше, чем при наступлении под Сталинградом.

Сила огневой мощи нарастала с каждой минутой. Особенно доставалось Белгороду. Над раскинувшимся на холмах городом поднялись тучи огня и дыма. Небо стало темным, казалось, что день, не успев начаться, сменился ночью.

На участке от Белгорода до Тамаровки широким фронтом наступали сотни немецких танков и самоходных орудий. Изрыгая пламя, они бесконечной стальной лавиной двигались на штурм наших укреплений. Впереди, если вглядеться, можно различить «тигров», под их прикрытием двигались средние и легкие бронемашины, самоходные орудия.