Примерно через неделю после стыковки наша размеренная жизнь была прервана. Один из сеансов связи начался с тревожного сообщения экипажа о том, что в станции появился дым и сильный запах горелой изоляции. Дым шел из-за панелей, которые отделяли жилую зону от приборной. Космонавты не могли заглянуть в приборную зону, где находился источник дыма, они лишь назвали номер панели, из-за которой дым распространялся наиболее интенсивно. По их взволнованным голосам мы поняли, что они всерьез напуганы. Еще бы! Ребята могли найти спасение только в корабле и то, если вовремя им воспользуются. А уходить из станции не хотели, поскольку была надежда ликвидировать пожар.

Первая мысль, которая пришла в голову, - загорелся один из научных приборов. В то время научные организации еще не имели опыта создания высоконадежной аппаратуры и отказы в их приборах были весьма вероятны. Мы попросили космонавтов выключить всю научную аппаратуру, потом пытались разобраться вместе с ними, после какого включения появился дым. Время сеанса связи летело быстро. Вопросов было задано много, но ответы ничего не прояснили. Станция ушла из зоны видимости.

Тревога с борта мгновенно мобилизует всех, кто работает в смене. Сразу после окончания сеанса руководители групп собираются в зале управления, чтобы договориться о том, как действовать на следующем витке. Народ опытный, знает, что времени на длинные дискуссии нет. Все говорят очень коротко, по-деловому.

– Что будем делать?

– Надо готовить несколько вариантов.

– Каких?

– Давайте начнем с самого плохого, если они отстыкуются от станции и будут вести связь уже из корабля.

– Нам нужны несколько витков, чтобы выяснить, в каком состоянии станция. Если они поторопились, у них хватит топлива и жизнеобеспечения, чтобы состыковаться повторно?

– Надо считать.

– Попросите ваших специалистов.

– Хорошо.

– Важно понять, закрыли ли они люк станции. Если нет, то мы ее потеряли.

– Это ясно. Если они отстыковались, мы можем с кораблем не торопиться. Будем контролировать станцию. В первую очередь состав атмосферы и систему электроснабжения.

– Давайте включим внутреннюю телекамеру и посмотрим.

– Договорились. Группа анализа готовит контроль.

– А если они в станции?

– Надо их как следует допросить. Хорошо бы их успокоить. Скорее всего неисправный прибор уже выключен.

– А если нет?

– Тогда в зависимости от срочности.

– Давайте готовить еще два варианта: экстренное покидание станции и нормальную эвакуацию с консервацией систем. Группа планирования, это за вами.

– Хорошо.

– Ну, а если неисправный прибор выключен, нам, прежде всего, надо его найти. Без этого мы не сможем включать другие приборы. На сегодня программа экспериментов уже сорвана. Давайте создадим рабочую группу для поиска отказа. Участвуют представители групп планирования, анализа, экспериментов. Группа экспериментов возглавляет.

– Договорились.

– Надо удалить дым из станции.

– Группа анализа готовит предложения.

– Нужен будет длинный сеанс связи, мы по тревоге подключаем к работе все командно-измерительные пункты и заказываем у Министерства связи дополнительные каналы связи.

– Отлично. Сейчас расходимся, а за пять минут до начала сеанса все садимся по местам.

Меня просят срочно к телефону. Звонит министр. Спрашивает, что случилось. Переговоры с экипажем транслировались в Москву, и ему уже доложили. Я стараюсь быть спокойным и объясняю, что скорее всего загорелся один из научных приборов, всю научную аппаратуру пришлось выключить, но надеемся, что сейчас никакой опасности на борту нет. На всякий случай готовим резервные варианты, вплоть до срочного спуска... Пауза... Наверное, министр старается справиться с эмоциями. Потом сдержанным голосом: «Понял. Позвони мне, пожалуйста, после сеанса». Не успел положить трубку, снова звонок. На этот раз - главный конструктор. Повторил ему то же, что сказал министру. Потом звонили из ЦК, из института, который готовит информацию для ЦК. Чувствую, что начинают сдавать нервы. Мне надо готовиться к сеансу, а я не могу бросить трубку... Нет... Все... Больше нельзя, иначе можно сорвать сеанс... Что нас в нем ждет?.. Волнений больше, чем перед парашютным прыжком. Надо собраться с мыслями и успокоиться.

Обхожу группы. Обстановка всюду, как на вокзале перед отходом поезда. Вписываются в бланки последние радиокоманды, последние вопросы радиообмена, заполняются задания на контроль параметров, собираются согласующие подписи, руководитель командно-измерительного комплекса проверяет готовность пунктов, качество связей, договаривается с пунктами о работе по голосовым командам из Центра управления. На всех документах проставлены номера вариантов: один, два, три. За пять минут до начала сеанса все бегут на свои рабочие места.

На специалистов, которые готовили радиопереговоры с экипажем, выпала, пожалуй, одна из самых трудных задач. Инструкция по покиданию станции занимает несколько десятков страниц. Передавать ее всю не было ни возможностей, ни смысла. Если у космонавтов есть время, они могут взять на борту книгу и прочитать. А если нет? На этот случай надо было суметь очень короткими ясными фразами назвать основные операции для того, чтобы их можно было запомнить и выполнить по памяти. Таких инструкций составили две: одну - совсем короткую, допускающую значительные потери ресурсов станции, и другую - более полную, позволяющую сохранить основные ресурсы. Одним из квалифицированных специалистов по управлению системами с борта считалась Элеонора Крапивина - старший инженер методического отдела. Она знала логику работы бортовой автоматики и возможности экипажа. Элеонора регулярно присутствовала на тренировках и представляла себе, что космонавты должны помнить, а что могут забыть. Она всегда говорила только то, что твердо знала, поэтому мы на нее полагались. К счастью, Крапивина работала в этой злополучной смене и готовила радиограммы. Я решил на связь выйти сам. Элеонору попросил сесть рядом, взять документы и быть готовой к быстрым рекомендациям.

В голове, как перед блицтурниром, - множество возможных ситуаций и множество возможных решений. Пытаюсь привести в порядок мысли, чтобы не запутаться, хотя опыт подсказывает, что все равно произойдет не то, к чему подготовился. Слышу, как по командному циркуляру дают указание:

– «Тридцать шестой», поднять «П».

– Есть «П».

Это значит, что первый пункт, в зону которого войдет станция, включил радиосредства. Начинаю вызывать:

– «Янтарь»! Я - «Заря»! На связь!..

– Тут же слышу в ответ:

– «Заря», я - «Янтарь», слышим хорошо.

Голос усталый, но спокойный.

– Где вы находитесь?

– В станции.

– Доложите обстановку.

– Поступление дыма прекратилось, но в станции дымно. У всех болит голова.

Значит, мы угадали - неисправность в научной аппаратуре. Рекомендации на этот случай подготовлены простые:

– Включите фильтр очистки атмосферы, больше ничего не включать. Примите из аптечки лекарство. На сегодня отдых. Завтра договоримся о программе дальнейшего полета.

Я передавал рекомендации на борт, а сам думал: «Кажется, пронесло. Теперь можно работать спокойно. Главное - узнать, что сгорело, и посмотреть по схемам, как избежать повторного включения. Наверное, надо вскрыть панель и осмотреть приборы, может быть, даже понюхать. Группа анализа придумает, как дальше быть...»

В Центре управления приступили к изучению телеметрии. На следующий день космонавты визуально обследовали зону возгорания. Общими усилиями неисправный прибор был найден и исключен из схемы. Постепенно атмосфера очистилась от дыма, и у ребят восстановилось хорошее самочувствие. По рекомендации с Земли последовательно, прибор за прибором, включили всю исправную научную аппаратуру и начали выполнять эксперименты.

По нескольку раз в день экипаж переключался с одного вида деятельности на другой. Космонавтам приходилось быть то медиками, то биологами, то астрономами, то материаловедами. И каждый раз от них ждали уникальных результатов. Интерес ученых был обоснован. Астрономы понимали, что атмосфера не пропускает на Землю большую часть космического излучения, а оно является единственным источником информации о том, как устроена Вселенная. Им, естественно, хотелось узнать что-то новое о мироздании. Медиков и биологов интересовало многое. Какие формы приобретает жизнь в условиях космического полета? Какие глубинные изменения происходят в организме человека? Как на полет будут реагировать другие живые существа? Будут ли нормально развиваться и плодоносить растения? Физики и технологи предполагали, что невесомость и вакуум создадут условия для получения материалов, обладающих уникальными свойствами. И вот наконец у них появилась возможность проводить прямые исследования и проверять свои гипотезы. Я помню, когда проектировалась станция, многие высказывали мнение, что в экипаж должны обязательно войти ученые. Было понятно, что никто лучше, чем они, не сможет проанализировать свои наблюдения и адаптировать методику исследований к реальной ситуации. Ученые тоже стремились к участию в полетах. Но в условиях, когда научных направлений много, а место для профессионала-исследователя только одно (командир и бортинженер не могли быть заменены, поскольку на них лежала ответственность за управление комплексом), большинство аргументов было в пользу профессионального космонавта. Он мог уделить достаточно времени для освоения заранее разработанных методик всех запланированных экспериментов, а кроме того, в силу своей профессии, должен был быть хорошо физически и психологически подготовлен. Эта логика и привела к тому, что на борту оказались три профессиональных космонавта. Во время подготовки к полету они посещали научные организации, слушали лекции и учились работать с аппаратурой под руководством авторов экспериментов, узнавали многое о том, что представляет особый научный интерес. У них установились хорошие личные контакты с учеными, и сейчас они работали вместе. Практически все авторы экспериментов находились в Центре управления. Впервые в этом полете им разрешили самим вести радиопереговоры с экипажем. По соображениям секретности они не должны были называть своих фамилий, но космонавты легко узнавали их по голосу. Возможность прямого общения позволяла ученым получать информацию из первых рук и давать космонавтам наиболее квалифицированные консультации. Работа была плодотворной. Конечно, оценивать научные результаты в ходе полета никто не торопился. Это должны были сделать после обработки всех материалов в институтах. Мы лишь понимали, удалось выполнить эксперимент или нет. Если удавалось, то довольные ученые покидали наше здание с охапками графиков и таблиц, а если нет, то очень сокрушались, пытались понять причину. Мы их ругали, говорили, что они зря израсходовали дорогое полетное время. Но всем было ясно, что, несмотря на неудачи, опыт приобретался бесценный. Иногда прямо здесь, в Центре управления, ученые готовили предложения по изменению методик или доработке аппаратуры к следующему полету. А иногда они даже приходили к выводу о нецелесообразности проведения некоторых работ на пилотируемых станциях. Например, при астрономических исследованиях требовалось очень точно наводить телескопы на звезды и удерживать их в таком положении все время, пока идет регистрация. А космонавты при каждом перемещении внутри станции толкали ее, а вместе с ней и телескопы. Ориентация нарушалась, и сигналы искажались. Наверное, разумнее было устанавливать телескопы на беспилотных аппаратах, а космонавтам подлетать к ним только эпизодически для замены фотопленки или ремонта. То же самое относилось к экспериментам, для которых нужна длительная невесомость. Перемещения космонавтов нарушали невесомость и не давали возможности проводить такие эксперименты. Все эти соображения высказывались проектантам, чтобы они учли их в будущем.