Люди тайком и в открытую говорили, что не следовало так уж сильно удивляться. Возможно, в те первые месяцы нам действительно следовало понять, что враг пытается завоевать наше небо, дабы наземные войска смогли осуществить быструю высадку. Быть может, нам следовало быть внимательнее и точнее интерпретировать зловещие призраки предстоящего вторжения. Нам казалось, что невозможно сосредоточить на английской земле столь большие силы вермахта, чтобы они представляли серьезную угрозу нашему национальному суверенитету и целостности. Но это запоздалые сожаления, бесплодные сожаления, ибо все сожаления таковы. При всем том, учитывая все случившиеся и те ужасающие последствия, которые оно имело, мы не вправе забывать о тех, первоначальных, надеждах. В те блаженные дни казалось, что мы столь же близки к полной победе, сколь близок к ней фюрер сейчас. Но ныне, в эти черные дни нашего упадка, мы не будем забывать об одном простом факте: нас предали.

Немецкий флот двинулся на нас под покровом ночи, вытянувшись в длинную линию, вдоль всего юго-восточного побережья от Дувра до Лайм-Реджиса. Против такой могучей силы не мог устоять даже Ла-Манш, наш верный защитник. В наступлении принимали участие корабли общим водоизмещением в два миллиона тонн, это было самое грандиозное морское наступление за всю историю войны. Немцы дали операции кодовое название «Морская собака». День вторжения должен был войти в историю под названием М-день.

На самом западе вдоль корнуоллского побережья ночи напролет наблюдатели, напрягая зрение, вглядывались во тьму. Нужно сказать, что сигнальная система костров на вершинах холмов работала идеально. В Нортумберленде костры предупредили о нападении всего через двадцать минут после того, как в Брайтоне был замечен противник. Зенитные орудия, получив предупреждение, зазвучали по всему кентскому и южному побережью. На холмах над Дувром и Портсмутом была сосредоточена тяжелая артиллерия. К этому времени ясное утреннее небо закрыли самолеты люфтваффе, взлетевшие с аэродромов оккупированной Франции. Ястребами пикировали из облаков бомбардировщики, повторяя тактику блицкрига, которая принесла такие опустошения в Европе. «Мессершмиты» обстреливали наши аэродромы смертоносным пулеметным огнем.

К половине пятого того горестного дня первая волна кораблей приблизилась к побережью и первые группы немецких войск высадились на берег. Одни лишь моторные катера переправили три дивизии. Кровавую компанию им составили четыре батальона танков-амфибий. Сначала образовались небольшие пятачки, а затем целые плацдармы, которые все расширялись и расширялись. Впервые нацистские кованые сапоги оставили ненавистные следы на британской земле. Мы не хотели отдавать ни единой пяди этой земли, но нас неумолимо теснили все дальше и дальше.

Уже на этой первой стадии мы понесли тяжелые и до сих пор невосполнимые потери. Был отрезан Гастингс, место действия не одного исторического поражения. В наших войсках царило смятение. Сигнал тревоги «Вторжение неминуемо» так и не прозвучал. Условный код «Уинстон Черчилль» так и не дошел до наших войск. А потому береговые оборонительные порядки, вопреки ожиданиям, не смогли доблестно исполнить свой долг.

К полудню на берег высадилось тринадцать дивизий. В Хайт, Рай и Истбурн вторглась Шестнадцатая армия, отплывшая из портов Роттердама и Булони. Пляжи буквально кишели захватчиками в серой форме и касках, похожих на ведерки для угля; враг набегал на берег, точно волна за волной, и скоро на суше его солдат стало едва ли не больше, чем на море. Увы, к нашему несчастью, сражение за Брайтон агрессор выигрывал. Над Уортингом уже реяла свастика. Девятая армия накрыла Хоув плотным артиллерийским огнем. Несколько небольших участков на самом побережье и в прилегающих к нему районах оказали упорнейшее сопротивление и какое-то время держались. Сколь же велики были наши потери, сколь много доблестных солдат пало за правое дело — в Ист-Уиттеринге и Ху-Коммон, в Писмарше и Гестлинг-Грине, в Криппс-Корнере и Аппер-Диккере. Но пришло время оторвать взгляд от этой картины, какой бы чудовищно завораживающей она ни была. Обратим взоры к населенному пункту, который может кому-то показаться небольшой и не особо значимой деревушкой: к Эмплвику.

Пройдет две недели, прежде чем силы вермахта выиграют сражение за Мейдстоун, обогнут Лондон, Сент-Олбанс, Ньютон и продвинутся на север вплоть до самого Мидфордшира.

Но благодаря разветвленной шпионской сети немецкое верховное Командование узнало о стратегическом значении Эмплвика. В этом населенном пункте служили три самых храбрых английских парня — точнее, так тогда считалось. (Дальнейшие события показали, что лишь двое доказали свою доблесть и не уронили честь. Третий же, пусть его имя будет вовеки проклято, предал нас всех.)

Нацисты знали: как бы стремительно они ни продвигались вперед, если Эмплвик не покорится им, то их господство в других местах не имеет никакого смысла.

Именно здесь Англия должна была выстоять или пасть; здесь, где, как считалось, бьются самые верные и отважные сердца.

Поэтому враг предпринял внезапную атаку, с парашютистами и планерами. Первоначально силы вермахта развернулись вокруг маленького дома, в котором проживал я с родителями. В донесениях нацистской разведки говорилось, что из всех троих именно Восток был самым слабым звеном, именно его легче всего подкупить или запугать. В М-день, вскоре после рассвета, парашютисты 7-й дивизии приземлились рядом с домом и блокировали оба конца Тупика. Слабое сопротивление местных сил самообороны оказалось сломлено прискорбно быстро. Противник потерь не понес.

Когда началось вторжение, я спал, а потому не смог организовать полноценную оборону. Одного из моих родителей-предателей, моего отца, послали разбудить меня. У меня тотчас возникли подозрения, что здесь что-то не так Ведь обычно меня будила мать. Но обстоятельства складывались так, что я не мог действовать, основываясь лишь на своих подозрениях.

Под дулом пистолета меня отвели вниз, на кухню. Понадобилось совсем немного времени, чтобы понять, от кого нацисты получали сведения. За кухонным столом сидела Альма, эта женщина с немецким именем. Рядом с ней сидел командир 241-й Команды СС и что-то доверительно нашептывал в ее предательское ухо. Они привязали меня к пластиковому стулу. Затем мать отослали, не позволив сказать ни слова. Я остался один в заботливых руках гестапо. Свет на кухне был нестерпимо ярок. Шпионка Альма, не теряя времени, приступила к допросу.

— Мы знаем, чем вы занимаетесь, — сказала она.

Что это было — мое смятение или в ее голосе действительно звучал отчетливый нацистский лай?

— И мы знаем, что вы собираетесь сделать, — продолжала она.

Я молчал.

— Мы также знаем, что ты вовсе не плохой мальчик Судя по тому, что я слышала, ты вовсе не хотел, чтобы случилось такое.

— Я не знаю, о чем вы говорите, — ответил я.

Ну что ж, начал я достаточно храбро, но смогу ли продолжать в том же духе?

— Питер, — сказал командующий Команды СС, — понимаешь, все это очень-очень серьезно.

Разумеется, я понимал, что это очень-очень серьезно. Произошло вторжение. Что может быть серьезнее. На мгновение меня захлестнула беспомощность. Конечно, Сопротивление будет действовать и без меня, по крайней мере пока. Но хорошо бы передать весточку остальным.

— После того как мы закончим здесь, — сказала шпионка Альма, — мы отправимся к Эндрю, а затем к Полу. Если ты расскажешь нам, чем вы занимаетесь, нам будет проще принять верное решение.

Очевидно, изменница имела в виду их планы оборонительных действий. Я обязан был сохранить их в тайне — Совершенно Секретно. Я подумал об Архивах, тщательно спрятанных наверху. Я вспомнил о пожаре, из которого я их спас. Немыслимо, невозможно, чтобы теперь я с такой легкостью, с такой скоростью поддался на обман и предал своих соратников и наше общее дело.

— Я не знаю, о чем вы говорите, — сказал я.

Шпионка Альма и Бригадир СС в отчаянии переглянулись.