- Смейся, смейся, - Гаррисон говорит. - Мне все равно, как ты думаешь. Я же сказал, не философ я, никакой не философ.
- Ну хватит про философию, - оборвал я его. - С философией у тебя все в порядке, а вот с нервишками не очень. Еще начнешь меня уговаривать, чтобы я на Джейн женился, вместе на могилке твоей рыдать будем. Кончал бы свою истерику. Сопельки утри.
- Я человек слабый, Тоди, - говорит. - Ничего тут сделать нельзя. Самому стыдно, ты же знаешь.
- Стыдно, так перестань.
- Ага, возьми и перестань. - Но чувствую, проходит это у него. - Как будто стоит захотеть, и все в порядке будет.
- Да ты просто не хочешь.
- Еще как хочу. Только не все ли равно, раз не получается у меня. Ну, у всех свои слабости, и у меня тоже. Тебе не понять.
Я опустил окошко, выкидывая докуренную сигарету, которая рассыпалась искрами. Мост мы уже проехали и катили в мэковском массивном автомобиле по двухполосному шоссе.
- Что тут не понимать, слабости, конечно, у каждого свои. Но ты себе лишние осложнения придумываешь, Гаррисон. Тебе все трудно, потому что ни разу ты не подумал: а вот это легко. Послушай-ка. Волевое усилие - вещь самая легкая на свете, до того легкая, что диву даешься, почему горы нагромождают, прежде чем на него решиться.
Гаррисон, видимо, уже прогнал мысли о своей неудаче и теперь старательно следил за моим рассуждением.
- Считай как считаешь, - говорит. - Только психологию со счетов не сбрасывай.
- При чем тут психология? - говорю я. - Меня она не волнует. Мы поступаем так, словно у нас есть выбор, и в общем-то он у нас действительно есть. Только одно и требуется: собраться с силами, подавить в себе слабости.
- Это невозможно.
- Но ты же и не пытался!
Увы, и не намерен был, во всяком случае в тот момент, - я это ясно видел. Мы зашли в дом выпить напоследок. Джейн, разумеется, обо всем сообщили по телефону, она рыдала взахлеб. Я решительно объявил, что никакого сочувствия они от меня не дождутся, пока нюни распускают.
- А ты, сам ты как бы такое пережил? - накинулась она на меня.
Я улыбнулся.
- Понимаешь, не было в моей жизни такого, чтобы три миллиона потерять, - говорю, - но могу рассказать, как я пережил один случай после того, как папа, оставшись без нескольких тысяч, повесился.
И тут я им первый раз рассказал про свои дела с полковником Генри Мортоном, - потерпи, читатель, тебе я тоже про это расскажу, только не сейчас, попозже. Не надо было, чтобы Гаррисон из-за денег ускользнувших дулся на весь мир, - так я решил, поскольку он пока явно не готов стать сильным, сказав себе, что так нужно, ну в таком случае пусть делается циником, каким и я был. К этому он, похоже, вполне готов, достаточно ему всего об одном случае сообщить, и дело сделается.
Поверь мне, друг-читатель, ничто не принуждает человека ощущать свою слабость, ибо он свободен, до того свободен, что, глядишь, самому от этой свободы неуютно станет.
Когда я уходил, Джейн все спрашивала:
- Тоди, а ты ничего пока не придумал?
- Боюсь тебе обещать, - сказал я. - В общем, Гаррисон правильно сделает, если будет считать, что у него на три миллиона меньше, так оно и есть - пока, во всяком случае.
- Он это как воспринял-то? - беспокоится она. - Говорил с тобой об этом, когда назад ехали?
- Либо возьмет себя в руки, либо повесится, - предсказал я. - Если первое, для него не так уж будет важно, получит он в конце концов эти деньги или нет, и вот тогда мне действительно захочется, чтобы получил. А если из-за денег руки на себя наложит, так я даже рад буду, что они ему не достались, честно тебе говорю. Терпеть не могу слюнтяев. К тебе это тоже относится. Оба вы просто не готовы миллионерами сделаться. Не заслужили еще.
И ушел. Думаю, свались три миллиона на меня, я бы от тщеславия надулся как индюк. А может, и нет: как наперед угадаешь?
Газеты вскоре перестали писать о тяжбе, ведь апелляционный суд вернется к делу не ранее чем через полгода, хотя, думаю, больше положенного тянуть не станет. А до окончательного решения Лиззи Мэк, вдова, распоряжаться стариковским наследством не может, только может покрывать из него расходы по содержанию поместья, так не велика важность, что права присудили ей.
Все последующие месяцы я довольно-таки основательно изучал людей, заседавших в апелляционном суде, и пришел к выводу, что с самого начала оценил расстановку сил правильно. Вся собранная мной информация подтверждала, что счет окажется 4:3 в пользу Лиззи - в том случае, если нашу апелляцию рассмотрят в предусмотренный законом срок.
А если нет? Вот о чем я размышлял у себя в конторе, разглядывая стену напротив стола, как всегда в таких случаях делаю. Допустим, слушание отложат, какая нам от этого выгода? И как добиться, чтобы отложили? Выгода вот в чем: если дело будет слушаться в срок, мы проигрываем совершенно точно, а если позже, то, не исключено, тоже проигрываем, однако появляется дополнительное время, и, глядишь, что-нибудь подвернется. Наверное, вот так вот приговоренный к казни ликует, когда исполнение приговора отсрочат на день, все надеется, что Господь явится с небес ему на выручку, и, даже сидя на стуле с пристегнутой к спинке шеей, все ждет, где же Его спасающая колесница. Как знать? В ту последнюю секунду агонии - уже и колпак опустили, и стул вниз поехал - он все ждет прикосновенья Божьего, коим будет освобожден, а петлю - раз! и затянули, ломая шейные позвонки и упование с ними вместе. Понятно, у нас всего-навсего спор о наследстве, но механика-то та же самая. К сентябрю республиканцы вдруг да победят, или, допустим, станет нехорошо так уж откровенно симпатизировать фашистам, Гитлер-то вон что выделывает. Или, допустим, в октябре Франко окончательно возьмет верх, и все начнут жалеть несчастных республиканцев, благо угрозы они теперь никакой представлять не будут. В общем, разное может случиться, а мы в результате получим недостающий нам голос. Да, в ноябре ведь частичные выборы, поди угадай, как там между партиями все сложится, что если Джон Форрестер, этот реакционер, который демократ, сочтет разумным примкнуть к тем, кто полиберальнее. Или вот что…
Я улыбнулся, скинул со стола ноги и решил заняться своими папками. Так, поглядим, сколько там каждый пробыл в должности, сколько кому осталось.
- Ага, - хмыкнул я, - стало быть, Фредди Барнс, тебе, греховоднику старому, ныне переизбираться, вот какое дело.
Само по себе это обстоятельство мало что меняло, так как популярность Рузвельта достигла своего пика, да и к самому Барнсу у нас в Мэриленде относятся хорошо, переизберут без всяких сложностей. А с другими демократами? - этому Форрестеру еще два года осталось, Хедэвею - четыре, Стедману - целых шесть. Посмотрим, как с республиканцами? - два года у Эбрамса, шесть у Стивенса, у Мура…
- Так-так! - усмехаюсь. - Ах, Ролло, скотина ты этакая, значит, опять перед избирателями соловьем разливаться!
По моей просьбе весь день миссис Лейк обзванивала разных балтиморцев - видных и не слишком, с принципами и сговорчивых, славных моих знакомых и тех, с которыми у меня дела бывали. К вечеру я был одним из немногих - из семи, думаю, - кому совершенно точно было известно, без всяких там выкладок, просто, что судья Ролло Мур, хоть его и поддерживают мэрилендские республиканцы, переизбран не будет, чуть-чуть, но непременно уступит Джозефу Сингеру, а тот, продли небо его дни, абсолютно неисправимый либерал, хотя, признаться, с мозгами немножко набекрень, - ну, в общем, тот же Гаррисон, прямо копия.
Господи, да ведь мы наверняка выиграем, только бы отсрочить слушания до ноября! Верней, до января 1938-го, новых членов суда надо ведь еще к присяге приводить. То есть почти целый год надо протянуть. Как всегда, не горячась, но тщательно я продумал все возможные отходные маневры, но из тех немногих, которые можно предпринять, ни один меня не удовлетворил. Надо было изобрести что-то совсем неожиданное, за какую-нибудь мелочь зацепиться, но чтобы все запуталось и появилась возможность на эту педаль давить сколько потребуется. Никакой прямолинейности: все следует очень тонко рассчитать, так что мимоходом не отделаешься, пусть даже профессионалам и будут понятны мои мотивы, а не то я рискую потерять расположение и с ним, возможно, голоса людей вроде судьи Хедэвея, который в своих решениях нередко исходит из того, насколько изящно и логично построен иск, не обращая внимания на более прозаические вещи, скажем на политические взгляды заявителя.