- Нет, не утверждаю. Просто отмечаю возможность подобного толкования последней воли.

- И тем самым, - подхватывает Фробель, - признаете, что завещание № 8 такой же продукт расстроенного ума, как и завещание № 13, по которому наследником оказывается упомянутая выше церковь. Человек в своем уме не прибегнет к карательной мере, представляющей собой дар в три миллиона долларов, или вы не согласны?

Да, Билл Фробель был настоящий адвокат. По части юридических экспромтов у нас с ним соперников во всем Мэриленде не нашлось бы.

Что касается моих доводов, то вот они: 1) появление пункта относительно бутылей из-под маринада нельзя считать указанием на умственное расстройство, поскольку Мэк хранил эти бутыли еще с того времени, к которому относятся завещания № 3 и 4; 2) стало быть, завещатель должен быть признан либо вменяемым, либо невменяемым как в момент составления завещания № 6, так и в момент составления завещания № 8; 3) если мы признаем его вменяемым, юридической силой обладает документ № 8; 4) если мы признаем его невменяемым, юридической силой обладает завещание, относящееся ко времени, когда его вменяемость не внушала сомнений, а за отсутствием такового остается вынести решение, что завещание покойного отсутствует вообще (а это значит, что Гаррисон получает все за вычетом суммы на содержание, положенной миссис Мэк как вдове).

Судья Фрэнк Ласкер из балтиморской коллегии решил дело в мою пользу. Фробель обратился в апелляционный суд, затем в Верховный суд Мэриленда, но оба раза апелляция была отклонена. Похоже, Гаррисону предстояло разбогатеть и ждать осталось недолго - д0 января 1937 года, когда заканчивался испытательный период, после чего требовалось доказать, что никаких коммунистических симпатий он с 1932-го не проявлял. Сам он клялся, что так и было, никто его никаким попутчиком не назовет, не прицепишься. Фробель одно время грозился затеять новое разбирательство, теперь уже по поводу завещания № 2, однако из этого ничего не вышло.

Последнее заседание по этому делу проходило в форме слушания. В начале января мы с Гаррисоном отправились в балтиморскую палату, где судья Ласкер огласил завещание № 8 и сделал заявление, что в случае, если никто из присутствующих не представит свидетельств относительно несоблюдения поставленного в нем условия, суд готов признать это завещание обладающим законной силой и подлежащим исполнению. Тут, к немалому моему удивлению, поднялся Фробель, сказав, что располагает свидетельствами, требующими, согласно воле завещателя, передачи прав наследования следующему из ближайших родственников, и готов эти свидетельства представить.

- Ты же мне говорил, что ничего нет, - шепчу я Гаррисону, а он прямо побелел от страха.

- Абсолютно ничего, клянусь! - бормочет он, а сам, вижу, потом залился, и руки у него дрожат. Ладно, посмотрим, что там Фробель настряпал.

- Итак, какого рода свидетельствами вы располагаете? - обращается к Фробелю судья.

- Ваша честь, не далее как в минувшем году, когда отец клиента мистера Эндрюса уже покинул сей мир, чему, - как знать? - возможно, поспособствовало безответственное поведение его сына, в минувшем году, ваша честь, сын мистера Мэка, прилагающий теперь столько стараний, чтобы отнять у собственной матери причитающееся ей по закону, этот самый человек помогал и содействовал, в том числе и значительными денежными пожертвованиями, укоренению доктрины, прекрасным примером противостояния которой была вся жизнь его отца, и, несомненно, вдохновлялся уверенностью, что ему удастся утаить свои лелеемые в душе большевистские симпатии до той поры, пока он не получит возможности использовать весь капитал семейства Мэк с целью подорвать основания именно того образа жизни, благодаря которому указанный капитал был создан!

Фробель был выдающийся мастер нагонять патетику, - судья и присутствующие чуть не в рот ему смотрели.

- Господи помилуй! - шепчет Гаррисон. - Да неужто это он про мои испанские пожертвования, как думаешь?

- Если ты такой идиот, что переводил деньги "республиканцам, то как раз про это, не сомневайся, - отвечаю, а сам поражаюсь, до чего же Гаррисон простодушен.

Ясное дело, про "испанские пожертвования" Фробель и толковал. И в доказательство представил фотокопии четырех чеков, каждый по тысяче долларов, выписанных одному американскому агентству, представлявшему правительство Испанской республики. На всех подпись: Гаррисон А. Мэк-младший и даты: 10 марта, 19 мая, 2 сентября, 7 октября.

Судья Ласкер, повертев их в руках, нахмурился.

- Признаете, что чеки выписаны вами? - спрашивает он Гаррисона. А тот так и вскинулся:

- Мною конечно. Послушайте, какого черта…

- К порядку! - рявкнул Ласкер. - Вам неизвестно, что испанское правительство находится под контролем коммунистической партии? Что оно выполняет указания Кремля?

- Да как вы можете? - захлебывается Гаррисон, но тут я тяну его за рукав и усаживаю чуть не силой.

А Фробель гнет свое, словно ничего и не замечая:

- С вашего позволения хотел бы разъяснить, что пожертвования на нужды Испанской республики, в сущности, являются пособничеством Москве, но мало того, данное агентство представляет собой коммунистическую организацию и находится под наблюдением ФБР. Не спорю, можно оказывать содействие республике, руководствуясь искренними, хотя, я бы сказал, недопустимо прекраснодушными либеральными побуждениями, однако к услугам этого агентства способен прибегнуть лишь тот, кто симпатизирует деятельности Коминтерна. Как многие из нашей праздно живущей элиты, молодой мистер Мэк, опасаюсь, истинный принц, чья голубая кровь пульсирует в огненно-красном сердце.

Думаю, эта заключительная метафора и склонила чашу весов на сторону Фробеля. Собственными глазами видел, как газетчики, воздавая должное такому красноречию, один за другим приподняли шляпы и тут же лихорадочно застрочили, чтобы бессмертный афоризм появился уже в ближайшем выпуске. Сам судья одобрительно улыбнулся: все понятно, образ запал ему в душу, она отозвалась всеми своими предрассудками.

Немножко еще мы попикировались, но никто уже в нашу дискуссию не вникал, сидят себе да все повторяют, улыбаясь, довольные: уж эта элита, полным-полно принцев, у которых голубая кровь в огненно-красном сердце. Голубая кровь в огненном сердце! Чего вы хотите от обыкновенного судьи, когда его такой вот поэзией ошарашили. Я и вообще думаю, что каждый предпочтет bon mot, а не mot juste[10], а судьи, подобно всем нам, тоже нередко руководствуются соображениями больше эстетическими, чем юридическими. Даже на меня произвел некоторое впечатление этот роскошный цветок, взлелеянный адвокатской фантазией, и жаль было, что отсутствуют присяжные, - уж они бы его оценили. Голубая кровь пульсирует в огненно-красном сердце! Ну разве противопоставимы выкладки рассудка музыке сфер? Куда уж мне со своей пресной логикой, если Фробель оседлал Пегаса. И попусту пошли бы все мои напоминания судье Ласкеру, что присутствует пресса, а значит, о его решении узнает вся Америка, вся Европа.

Я заявил следующее:

- Моему клиенту дороги свобода и человеческое достоинство, вот отчего он оказывал помощь подвергшейся агрессии Испанской республике, видя в этом свой моральный долг, как и подобает каждому американцу, поскольку необходимо дать отпор мятежникам, которые посягнули на независимость человеческого духа и попирают свободу кованым сапогом! На чем могут основываться обвинения в содействии анархии и насилию, если человек за один лишь минувший год пожертвовал четыре тысячи долларов испанскому правительству, которое отражает натиск пытающихся его свергнуть?

И вот этак я ораторствовал несколько минут, пытаясь обратить нам на пользу испанскую путаницу, из-за которой радикалы вдруг оказались поборниками закона и порядка, а реакционеры сделались мятежниками. Проявленное при этом искусство казуистики достойно овации, однако дело, я знал, нами проиграно. Похоже, мои риторические воспарения оценил один Фробель, остальных же ничто не занимало, кроме голубой крови в огненно-красном сердце.