«Мы!?» Кто? Они вдвоем?»

Мистер Колтхерст был очень умным человеком и влиятельным членом Парламента. Он хорошо разбирался в характерах людей и был поражен суждением, которое мистер Торнтон произнес за обедом. Он спросил у Эдит, кто был этот джентльмен, и к своему удивлению по тону его восклицания «В самом деле!» она поняла, что имя мистера Торнтона из Милтона было не так уж незнакомо ему, как она предполагала. Ее обед проходил гладко. Генри был в хорошем настроении, замечательно проявляя свое бесстрастное, язвительное остроумие. Мистер Торнтон и мистер Колтхерст нашли одну или две обоюдно интересные темы, которые лишь затронули, оставив их для более личного послеобеденного разговора. Маргарет прекрасно выглядела в украшении из цветков граната. И если она сидела, откинувшись на спинку стула, и мало разговаривала, Эдит не беспокоилась — разговор тек плавно и без ее вмешательства. Маргарет наблюдала за лицом мистера Торнтона. Он не смотрел в ее сторону, поэтому она могла незаметно наблюдать за ним, отмечая изменения, которые произошли в нем даже за это короткое время. Только при самой неожиданной остроте мистера Леннокса на его лице вспыхивало прежнее выражение истинного удовольствия: в глазах появлялся веселый блеск, губы расплывались в великолепной улыбке, и на мгновение его взгляд неосознанно обращался к ней, как будто он ждал от нее понимания. Но когда их взгляды встречались, выражение его лица менялось. Оно снова становилось серьезным и озабоченным, и мистер Торнтон решительно избегал даже смотреть в ее сторону за обедом.

Кроме членов семьи за обедом присутствовали еще две леди, и когда они, вместе с ее тетей и Эдит, поднялись в гостиную, Маргарет с неохотой взялась за рукоделие. Спустя некоторое время вошли джентльмены, мистер Колтхерст и мистер Торнтон были заняты разговором. Мистер Леннокс подошел к Маргарет и тихо произнес:

− Я действительно думаю, что Эдит обязана поблагодарить меня за мой вклад в ее вечер. Вы не представляете, какой приятный, рассудительный человек ваш подрядчик. Он оказался именно тем человеком, который предоставил Колтхерсту все сведения, которые тот хотел получить. Я не представляю, как он умудрился не справиться со своими делами.

− С его силами и возможностями вы бы преуспели, — ответила Маргарет. Мистеру Ленноксу совсем не понравился тон, которым она ответила, хотя сами слова пришлись ему по душе. Так как он молчал, до них долетел отголосок разговора, который вели у камина мистер Колтхерст и мистер Торнтон.

− Уверяю вас, я слышал, об этом говорили с большим интересом… я бы даже сказал? с любопытством. Я слышал, как ваше имя часто упоминалось во время моего короткого пребывания по соседству…

Следующие несколько слов слушатели пропустили, а потом услышали, как мистер Торнтон ответил:

− Во мне нет ничего особенного… Если обо мне говорят подобным образом, то они ошибаются. Я не спеша принимаюсь за новые проекты и считаю, неловко позволять себе быть известным даже среди тех людей, которых я желаю знать, и с которыми я бы не скрытничал. Тем не менее, несмотря на все эти препятствия, я понимал, что я на правильном пути, и что, начав дружить с одним, я знакомлюсь со многими другими. Преимущества были взаимными: мы и осознанно, и неосознанно учили друг друга.

− Вы сказали «учили». Я надеюсь, вы намерены продолжать тот же курс?

− Я должен остановить Колтхерста, — поспешно сказал мистер Леннокс. И неожиданным, но все же уместным вопросом он повернул русло разговора, не дав мистеру Торнтону испытать унижение из-за неудач и последовавшего за ними разорения. Но как только вновь возникшая тема разговора исчерпала себя, мистер Торнтон возобновил разговор с того места, с которого его прервали, и ответил мистеру Колтхерсту на его вопрос.

− Я был неудачлив в делах, и мне пришлось оставить свою должность хозяина. В Милтоне я ищу такое место, где мог бы работать под руководством человека, который позволил бы мне самому решать подобные вопросы. Не имея теорий, которые я бы поспешно воплотил в практику, я могу рассчитывать только на себя. Мое единственное желание — иметь возможность наладить общение с рабочими, не касаясь «денежных отношений». Но, возможно, эту самую точку искал Архимед, чтобы сдвинуть землю, и это та самая точка, чтобы судить о важности, которую придают таким отношениям некоторые наши промышленники, качая головой и мрачнея, как только я упоминаю один или два эксперимента, которые бы мне хотелось попробовать.

− Я заметил, вы называете их «экспериментами», — сказал мистер Колтхерст, искусно добавляя уважения в голосе.

− Потому что полагаю, так и есть. Я не уверен в последствиях, к которым они приведут. Но я уверен, что их нужно опробовать. Я пришел к убеждению, что никакие общественные институты, какими бы мудрыми они ни были, и сколько бы внимания не требовалось для их организации и устройства, не могут соединить класс с классом, как должно. Помочь может только личный контакт отдельных представителей разных классов. Такое общение — истинное дыхание жизни. Рабочий человек едва ли создан для того, чтобы понимать и знать, сколько его наниматель трудится в своем кабинете над планами получения выгоды от своих рабочих. Грамотный план появляется как деталь механизма, которая подойдет при любой неожиданности. Но рабочие принимают его так же, как машины, не понимая глубокой работы ума и предусмотрительности, что доводит его до совершенства. Но я бы воспользовался идеей, которая повлекла бы за собой необходимое личное общение. Поначалу не все пошло бы хорошо, но с каждым рывком все больше людей проявляли бы интерес, и, наконец, все стали бы желать успеха в работе, и все бы приняли участие в составлении плана. И даже тогда, я уверен, эта идея потеряет свою жизнеспособность, перестав существовать, как только ее перестанет поддерживать тот всеобщий интерес, который неизменно заставляет людей находить средства и пути к пониманию друг друга, знакомиться с характерами и личностями друг друга, и даже с особенностями нрава и особенностями речи. Мы бы понимали друг друга лучше, и я осмелюсь сказать, мы бы больше понравились друг другу.

− И вы думаете, они могут предотвратить повторение забастовок?

− Вовсе нет. Только я в своих надеждах захожу слишком далеко… что они могут ответить забастовкой не из-за горькой, ядовитой ненависти, как это было до сих пор. Более оптимистичный человек мог бы вообразить, что более близкое и более доброжелательное общение между классами могло бы положить конец забастовкам. Но я не оптимист.

Внезапно, как будто новая мысль поразила его, он прошел туда, где сидела Маргарет и начал говорить без предисловия, словно знал, что она слушала все то, что он говорил:

− Мисс Хейл, у меня есть документ с подписями моих рабочих… я подозреваю, написанный Хиггинсом… которые подтверждают свое желание работать на меня, если я только снова окажусь в праве нанимать рабочих от своего имени. Это хорошо, не правда ли?

− Да, просто замечательно. Я рада этому, — ответила Маргарет, посмотрев на него выразительным взглядом, а затем потупила взор под его красноречивым взглядом. Он мгновение смотрел на нее, как будто точно не знал, что ответить. Потом вздохнул и, сказав:

− Я знал, что вам понравится, — повернулся и больше не заговаривал с ней до тех пор, пока не пришло время для официального прощания.

Когда мистер Леннокс уже собрался уйти, Маргарет сказала с волнением, которое она не смогла подавить, и с какой-то нерешительностью:

− Могу я поговорить с вами завтра? Мне нужна ваша помощь… в одном вопросе.

− Конечно. Я приду в любое, удобное для вас время. Вы не доставите мне большего удовольствия, если воспользуетесь моей помощью. В одиннадцать? Очень хорошо.

Его глаза светились ликованием. Как она училась полагаться на него! Казалось, что теперь любой день может придать ему уверенности, без которой он бы не решился снова сделать ей предложение.