− Как неловко. Это был тот самый Леонардс, я полагаю. И как Фред спасся?

− О, он уехал сразу же после падения, которое, мы думали, не причинит этому несчастному никакого вреда, кроме легких ушибов.

− Но он не сразу умер?

− Нет! Через два-три дня. А потом… о, мистер Белл! Теперь самое худшее, — сказала она, нервно сплетя пальцы вместе. — Пришел полицейский инспектор и обвинил меня в том, что меня видели в компании молодого человека, который, ударив или толкнув Леонардса, послужил причиной его смерти. Это было ложное обвинение, вы знаете, но мы не знали, что Фред уже уплыл, он мог все еще оставаться в Лондоне, и его могли арестовать по этому ложному обвинению, а то, что Фред и есть лейтенант Хейл, которого обвиняли в участии в том мятеже, тотчас бы обнаружили, и его могли казнить. Все эти мысли пронеслись у меня в голове, и я ответила, что это была не я. Я не была на железнодорожной станции той ночью. Я ничего не знаю об этом. Я не думала ни о чем другом, кроме того, как спасти Фредерика.

− Я скажу, что это было правильно. Я бы поступил так же. Вы забыли о себе, думая о другом. Я надеюсь, что поступил бы так же.

− Нет, вы бы так не сделали. Это было неправильно, неверно. В то самое время Фред был уже в безопасности за пределами Англии, а я в своем безрассудстве забыла, что есть другой свидетель, который может подтвердить, что я была там.

− Кто?

− Мистер Торнтон. Вы знаете, он видел меня рядом со станцией. Мы кивнули друг другу.

− Что ж! Ему ничего не было известно о той стычке и смерти того пьяного парня. Я полагаю, расследование ни к чему бы не привело.

− Нет! Расследование, о котором они начали говорить, было приостановлено. Мистер Торнтон все знал об этом деле. Он был магистратом и выяснил, что не падение стало причиной смерти. Но раньше он узнал, что я сказала. О, мистер Белл! — Маргарет внезапно закрыла лицо руками, словно желая спрятаться от воспоминаний.

− Вы все ему объяснили? Вы рассказали ему, что вы поступили непреднамеренно?

− Что мне не достало веры, и я хваталась за грех, чтобы удержаться от падения, — горько произнесла она. — Нет! Как я могла это сделать? Он ничего не знал о Фредерике. Чтобы восстановить свое доброе имя в его мнении, должна ли я была рассказать ему секрет нашей семьи, и тем самым уменьшить шансы Фредерика на полное оправдание? Напоследок Фред велел мне хранить его визит в тайне от всех. Видите, папа никому не сказал, даже вам. Нет! Я смогла вынести стыд… по крайней мере, я думала, что смогу. И я вынесла его. Мистер Торнтон больше никогда не будет меня уважать.

− Он уважает вас, я уверен, — ответил мистер Белл. — Конечно, это немного объясняет то, что… Но он всегда говорил о вас с уважением и почтением, хотя теперь я понимаю некоторые оговорки в его словах.

Маргарет не ответила, не следила за тем, что говорил мистер Белл, потеряла нить разговора. Вскоре она сказала:

− Вы расскажете мне, что вы имели в виду под «оговорками» в его словах, когда он говорил обо мне?

− О! Просто он рассердил меня, когда отказался присоединиться к моим восхвалениям в ваш адрес. Старый дурак, я считал, что все думают так же, как я. А он явно не мог согласиться со мной. Это меня озадачило. Но он, должно быть, был в полном недоумении, если произошедшее нисколько ему не объяснили. Это была ваша первая прогулка с молодым человеком в тайне от всех…

− Но он мой брат! — удивленно воскликнула Маргарет.

− Верно. Но как мистер Торнтон должен был узнать об этом?

− Я не знаю. Я никогда не думала ни о чем подобном, — покраснев, ответила Маргарет, задетая и обиженная.

− И, возможно, никогда не узнает из-за лжи, которая в данных обстоятельствах, тут я согласен с вами, была необходима.

− Она была не нужна. Теперь я знаю это. Я горько раскаиваюсь, что солгала.

Повисло долгое молчание. Маргарет заговорила первая.

− Похоже, я больше никогда не увижу мистера Торнтона… — ее голос прервался.

− Я бы сказал, что есть много более невероятных вещей, — ответил мистер Белл.

− Но я уверена, что больше не увижу его. Все же, так или иначе, никому не понравится так низко пасть в… во мнении друга, как упала я, — ее глаза наполнились слезами, но голос оставался твердым, и мистер Белл не смотрел на нее. — А теперь, когда Фредерик потерял всякую надежду и почти потерял желание оправдать себя и вернуться в Англию, было бы справедливо все объяснить. Будьте любезны, если сможете, если будет возможность, не навязывайте ему объяснение, но если сможете, расскажите ему все обстоятельства, а так же скажите, что это я вам разрешила сделать, потому что считаю, что ради папы мне бы не хотелось терять его уважение, хотя, вероятно, мы никогда больше не встретимся?

− Конечно. Я полагаю, он должен знать. Мне бы не хотелось, чтобы на вас упала даже тень подозрения. Он не знал, что и думать, когда увидел вас наедине с молодым человеком.

− Что касается этого, — сказала Маргарет довольно надменно. — Я полагаю это «Honi soit qui mal y pense».[53] Все же я бы предпочла, чтобы вы все объяснили, если для этого представится удобный случай. Я хочу не очистить себя от подозрения в непристойном поведении… если бы я считала, что он подозревал меня, мне было бы безразлично его доброе мнение… нет! Чтобы он мог узнать, какое искушение я испытывала и как попалась в ловушку, почему я тогда сказала неправду, одним словом.

− За которую я не виню вас. Это не моя предвзятость, я уверяю вас.

− Мнение других людей о правильном или неправильном поступке не сравнится с моим собственным глубоким знанием, моим природным убеждением, что это было неправильно. Но мы больше не будем говорить об этом, с вашего разрешения. Все уже сделано — мой грех совершен. Теперь мне придется нести этот груз и всегда быть по возможности честной.

− Очень хорошо. Если вам нравится чувствовать себя неловко и отвратительно, да будет так. Моя совесть всегда крепко заперта, как пружина в коробке, потому что, когда она выскакивает, то поражает меня своим размером. Поэтому я снова уговариваю ее уменьшиться, как рыбак уговаривал джина. «Замечательно, — говорю я, — думать, что вы спрятаны надолго в таком маленьком сосуде, чтобы забыть о вашем существовании. Прошу вас, сэр, вместо того, чтобы с каждым разом расти все больше и больше и ставить меня в тупик своим неясными очертаниями, не могли бы вы еще раз сжать себя до прежних размеров?» И когда я снова ее закрыл, разве я не ставлю печать на вазу и не забочусь о том, как бы снова ее не открыть и не пойти против Соломона, мудрейшего из людей, запершего ее там.

Но у Маргарет не улыбнулась ему в ответ. Она едва ли слушала, что говорил мистер Белл. Она думала только об одном ― что она лишилась доброго мнения мистера Торнтона, — он разочаровался в ней. Она не думала, что объяснение может вернуть ей его любовь, нет, но его уважение и доброе мнение, которое, она надеялась, заставит его пожелать, в духе прекрасных строк Джералда Гриффина:

«Повернуться и оглянуться мне во след,

Услышав мое имя».

При мысли об этом у нее перехватывало дыхание, и она нервно сглатывала. Она старалась успокоить себя мыслью, что как бы плохо он о ней не думал, это не изменит ее. Но это была банальность, иллюзия, которая растаяла под гнетом ее сожаления. Двадцать вопросов мистеру Беллу готовы были сорваться с ее языка, но не один из них она не произнесла. Мистер Белл подумал, что она устала, и рано отправил ее в комнату, где, прежде чем пойти спать, она долгое время просидела у открытого окна, вглядываясь в багровый купол неба, где зажигались звезды, мерцали и исчезали за огромными тенистыми деревьями. Всю ночь на земле горел маленький огонек — свеча в ее бывшей комнате, которая сейчас служила детской для нынешних обитателей дома священника, пока не построят новую. Чувства перемены, личной незначительности, недоумения и разочарования переполняли Маргарет. Ничего прежнего больше не было. И это непостоянство причиняло Маргарет больше боли, чем если бы все, что было ей знакомо изменилось до не узнавания.