— Он будет у вас через несколько минут. Мы все согласны с тем, что испанские власти не должны быть пока оповещены, это только замедлит дело. Террорист находится в здании посольства?

— Да.

— Он в состоянии нас слышать?

— Нет.

— Какое производит впечатление?

— Немного нервничает, но весьма самоуверен. Интеллегентен. Убежден в том, что добьется желаемого. Говорит, что сейчас ход операции ему уже не подвластен и исходя из фактов да и простой логики, я склонен ему верить.

— Понятно. Убрать террориста, который летит за „Боингом“ мы пока не можем. Он успеет стопроцентно исполнить свою угрозу. Топлива у него хватит аж до китайской границы, так что у вас есть почти шесть с половиной часов…

„Это для тебя почти шесть с половиной часов“ — мелькнул в мозгу у Казанцева ультиматум Моргунова — „а для меня шесть часов ровно…“

— … я поддерживаю постоянную связь с аэродромом, они получают доклады от группы преследования. Переговоры лайнера прослушиваются, судя по всему, его экипаж об угрозе не подозревает. А теперь слушайте главное. Высшие лица государства — голос полковника прозвучал нарочито-торжественно — приняли решение, согласно которому картины ни в коем случае не могут быть выданы шантажистам.

„Боже мой!!“

Вот этого Казанцев действительно не ожидал. По крайней мере, в такой категоричной формулировке. Исходя из своего опыта он допускал, что ему прикажут всеми силами препятствовать намерениям террористов… искать всевозможные пути для недопущения… использовать любое средство для сохранения… или любую иную, столь же торжественную, сколь и неконкретную формулировку. Но он был уверен, что в подобной жесткой и ограниченной во времени кризисной ситуации, право принятия окончательного решения оставят за ним. Это было нормальной практикой, ибо на месте оно всегда виднее…

„Неужели они действительно готовы отдать на заклание три сотни жизней?! И это при том, что американцы уже в курсе и дело получит международную огласку… Да они сошли с ума…“

Сергей Иванович понятия не имел, как далеко успела уйти информация об инциденте и был не уверен, что включив СиЭнЭн не обнаружит там кадры, показывающие летящий „Боинг“ и в хвосте его смертоносный перехватчик. Американцам только дай волю…

— Товарищ полковник, я уверен, что террористы на уступки не пойдут. Сидящий здесь… Борис Матвеев говорит, что сигнал, отзывающий истребитель должен исходить не от него и только после того, как картины достигнут заранее оговоренного пункта…

— Вы знаете, где он находится?

— Нет. Но то, что говорит шантажист разумно и похоже на правду. Разделив весь план на несколько независимых друг от друга процессов, они максимально его обезопасили. Я хочу сказать, что у нас нет действенного средства давления на Матвеева…

— Всех Матвеевых в России мы проверили. Это не может быть его настоящим именем — находясь у вершины власти полковник хорошо научился перебивать собеседников и это действовало крайне раздражающе.

„Идиот. Кто бы назвал тебе своё настоящее имя? Тут передо мной сидит совсем не псих…“

— Понятно. Я хочу лишь подчеркнуть, что не уступив в крайнем случае требованиям террористов, мы не сможем обезопасить самолет.

— Я только довожу до вас решение высшего руководства страны — ничего более презрительного и равнодушного, чем голос полковника, Казанцеву уже давно не приходилось слышать — уступки исключены. Попробуйте иные меры воздействия. Исполняйте.

Связь прервалась.

Огорошенный 2 секретарь ещё несколько секунд бессмысленным взглядом созерцал телефонную трубку, которая только что отдала ему приказ содействовать убийству трехсот людей. Отдала приказ, но здесь, на месте, в этой безмятежном весеннем городе, сообщником убийц должен стать он! „Иные меры воздействия!“ Какие?! Достать служебный „ПМ“ и приставить к голове шантажиста? Тот только посмеется над ним. Того, кто решился на такое преступление дешевым трюком не возьмешь. Матвеев знает, что три сотни невинных жизней на его одну никто не обменяет. Только не знает, что десять картин могут оказаться кое для кого дороже…

„Иные меры воздействия!“ Влепить 9-миллиметровую пулю в его хитроумную голову, чтобы другим неповадно было!

Казанцев в ярости сжал кулаки. Телефонная трубка в его руке жалобно хрустнула. Если бы всё было так просто! Этот жлоб, конечно, вооружен, малоформатный автоматический пистолет, судя по оттопыренности пиджака, но тут уж Сергей Иванович его за противника не считал.

В бытность военным советником 2 секретарю приходилось убивать людей, всякие переделки случались в Анголе начала 80-х. Когда лежишь в кустах, слушая посвистывание пуль над головой, стреляешь по наступающему на тебя противнику, смерть врага вообще похожа на эпизод детской игры. Передвигалась вдалеке крошечная фигурка и внезапно упала. Всё. Во что превращает человека попадающая в него пуля от „АК-47“, с такого расстояния было не видно. Если бы не собственный страх быть задетым, аналогия с игрой была бы полной. Случалось убивать людей и в ближнем бою, ночью, в джунглях, когда меньше видишь противника, нежели направленные прямо в тебя вспышки его выстрелов. Но в этом случае страх велик настолько, что затмевает все иные чувства. И даже потом, при воспоминании, страх главенствует, подавляя тошноту от вида человеческого тела, рассыпающегося под автоматной очередью. Однажды, при отступлении в джунглях, более напоминавшем бегство, он добил своего коллегу, молодого кубинского офицера, иссеченного осколками разорвавшейся гранаты. Но это был жест милосердия, искаженные болью темные глаза кубинца умоляли об нём и Казанцев знал, что не сделай он этого, тот проклинал бы его все немногие оставшиеся ему минуты жизни. Пленных иностранцев, сражавшихся на стороне правительства, партизаны Савимби рубили на куски и выворачивали живьем наизнанку…

Так что, разнести этому подонку череп? Проще простого, но триста человеческих судеб подвешены на тоненьком волоске на высоте десять тысяч метров, в окружении барражирующей смерти. И этот волосок, единственная для них надежда, есть жаждущий незаработанного богатства тип в его собственном, Казанцева, кабинете. Он должен беречь его как зеницу ока, исполнять все желания и потакать ему во всем как покорная жена. Это было мерзко, но Сергей Иванович являлся служакой для которого интересы дела стояли превыше всего. И именно сейчас люди, которые руководствовались чем угодно, только не милосердием, мешали ему сделать своё дело, мешали исполнить свой долг. За долгие годы службы Казанцев множество раз сталкивался с произволом и глупостью начальства, но ещё никогда столь цинично и бесцеремонно она не выглядела. Несколько квадратных метров обрамленного фальшивой позолотой холста с размазанной по нему краской, по прихоти судьбы и моды составляющие „национальное достояние“, вдруг стали ценнее сотен живых, дышуших, мечтающих и надеющихся на счастье людей…

Знатоком и ценителем живописи Казанцев себя не считал, иногда даже этого стеснялся, но сейчас… Да, он должен и будет исполнять приказы, он так обучен. Исполняя, и отдавая приказы прожил всю свою жизнь, должен последовать приказу и сейчас, но… Сергей Иванович чувствовал, что нечто ломается в нем.

Все спецслужбы мира, на черный день, как крайнюю меру, держат в арсенале своих средств политическое убийство. 2 секретарь знал об этом, был согласен с этой мерой и признавал её рациональность, когда иных путей достижения цели не было. Ему самому доводилось участвовать в подготовке некоторых таких „акций“, хоть и косвенно. Но во всех случаях речь шла о врагах системы, государства, вне зависимости от того, хорошей или плохой являлась сама система. Во всяком случае именно она сделала Казанцева тем, кем он стал и он был благодарен системе. Но люди, находящиеся сейчас в самолете просто заложники. И он, С.И.Казанцев должен принести их в жертву. Выполняя приказ.

Дверь, ведущая из приемной в кабинет, внезапно скрипнула. 2 секретарь быстро обернулся. На пороге стоял Моргунов и внешне он вновь казался невозмутимым. На его твердо очерченных губах играло даже некое подобие улыбки.