Мона хмыкнула.

– Предполагается, что она выйдет замуж, лишь когда станет адвокатом?

– Вижу, что мне никогда не позволят забыть эти слова, не так ли? – посетовал Арни. Я как-то, не подумав, брякнул их в ходе телевизионного интервью. На самом же деле я имел в виду, что сначала она должна найти свое место в жизни. Мне не важно, кем конкретно она станет – юристом, врачом, ученым, политиком… Выбор безграничен.

– А если у нее свои представления о профессии, отличные от ваших? Софи говорила мне, что ей хотелось бы стать моделью. У нее для этого прекрасные данные.

– От скольких девочек ее возраста вы слышали те же слова?

– О, от многих, но не каждому дано…

– Значит, вы признаете, что это поголовное увлечение? Но оно преходящее… Боже небесный! Стоит мне подумать, сколько девчонок готовы из кожи вон вылезти, лишь бы получить то, что моей дочери преподносится на блюдечке! Моим сестрам пришлось бороться за место под солнцем. А вот мне все давалось легко.

– Расскажите, – попросила Мона, чувствуя, что подбирается к пониманию характера Гарленда.

– У меня две сестры. А отец, придерживавшийся старомодных взглядов, был убежден, что хорошее образование должен получить лишь сын. Ему не приходило в голову, что и дочери хотели того же. После смерти он завещал мне все свое скромное состояние. Джин, старшая сестра, все же поступила в университет, а Сара работала секретаршей, чтобы материально поддерживать ее. Сейчас и она учится в Колумбийском университете, и я время от времени посылаю ей деньги. Я помог и Джин получить ученую степень. Жизнь, которая была благосклонна ко мне, сурово обошлась с ними, и я считаю, что в долгу перед сестрами.

– То есть вы искренне верите в право женщины… – Мона запнулась и покраснела, не решаясь сказать то, что думала.

Гарленд улыбнулся, обнажив белоснежные зубы.

– Если я во что-то верю, то верю совершенно искренне. Хотя готов признать, что меня часто принимают за циника.

– В чем вы сами виноваты, – выпалила Мона. – В прошлый раз, выступая по телевидению, вы сказали, что женщины должны опасаться вас.

– Это всего лишь шутливое замечание, чтобы завершить интервью на юмористической ноте. Я несу ответственность за то, что пишу и говорю, и занимаюсь этим не ради денег. Хотя признаю, деньги тоже немаловажны. У меня дочь, которую я должен обеспечивать, плюс старая мать и две сестры, которым я всегда готов помочь.

– Забота о слабых женщинах заслуживает всяческих похвал. Но мне бы хотелось, чтобы в жизни вы были попроще, а не этаким яйцеголовым умником, – вздохнула Мона. – Я прочитала перечень ваших должностей и ученых степеней в «Кто есть кто», и он перепугал меня до смерти. Скорее всего, я безумно утомляю вас. Я ведь совершено необразованна.

– Не вгоняйте меня в краску и не умаляйте саму себя. Не сочтите меня льстецом или примитивным человеком, если я скажу вам кое-что. – Он смущенно посмотрел ей в глаза. – Можно рискнуть?

– Смелее, попробуйте!

– Очень хорошо. Я хочу сказать, что, когда женщина столь очаровательна, как вы, мужчину не очень волнует, как долго она ходила в школу.

– Спасибо за комплимент, но он несколько двусмысленный, – серьезно заметила Мона.

– Я вас обидел? Примите мои искренние извинения. К сожалению, я в самом деле так думаю.

– Тем хуже.

– Готов признать. Но вы должны простить меня.

– Если вы пообещаете впредь не говорить мне обидные слова.

– Мне бы не хотелось давать непродуманные обещания. Видите ли, я не могу удержаться от искушения сказать вам, что вы самая обаятельная женщина, которую я когда-либо видел. Если эти слова оскорбляют вас, можете считать, что я постоянно буду нарушать свое обещание. А если я пойду еще дальше и признаюсь, что, глядя на отражение пламени свечей в ваших глазах, испытываю головокружение, то вы сочтете мои слова просто оскорбительными. Так что я воздержусь от обещаний.

Мона молча слушала его, и в глазах ее плясали веселые чертики. Он улыбнулся в ответ, и ее окатила волна счастья. Гарленд посерьезнел.

– Я отнюдь не такой уж умник, а обыкновенный человек, со своими слабостями.

Встретив его взгляд, Мона испытала потрясение, ибо безошибочно поняла, о чем он говорит. Ну конечно же, о чувстве, которое Гарленд называл любовью. Она от всей души хотела поверить ему, но суровые уроки жизни воздвигали между ними барьер.

– Расскажите о вашей жене, – попросила она, чтобы сменить тему разговора.

– Я никогда не был женат.

– Как? А Софи?

– О, Софи, конечно, родилась не из морской пены, – рассмеялся Гарленд. – Она мой ребенок до мозга костей. Но я не был женат на ее матери. Мы познакомились с Маргарет в Колумбийском университете. Я тогда только получил диплом по двум специальностям. С отличием. Может, это звучит и нескромно, но должен упомянуть о своих успехах, ибо в противном случае я, скорее всего, не стал бы в двадцать два года отцом. Маргарет была обладательницей такого же диплома, как и у меня, увлекалась научными исследованиями. Как и я, она осталась в университете, чтобы получить ученую степень. Между занятиями мы занимались любовью. Когда она сообщила мне о беременности, я тут же решил, что мы поженимся. Маргарет же сочла эту мысль чудовищной. Брак никогда не значился в списке ее приоритетов. Выяснилось, что я был частью эксперимента по созданию идеального потомства.

– То есть вы сошлись, потому что у вас были одинаковые дипломы?.. – с ужасом воскликнула Мона.

– Совершенно верно. Идея заключалась в зачатии, вынашивании и рождении образцово-показательного ребенка.

– О господи!

– В то время я выразился куда сильнее. Мать Софи была непреклонна: ведь мы не состояли в браке – значит, ребенок ее. Она считала дочь объектом своих экспериментов, но не приняла во внимание отцовский инстинкт. Едва только малышка появилась на свет, я преисполнился к ней обожания. В первый год семейные отношения сохранялись, но потом Маргарет предложили работу во Всемирной организации здравоохранения в Женеве, и она сдала Софи на руки своей сестре и ее мужу, у которых не было детей. Они пытались пресечь мои встречи с дочерью. Добиться им этого не удалось, но было время, когда я виделся с ней всего лишь раз в месяц.

– Ужасно! Как же можно лишать ребенка родительской ласки, – покачала головой Мона. – Это… это бесчеловечно, недостойно!

– Когда девочке исполнилось четыре года, брак опекунов распался. Сестра Маргарет ушла к другому мужчине, который решил отдать Софи на чье-то попечение. Местные власти не возражали, чтобы ребенка кто-то удочерил. Мне пришлось обратиться в суд, чтобы вернуть свою дочь.

– Но как же Маргарет? Неужели она не проявляла никакого интереса к своему ребенку? Так поступают только кукушки.

– Только на расстоянии. Она прислала суду телеграмму в мою поддержку, но не соизволила явиться лично. В те дни она звонила мне, требуя ответа, дам ли я нашей дочери соответствующее образование, и критикуя все мои действия, – но на этом ее материнские обязанности завершились. Пару раз я возил Софи в Швейцарию для встречи с матерью, но они не нашли общего языка. Зато мы с дочерью друзья. По-моему, она неплохая девочка.

В колеблющемся свете свечей Мона видела, что отцовское лицо сияет от гордости. Она улыбнулась. Как ни странно, теперь Гарленд стал ей куда ближе, чем когда пытался убедить в своей любви.

– Можете не скромничать, – сказала она. – Любой отец был бы счастлив, имея такую дочь.

– Что ж, я тоже так думаю, но, может быть, я пристрастен, – улыбнулся он. – Я многому научился, общаясь с ней. Главным образом, почувствовал, как отчаянно женщины защищают свою территорию.

– Это мы-то?..

– Естественно. Думаете, только вам известно, каково оно, родительское бремя? Когда Софи была маленькой, мне доводилось возить ее в клинику, и все женщины смотрели на меня с нескрываемой усмешкой – подумать только, он считает, что может заменить мать.

– Ах, вот вы о чем? Ну-ну, и что же дальше?