Наконец, когда солнце встало в зените, ребята почувствовали, что проголодались. Генку и Димку ждали на обед домой, поэтому они попрощались и, обещая вернуться через пару часов, ушли. Мишка тоже собрался следом и стал их догонять. Саньке же ужасно не хотелось покидать это волшебное место и тратить время на скучную дорогу. А одному ему сразу стало одиноко. Но тут Мишка обернулся к нему через плечо:

— А ты чего не идешь?

— Не хочется…

Мишка задумался.

— Ладно, — сказал он. — Давай костер делать и картошку печь.

— Ага, давай! — обрадовался Санька.

Через некоторое время, когда костер вовсю стрелял искрами в тени старой мельницы, он спросил:

— А завтра мы будем самолет запускать?

— Будем. Ты садись!

Санька сел на нагретое солнцем бревно, поерзал и замер, глядя на пламя. В голове у него всё еще бурлили пережитые впечатления, сами собой превращаясь в историю. Неловко улыбаясь, он повернулся к Мишке.

— Я рассказ придумал. Про наш самолет.

— Рассказ? — Мишка глянул на него с интересом.

— Ага… Только что.

— Как это? Так взял и придумал?

— Ну да! — радостно подтвердил Санька.

— Здорово!

Мишка кинул картошку в костер и поворошил клубни.

— И чего придумал? Расскажи.

— Я так не могу… сразу. Рассказ же в голове. Я напишу и тебе отдам. Ладно?

— Ладно. Ну, а про что?

Санька вскочил на ноги и поднял из-за бревна хрупкую фигурку самолетика.

— Смотри, — сказал он. — Представь, что наш самолетик живой!

Мишка взглянул на него, продолжая ворошить угли. Целый рой горячих искр внезапно вылетел из костра. Не успел Санька отдернуть руку, как сухая папиросная бумага, обтягивавшая крылья, вспыхнула как порох. Он вскрикнул и, не выпуская самолетик из рук, стал быстро трясти им в воздухе, пытаясь сбить пламя. Но боль в обожженных пальцах вынудила его отпустить модель, и та упала в угли костра.

Растерянно глядя на останки того, что недавно весело парило в небе, Санька замер в ужасе от происшедшего.

— Ты! — гаркнул Мишка, вскакивая с бревна и надвигаясь на него. — Зачем ты кинул его в костер? Зачем его сжег? Что ты тут руками размахался? Рассказ он сочинил! Сам не собрал ни одной модели, только чужие ломаешь! Примерно знает он, — злобно передразнил Мишка. — Иди отсюда, писатель! Мамочке свои сказки рассказывай!

У Саньки потемнело в глазах. Он попытался что-то сказать, но губы его предательски задрожали, а из глаз хлынули горючие слезы. И Мишка вдруг замолчал.

Он собрался взять Саньку за плечо, но понял, что не сможет — тот будто затвердел, застыл отчужденно. Даже худые плечи под тонкой рубашкой сделались колючие и неприступные. Мишка застыл с протянутой рукой, а Санька повернулся и зашагал прочь. Ничего не видя перед собой, он шел, размазывая по лицу жгучие слезы. Его окликнули, но он не услышал. Никогда в жизни ему не было обидно так, как сейчас.

Обычно Санька прятался от обид в свои фантазии, в воображаемые миры, куда уходил мысленно, если становилось невозможно существовать в этом. Но сегодня он просто шел вперед. К тому, что было отделено непробиваемой стеной от всех. Туда, где ему была не страшна любая обида. И где его ждала некая сила, к которой, сам того не зная, Санька отчаянно тянулся сейчас, умоляя о помощи.

Ему вдруг захотелось к морю — огромному, безграничному, могучему и ласковому морю. Он знал, что только там сумеет избавиться от всё еще горящего в руках самолетика. Только там сможет забыть те страшные слова, что прокричал ему в гневе Мишка.

Санька хотел увидеть море немедленно, прямо сейчас. И дюны, сбегающие к побережью. И кавалькаду коней, по мосту покидающих замок на скале. Услышать звонкий голос трубадура. И увидеть флаги над замком — длинные, свежим ветром развеваемые флаги. Он так сильно этого хотел, что у него закружилась голова. Не в силах бороться с головокружением, Санька упал, зарывшись лицом в лопухи, сотрясаясь от горьких рыданий.

Он не заметил, как дрогнуло окружающее его пространство. Только почувствовал, что воздух — сухой и жаркий воздух деревенских полей — сменился вдруг на мягкий, соленый. Свежий морской бриз принялся трепать рубашку на его спине, развеивая горечь и обиду. И когда боль окончательно отступила, Санька открыл глаза.

Он стоял на песчаном холме, а перед ним до горизонта расстилалось пронзительно синее море. Он даже расслышал, как очередная волна тяжело обрушилась на далекие скалы. И крик чаек. И звонкий голос трубы, медленно тающий в прозрачном воздухе.

С еще не высохшим лицом, жадно разглядывая появившийся перед ним мир, мальчик весело рассмеялся и во всю прыть полетел к воде, размахивая руками и смешно дрыгая ногами, пытаясь избавиться от разом набившегося в сандалии песка.

…Держа в руках сандалии, он шел вдоль кромки прибоя к замку. Там, далеко, у подножия скалы, песка почти не было, только узкая его полоска, за которой начинался сосновый лес.

Шлепая по морской пене, Санька глянул на разлапистые кроны и его будто что-то кольнуло, — оттуда, из-за леса, к нему приближался исполинский орел. Заложив дугу и расправив могучие крылья, птица стала снижаться к мальчику, вытянув вперед лапы с загнутыми когтями.

Сердце застучало у Саньки в груди. Он хотел уже было спасаться бегством, но в этот момент страшные когти разжались, из них что-то выпало и полетело к земле. А орел снова взмыл в полуденное небо. Проводив его с опаской взглядом, Санька опустился на корточки и подобрал находку.

Увидев небольшую раковину, он ахнул от восхищения. В отличие от обычных, у этой голубой перламутровый слой густел к глубине, становился насыщенней. И не темнел, а светился, как если бы внутри находился фонарь. Санька сжал раковину в руках, ощущая ее странную пульсацию. Будто морской прибой — не этот, спокойный, в двух шагах от него, а настоящий, океанский, — тяжелым ритмом своим говорил ему что-то.

Вечером Санька лежал в кровати, не в силах заснуть, и улыбался, перебирая в уме прошедший день. В глазах его всё еще блестело море, а под ногами шелестел песок.

Почесывая изжаленную кожу, он вспоминал густую тишину, когда, налюбовавшись раковиной, встал с колен и снова шагнул к замку. И охватившее его неприятное чувство, будто упал на секунду с головой в крапиву. И собственное недоумение, когда обнаружил себя стоящим по пояс в траве у старой мельницы. И как получил потом от матери за то, что шлялся целый день неизвестно где.

Слушая, как время от времени взбрехивают в деревне собаки, он смотрел в раскрытое окно на звезды, с каждой минутой становившиеся всё крупнее. Ночной ветерок доносил до него запах свежескошенной травы. А на тумбочке у его кровати лежала раковина, погасшая в тот самый миг, как Санька снова оказался у старой мельницы.

1

Шесть лет спустя в классе шел урок литературы. Стоя перед учениками, молодая учительница громко читала: «…Я считаю, что Гарри Поттер не мог стать волшебником».

Класс грохнул от хохота.

— Тихо, ребята!

Учительница положила тетрадь на стол и обвела глазами класс.

— Петров, скажи, — обратилась она к белобрысому мальчишке, с угрюмым видом сидевшему в предпоследнем ряду, — почему ты выбрал именно Гарри Поттера?

Тот поднял на учительницу ярко-голубые глаза и, помолчав секунду, негромко ответил:

— Так вы же сами задали написать сочинение по какому-нибудь понравившемуся произведению. Я и написал про Гарри Поттера.

На самом деле Сашка Петров не читал этой книги. В прошлом году по совету друзей начал, да бросил — неинтересно показалось. Не любил он эти магические штучки. А летом читать времени у него не было. Два месяца он привычно провел в деревне у бабки, а последний они с матерью были заняты переездом в новый дом. Поэтому, когда учительница дала задание, он, не долго думая, взял в местном видеопрокате первое, что пришло в голову и что было не скучно смотреть. Лишь бы по какой-нибудь книге снятое.

— Ну хорошо, пусть так, — озадаченно произнесла учительница. — Но почему такая странная тема?