Глава тридцать пятая

МАЛА ПЧЕЛА, А ЖАЛИТ КРЕПКО

— Кохам бога, панночка, что случилось?

Застегнув наспех ворот рубашки, пан Песковский взял Динку за руку и ввел ее на веранду.

— Кто-нибудь заболел? Не волнуйтесь, я сейчас велю заложить экипаж! Это одна секунда.

— Нет-нет! Я пришла к вам… — начала Динка, но голос не повиновался ей, и приготовленные заранее слова, как вспугнутые мышки, мгновенно юркнули в разные стороны, оставив в памяти только серые невразумительные хвостики. Динка молча протянула пану бумагу.

— Прочтите это, — сказала она, страдая от своей растерянности.

Пан Песковский мельком взглянул на бумагу, повернул ее в руках и с любезной улыбкой подвинул Динке стул.

— Садитесь, пожалуйста!

Динка с убитым лицом присела на кончик стула. «Все пропало», — с отчаянием думала она, потеряв какую-то главную нить разговора, с которой должна была начать. Так бывает, когда человек долго готовится к какому-то визиту и вдруг, войдя в дом «не с той ноги», сразу чувствует, что все потеряно, все идет кувырком, не так, как он хотел и думал…

Положив бумагу на стол и все так же улыбаясь любезной, предупредительной улыбкой, пан Песковский придвинул ближе к Динке свой стул и, опершись на колени руками, свежевымытыми душистым розовым мылом, с любопытством разглядывал темную, вдовью фигурку, примостившуюся на краю стула.

— Я слушаю вас, панночка!

— Прочтите бумагу, — беспомощно и упрямо повторила Динка.

— А, бумагу? Сейчас, сейчас прочитаем бумагу! — усмехнулся пан и, полуобернувшись, небрежным движением взял со стола список. Пробежав глазами первые строчки, он недоумевающе поднял брови, заглянул в конец и, пожав плечами, усмехнулся. — Кто это дал вам такую белиберду?

— Белиберду? Вы называете это белибердой? — широко раскрывая глаза, спросила Динка.

— Но позвольте, позвольте… — заторопился пан. — Может быть, я не понял, в чем дело? Тут перечислены фамилии вдов и сирот, которые просят милостыню… А что, собственно, я должен делать, абсолютно не указано…

— Ну да… Это я виновата. Мне нужно было сразу сказать. Это солдатки, они просят дать им коров на выплату, они расплатятся с вами работой. У них дети, они голодуют, — залпом выпалила Динка.

— Они «голодуют» и просят дать им коров? Я понял! Я все понял, панночка, но это не ко мне! — свертывая бумагу и протягивая ее Динке, решительно сказал пан. — Все эти хозяйственные дела в ведении моего приказчика Павло.

— Павло? Вашего Павло? — Динка вскочила, платок упал с ее плеч. — Вы отсылаете меня к этому убийце? К этому гнусному негодяю? — задохнувшись от гнева и обиды, закричала она.

Пан, словно защищаясь, поднял руку и встал.

— Успокойтесь, панночка.

Но плотина была уже прорвана, и охваченная гневом Динка неслась вперед без удержу, без препоны.

— Я не успокоюсь, нет! — кричала она. — Это вы успокоились и держите около себя этого убийцу!

— Бог с вами, панночка. Кого вы называете убийцей? Павло — мой молочный брат, сын моей кормилицы, мы росли вместе… Я доверяю ему, как самому себе… — пробовал урезонить ее пан.

Но слова его вдруг наполнили Динку ужасом, она широко раскрыла глаза и невольно попятилась к двери.

— Так значит… это вы… вместе сговорились убить Маринку?.. — сраженная неожиданной догадкой, пробормотала она.

Холеное лицо пана побелело, он рванул ворот рубашки, на полу звякнула оторванная пуговица.

— Послушайте… Есть всему предел, — задыхаясь, сказал он. — Я не желаю больше слушать вас. И я удивляюсь, что вы, еще совсем девочка, можете предполагать такую подлость… в человеке, которого вы почти не знаете. Уйдите, прошу вас! — Он сел и, облокотившись на стол, закрыл рукой глаза.

Динка опомнилась, стихла.

— Я не хотела обидеть вас… — робко сказала она. — Я верю, что вы любили Маринку. Но тогда почему же вы не хотите знать правду?

— Какую правду? — не отрывая от лица руки, глухо спросил пан.

— Эту правду знает Ефим, знает все село, знает ее мать…

— Ее мать никого не винила в этой смерти. И вот здесь… — Пан указал на середину комнаты. — Вот здесь… над ее гробом, Павло поклялся мне, что он невиновен…

— Он солгал, клянусь вам! Все село знает, что он солгал! Но люди боятся, он угрожал матери Маринки, что сживет ее со света, если она скажет правду! Он угрожал и Ефиму, но Ефим честный человек, он пришел к вам, но вы не захотели его слушать.

— Вы ребенок. Вам многое не понять. Павло предан мне, как пес. Он бывает крут с людьми, у него много врагов…

— Но мать, родная мать! — снова прервала его Динка. — Она знает всё… Ведь прежде чем утопиться, Маринка прибежала к матери… Спросите ее еще раз, пан, выслушайте Ефима и прогоните от себя этого убийцу!

— Довольно, панночка… Мне больно говорить об этом. Вы разбередили мне сердце. Я часто думал: почему она это сделала? Ведь я собирался увезти ее за границу, учить ее. У нее был чудесный голос. Мы должны были уехать вместе. В тот день я привез билеты, но было уже поздно… Вот тут… — Пан выдвинул ящик стола, и перед Динкой мелькнуло девичье лицо с перекинутой через плечо косой и большими доверчиво-счастливыми глазами. К карточке, словно в оправдание перед мертвой, были приколоты какие-то бумажки. — Вот билеты… — сказал пан. Руки его дрожали. Он задвинул ящик стола. — С тех пор прошло пять лет. Я поверил клятве Павло, но я не успокоился. А сейчас вы опять перевернули мне душу. И все началось сначала. — Пан говорил медленно, глядя куда-то в окно на кусты краснеющей рябины. Потом он обернулся к Динке: — Простите меня, панночка! Но я очень устал. Прощайте! — Он открыл дверь и, склонив голову, ждал.

Но Динка не уходила.

— Я не могу уйти без коров… — тихо сказала она.

— Ах да! Вам нужно выполнить поручение! — Пан бросил на нее быстрый взгляд и заторопился к столу. — Ну что же, это легче всего! — Он взял список и обмакнул в чернила ручку. — Я напишу вот здесь: выдать означенным лицам коров… и чего? — Сморщив лоб, он заглянул в список. — А, бугая — значит, быка…

— Нет! Какого быка? Зачем? — остановила его Динка.

— Как — зачем? Вот здесь написано… для какой-то Прыськи, — разглядывая каракули Ефима, сказал пан. — Ну, неважно! Дадим и быка! — Он размашисто написал: «Выдать», но Динка схватила его за руку.

— Да нет же! Тут просто написано, что ваш бык покалечил Прыську. Ей нужно корову!

— Ну хорошо. Корову так корову! — нетерпеливо сказал пан.

— Но этот Павло может дать им самых плохих! — встревожилась Динка.

— У меня нет плохих. Наконец, пусть выберут сами, наметят или как там хотят! Только передайте им, пожалуйста, чтоб меня совершенно оставили в покое! И прошу вас больше не брать на себя таких поручений. — На лбу пана обозначилась резкая складка, голос звучал раздраженно.

И Динка заторопилась:

— Нет-нет! Никто вас больше не будет трогать. Мы только возьмем коров и сейчас же уйдем!

Она схватила бумагу и бросилась к двери, но пан остановил ее:

— Вы не совсем поняли меня. Коровы пока еще мои, и дарить их я никому не собираюсь. Я могу по вашей просьбе сделать небольшую рассрочку — ну, скажем, до осени… Засчитать работу на моих полях и так далее… Но коров можно брать только выплаченных…

— Как — выплаченных? Ведь это же очень долго… А они сейчас голодуют! У них дети… — взволновалась Динка.

Но пан остановил ее.

— Довольно. Я сделал все, что мог, — холодно сказал он. — И не советую вам больше связываться с этим народом…

Динка вспыхнула, с губ ее готовы были сорваться дерзкие, непоправимые слова. Но глаза пана остановили ее… Это были холодные, застывшие, как ледяная вода, глаза бездушного человека.

В голове у Динки метнулась испуганная мысль: отнимет бумагу… Она неловко поклонилась и пошла к двери.

— Подождите, — сказал он. — Передайте вашему Ефиму, чтобы он зашел ко мне! Сегодня же! Сейчас!

Долго сдерживаемое раздражение пана вдруг прорвалось, на висках его надулись синие жилы, лицо потемнело.