Леня слушал ее и от души смеялся, а Мышка быстро-быстро записывала… А зачем? Разве можно записать все, что делает и болтает Макака? Но все это было так свойственно ей, так понятно… А сейчас?

Луна останавливается над самым домом, заливает белым светом крыльцо. Динка слышит шаги Лени. Она перестает петь, поспешно стирает следы слез и выходит на террасу. Ей хочется спросить, прямо спросить Леню: совсем ли он разлюбил свою Макаку? Ведь правда всегда лучше неизвестности. Но думать легче, чем сказать… И Динка молчит. Леня решается первый.

— Макака! — взволнованно шепчет он, грея ее холодные руки. — Прости меня, Макака… Я ничего не могу объяснить тебе, прости меня просто так, без объяснений…

— Я не сержусь… — тихо и покорно отвечает Динка. — Но скажи мне только одно… Ты сделал так со зла? — грустно спрашивает она, подняв к нему осунувшееся за день лицо.

— Со зла? — удивленно переспрашивает он и, не сводя с нее светлых глаз, отрицательно качает головой. — Нет, нет… Я не знаю сам… Только не со зла… И это никогда больше не повторится…

— Никогда? — в смятении повторяет Динка.

— Никогда, никогда, Макака… Только люби меня, как прежде… Я не требую от тебя никаких жертв, можешь ничего не говорить Андрею. Все это мальчишество. Ты должна быть свободна… А я уеду… Я уеду, Макака! А сейчас прости меня!

— Я не сержусь… — в отчаянии повторяет Динка, чувствуя, что случилось что-то непоправимое. — Я не сержусь, — повторяет она, робко заглядывая ему в глаза. — Только… возьми меня с собой, Лень! Я не могу жить без тебя.

Глава тридцать первая

САМОЕ ЛУЧШЕЕ УТРО В ЖИЗНИ…

Только у самых счастливых людей бывает такое утро, когда человек просыпается с ощущением глубокой необъяснимой радости. Ему кажется, что радость эта, как ночная роса, миллиардами блесток рассыпана на траве, на цветах, на лугу и на всей, на всей земле, где только ступит его нога! Сегодня такое утро наступает для Динки!

Она вскакивает, широко раскрывает дверь и, застегивая на ходу платье, вырывается на волю. А у крыльца ждет ее пробуждения Леня.

Может быть, он вовсе не ложился спать в эту ночь? Динка не задумывается над этим.

— Бежим! Бежим на луг! — говорит она, хватая его за руку и увлекая за собой.

Путаясь в густой траве, запыхавшиеся и счастливые, они мчатся, не разбирая тропинок, ветер свистит в их ушах, намокшее от росы платье липнет к коленкам, с шумом вылетают из-под ног вспугнутые птицы.

— Мы сейчас умоемся в роднике! — кричит на бегу Динка. «Умоемся… Умоемся…» — свистит в ушах ветер. Леня отвечает счастливым смехом. Он готов бежать за своей подружкой на край света! Они бросаются на траву около заросшей цветами кринички. В чистой, светлой воде щека к щеке отражаются их счастливые лица… Бьющий на дне ключ шевелит гладкую поверхность, и тесно прижатые друг к дружке головы смешно вытягиваются, меняют формы… Динка пригоршнями взбивает воду, обдавая себя и своего друга фонтаном брызг. С громким смехом умываются и брызгаются ранние гости на лугу. Студеные капли дрожат на их ресницах, блестят влажные, чисто промытые глаза, жарко разгораются щеки. Пепельные волосы Лени намокли, и Динка вдруг, как во сне, видит в нем того волжского мальчика Леньку, который спасал ее в волнах проплывающего мимо парохода.

— О Лень… — очарованно шепчет Динка. — Ты все тот же… Ты все тот же, каким был на Волге…

— И ты все та же, Макака… У тебя всё такие же синие глаза… В первый раз я увидел их на Утесе…

Они крепко обнимают друг друга.

— Пусть будет все, как было… И все, как есть… — улыбаясь, говорит Динка.

— И все, как будет… — взволнованно добавляет Леня.

— Нам никогда не будет лучше, чем сейчас! — усаживаясь на мокрую кочку, задумчиво говорит Динка.

— А ты забыла, что мы еще будем жить после революции? Мы будем жить, Макака, как боги! — горячо обещает Леня.

— О! — хохочет Динка. — Я не знаю, как живут боги, я не завидую их жизни! Я хочу жить с тобой и со всеми людьми! Я хочу, чтобы все были счастливы!

— Люди будут счастливы, — серьезно подтверждает Леня. — Конечно, не так, как мы с тобой! Я думаю, что так никто еще не был счастлив и никогда не будет!

— Конечно, Лень… Мы будем всегда вместе… Вместе жить и вместе делать что-нибудь хорошее. У нас будет маленький, маленький домик…

Динка мечтательно смотрит на луг, там между зелеными кочками важно расхаживают черногусы; утренний ветерок качает разноцветные головки цветов.

— И у нас будет столько детей, сколько цветов на лугу, — растроганно говорит Динка.

— Сколько цветов на лугу? — улыбаясь, переспрашивает Леня. — Но это слишком много, Макака!

— Нет, это не много, это совсем не много! Ведь это будут не только наши дети, Лень! Это просто всякие дети! И они так перемешаются, что мы даже не отличим, где свои, где чужие. А как им будет хорошо, Лень! Мы отдадим им весь этот луг, и никто не посмеет сказать, что здесь нельзя бегать и топтать траву, никто не будет читать им длинные нотации, потому что с нашими детьми никогда не будет ни одного взрослого.

— Ни одного взрослого? — удивляется Леня.

— Ни одного, ни одного! — решительно заявляет Динка. — Взрослые часто не понимают детей. Нет-нет, я никогда не допущу к ним взрослых людей! Мои дети будут сами устраивать свою жизнь! Они сами будут драться и мириться! Дети скоро забывают обиды, а когда вмешиваются взрослые, то даже случайная драка переходит в большую ссору… Взрослые любят во всем копаться и учат детей злопамятности. Взрослые — это говорильня, а ребенок — человек действия! Он такой родился, таким и должен остаться!..

— Но ведь родители — это те же взрослые… — недоумевает Леня.

— Родители?

Лицо у Динки делается настороженным, черточки бровей взлетают вверх.

Родители… Этот трудный вопрос застает ее врасплох. Родители бывают разные: бывают хорошие, бывают плохие. Что делать с плохими?

— Ну, родители тоже не очень-то разгуляются после революции! — на всякий случай заключает она.

Но на лице ее появляется озабоченное выражение, и Лене хочется вернуть ей радость мечты.

— Ну, с родителями, конечно, разберутся, — успокоительно говорит он. — А вот ты что представь себе! Ведь все дети пойдут учиться…

— Конечно, и взрослые, и дети… — мгновенно оживляется Динка. — И может быть, Лень, в одно какое-то утро мы вдруг увидим, как все дети идут по улице… с книжками! Много, много детей. Это правда или сказка, Лень?

— Это правда, Макака! — торжественно подтверждает Леня.

— И в деревне и в городе, Лень? Все дети, во всей нашей стране? — взволнованно допрашивает Динка.

— Все, все дети… — кивает головой Леня.

— И на улицах не будет уже нищих, не будет разных, голодных сирот? Это правда, Лень?

— Конечно, правда, Макака. Ведь ради чего же борются люди? Может, не сразу… Но если все будут работать, то откуда возьмутся нищие?..

— Я буду работать, Лень, я буду так работать, что с меня пух будет лететь! — клянется Динка. — И драться я тоже буду! Рядом с тобой буду драться! Ведь за революцию еще надо драться!

— Ну что ж! Будем драться! — задорно говорит Леня, распрямляя плечи. — В городе — с капиталистами, в деревне — с помещиками и всякими Матюшкиными…

— О Лень! Вот когда от Матюшкиных одно мокрое место останется, одни тараканьи усы, — с дрожью в голосе говорит Динка и смеется счастливым, беспричинным смехом от переполняющей ее радости. Н Леня тоже смеется…

Но утро, лучшее в жизни утро, уже кончается, и от дома слышится голос Мышки:

— Ау, Лень! Ау, Динка!..

— Пойдем, — говорит Динка и с сожалением оглядывается на луг. Ей кажется, она только что видела в густой траве белые шапочки детей, а сейчас это уже только ромашки…