— Бог с тобой, милочка! — пугается Лина. — Ведь на это деньги потрачены. Катя и мама, как родную, меня провожают…
— Почему провожают? Куда провожают, Лина? — озабоченно спрашивает Динка. Разве вы с Малайкой не будете жить с нами?
Лина смаргивает слезы и молчит.
— Ты уже не любишь нас, Лина, ты одного Малайку любишь? — жалобно говорит Динка.
— Что ты, что ты, крохотка моя! Разве променяю я вас на кого-нибудь?! Никогда и не думай этого! Как была вашей Лина, так на всю жизнь и останется… А Малайка… это что ж? Это особь статья… Каждой девице надо замуж выходить, а он человек добрый, хороший… — взволнованно объясняет Лина.
Но Динка уже не слушает ее и, чувствуя какую-то горькую обиду, выходит из кухни.
На крокетной площадке занимается Алина с Анютой. Алина тоже изменилась; она совсем не замечает младших сестер, как будто они обе провалились сквозь землю. Она редко подходит и к маме, когда мама дома, ЕЕ словно ничего не интересует в жизни, кроме Кости и его поручения, И хотя белоглазый человек больше никому не попадался на глаза, Алина, как верный страж, несколько раз и день обходит весь сад…
Динка смотрит из-за кустов на гамак, где сидит Мышка. Подойти или не подойти? Мышка читает. Гога, узнав про ее слезы о Марьяшке, подарил ей несколько книг Диккенса в красивых переплетах. Для Мышки это, конечно, было отвлечением, но Динка окончательно затосковала без сестры.
«Никто не соскучивается без меня, никому я не нужна!» — с горечью думает Динка.
Но Мышка вдруг поднимает голову от книги и тихонько зовет:
— Динка, иди сюда!
Динка подбегает к ней, садится на гамак, обнимает Мышку за шею.
— Диночка, — тихонько шепчет Мышка, — я все думаю… Неужели мы никогда уже не увидим Марьяшки!.. Куда ее увезли?
У Динки сразу падает сердце, она болезненно кривится и умоляюще смотрит на сестру:
— Не говори ни о чем грустном… Не говори…
— Но как же, Диночка… Разве ты уже ее забыла? — удивленно спрашивает Мышка.
— Никто не забыл… Но я умру, если буду обо всем думать… Ах, зачем ты сказала!
Динка встает и, заткнув обеими руками уши, бежит по дорожке.
— «Карл у Клары украл кораллы… Карл у Клары…» — но что-то сжимает ей горло, и слова путаются: — «Карл у Клары клорал кораллы…»
Глава сороковая
СНОВА БЕЛОГЛАЗЫЙ ЧЕЛОВЕК
В этот день Митрич поручил Леньке продать рыбу. Ленька с вечера забежал к Федьке и соблазнил его ехать вместе.
— У Митрича рыба крупная, и торговать он велел по десяткам… Вот и будем класть девять штук его да одну твою… Поедем! Заработаешь! Я так делал единово! — вспомнив свой базар с Динкой, сказал Ленька.
Федька согласился. На базаре в этот день было людно, в рыбном ряду не протолкаться, и рыбины у торговок все большие, жирные, не чета Митричевым.
— Большой привоз нынче, — с огорчением сказал Федька. — Боюсь, простоим мы зря и вся наша рыба протухнет.
— Так пойдем на пристань, — предложил Ленька. — Наша рыба дешевая, ее живо около рабочей столовки раскупят.
Мальчики пошли на пристань. Там тоже царило оживление, только покупатель здесь был попроще и победнее, а товар — похуже и подешевле. Торговки, покупая у рыбаков весь их улов скопом, тут же отделяли лучшую рыбу на базар, а остальное продавали за гроши толпившейся на пристани бедноте.
Мальчики пристроились прямо на земле, ВЫЛОЖИВ свой товар на мешок.
— Наша рыба еще лучше! Гляди, какую мятую здесь продают! — с гордостью сказал Федька.
К мальчикам начали подходить покупатели. Торгуя, Ленька вытягивал шею и искал в толпе Степана.
«Как раз завтрак сейчас у рабочих… Может, и он где около столовки ходит…»
Ему очень, хотелось повидать Степана, но пойти поискать его он не решился, так как один раз, во время разговора, Степан вдруг сказал:
«Около столовки меня не окликай и не ищи! Это привлекает внимание и может испортить дело. Дома увидимся».
Ленька испугался и, слоняясь по базару в поисках работы, вовсе перестал появляться у пристани.
Сегодня он не собирался заходить к Степану и на дом, так как торопился. Его беспокоила Динка. Девочка выглядела какой-то запуганной, и, когда под вечер он, приезжая из города, звал ее на утес пить чай, она нерешительно оглядывалась вокруг и качала головой:
«Нет, Лень. Уже скоро вечер, деревья и кусты станут черными…»
«Да какой сейчас вечер? Еще до приезда твоей матери целый час! Пойдем!» звал ее Ленька.
«Нет… Лучше побудь здесь. Я, знаешь… — Она прижимала к щели лицо и тихо говорила: — Я хозяина твоего боюсь…»
«Да брось ты об нем думать! Зачем он тебе нужен?!»
«Как — нужен? — Динка в испуге трясла головой. — Он мне совсем не нужен! Совсем не нужен!»
«Ну, так чего ты к нему пристала?» — возмущался Ленька.
«Не я к нему пристала, а он ко мне пристал. Вот так закрою глаза — и сразу подымается, подымается… Особенно если темно… И даже дома… Я так боюсь. Лень… — морщась, говорила Динка и тихо добавляла: — У меня вообще всякое в голове страшное. Я и НЕ хочу думать, а думаю…»
Ленька растерянно глядел в ее испуганное лицо и не мог понять, что с ней случилось.
«В воскресенье ее мать дома, а сейчас она все больше с Мышкой, а Мышка и сама расстроенная… И Лина у них собирается — это небось тоже действует, да еще, беда, рассказал при ней Вася про хозяина…»
Озабоченный этими мыслями, Ленька забыл о Степане и торопился продать рыбу, чтобы поскорей уехать домой. На его счастье, покупателей было много, и, нанизав на бечевку «набор для ухи», как учил Митрич, он легко прикидывал к каждой связке десятую рыбешку Федьки.
— Вот стерлядь, потроха, вот жирная уха! — выкликал он, подражая Динке.
Покупатели подходили, и Федька, похлопывая рукой по стертому кожаному кошельку, весело говорил:
— Здорово получается! Гляди-ка, сколько Митричевых рыб в нашу пользу остается! Старику-то ведь лишь бы цену взять. Мы и его не обидели и сами заработали!
— Да я ж про то и говорил! — с гордостью отвечал Ленька, вглядываясь в проходивших покупателей. — Рабочие жены мяса не покупают, им подешевле что давай… Вот рыба, рыба! Дешево и сердито! — бойко закричал Ленька и вдруг осекся…
За толпившимися женщинами, рваными платками, ситцевыми кофтами и вылинявшими кепками вдруг мелькнуло знакомое серое лицо… Ленька вытянул шею и впился взглядом в длинную фигуру, серую шляпу, прилипшие к вискам жидкие волосы и бесцветные, словно вымоченные в воде, глаза.
Федька тоже разглядел что-то в толпе и, подтолкнув товарища локтем, тихо сказал:
— Гляди-ка… полиция… Ловит, что ли, кого?
— Торгуй тут! — быстро сказал Ленька и, перепрыгнув через мешок с рыбой, скрылся в толпе.
«Сыщик! Сыщик… тот самый…» — мысленно повторял он про себя и, стараясь не бежать, изо всех сил пробивался вперед…
До столовки было далеко. От пристани то и дело отъезжали груженные мешками возы, босоногие, рваные мальчишки шмыгали между ними, подбирая просыпавшуюся картошку и ловко прорезая сзади мешки… Всюду стоял шум и гам: возчики щелкали кнутами, торговки визгливо нападали друг на дружку, с пароходов доносились резкие гудки, смачно ругались грузчики… Всюду толпился народ, но Ленька, расталкивая всех локтями и слыша позади сердитые окрики, протиснулся сквозь толпу и выбежал к столовке. В замусоленные потными руками двери входили и выходили рабочие. Затягиваясь махоркой, они громко ругали протухшие щи и, сплевывая в сторону, поминали червивую селедку… Ленька шмыгнул в дверь, нетерпеливо и жадно оглядывая сидевших, за столами и стоявших у стойки рабочих. Громкие голоса, звон тарелок и тошнотный запах пареных кислых щей ошеломили Леньку.
«Степан! Степан!» — в отчаянии взывал он про себя, пробегая взглядом по чужим изможденным лицам…
Половые, в серых передниках, с горой грязных тарелок и пустыми чайниками, бесцеремонно толкали его в спину… Но нигде не было видно знакомой долговязой фигуры в старой шинели…
Холодный пот выступил на лбу мальчика, колени задрожали… И вдруг за одним из столиков, под засиженной мухами занавеской, шевельнулась серая шинель. Степан спокойно беседовал с рабочими, прихлебывая чай и прикусывая хлеб. За стулом его висела знакомая Леньке плетеная кошелка.