— Шныряет тут в толпе, жулик эдакий! А еще матрос! — поддержали ее в толпе.
Ленька, боясь попасть в перебранку и осрамить своего капитана, молча нырнул между людьми и, отойдя подальше, оглянулся. Он был зол и расстроен.
«Тьфу с ней, с этой выставкой! Знал бы, не ходил…» Он поискал глазами капитана, но капитана нигде не было. «Ну и ладно! — подумал Ленька. — Какой интерес мне с ним ходить… Я один-то быстрее все обегаю да сапожки куплю».
Он пробежал еще несколько аллей, заплутался, попал к выходу, потом снова обошел все ряды лавок… В одном месте детей катали на осликах, в другом вертелась карусель… Наконец начались ряды лавок с одеждой… Дальше шли палатки с обувью — чувяками, сапожками. Сердце Леньки замерло, остановилось. В одной из палаток, над головой старого татарина в тюбетейке, висели красные сафьяновые сапожки со светлыми подковками. Сапожки были всех размеров, и Ленька, вытянув вперед растопыренную ладонь, несмело подошел к торговцу.
— Мне сапожки… Вон энти сымите… — охрипшим от волнения голосом сказал он.
Татарин ловко поддел связанные шнурком сапожки и, бросив их на прилавок, спросил:
— Какой нога надо?
Ленька, трепеща, положил на прилавок свою ладонь, примерил подошвы.
— Велики… Меньше давай…
Татарин полез под прилавок, вытащил еще две пары. Сапожки были мягкие, с кожаной подошвой и светлыми подковками на каблучках. Наверху голенищ шли зеленые и желтые полоски с двумя кисточками посредине… Ленька поставил один сапожок к себе на ладонь и засмеялся:
— Как раз! Как раз будут!
— Ну, бери. Спасибо скажешь — хорош товар. Плати деньги! — обрадовался и торговец.
— А сколь денег-то? — оробел вдруг Ленька, вытаскивая из кармана свой рубль.
— Два рубля с полтиной давай, — протягивая руку, сказал торговец.
Ленька сжал свой рубль, лицо его посерело, глаза испуганно поглядели на продавца.
— За рубль отдай… Нет у меня больше, — безнадежно прошептал он, крепко держа одной рукой красные сапожки.
— Чего рубль?! Два с полтиной давай, дешевле нет… Смотри товар, не жалей! — звонко стукнув о прилавок каблуками, нахмурился татарин.
— Нету у меня… — умоляюще пробормотал Ленька, — Уступи, дяденька…
— Чего уступал? Зачим торгуешь, если денег нет! Ступай, ступай! — рассердился татарин.
Ленька, крепко держась за сапожки, тянул их к себе, торговец — к себе…
— Уступи! Я тебе чем ни чем отработаю, — безнадежно бормотал мальчик.
— Иди! Выпускай сапог! Караул кричать будем! — толкал его татарин.
— В чем дело? Сколько тебе не хватает? — раздался вдруг за спиной мальчика знакомый голос.
Стоя в отдалении, капитан уже давно наблюдал Ленькину торговлю. Глядя на упрямое и несчастное лицо мальчика, он вспомнил кудрявую встрепанную девчушку и обещание Леньки привезти ей из Казани красные сапожки.
— Ну, бери сапожки… Вот еще полтора рубля; — бросая на прилавок деньги, сказал капитан.
Ленька, не смея верить своему счастью, вынул из вспотевшей ладони драгоценный рубль и, прижимая к груди завернутые в бумагу сапожки, отошел от прилавка. Лицо его сияло, на бледном лбу выступили крупные капли пота.
— Спасибо… Я заслужу… Отработаю… — сказал он капитану.
На другой день пароход «Надежда» двинулся в обратный путь. Ночью Ленька беспокойно вертелся на своей койке. Под подушкой у него лежали красные сапожки, и во сне скупой татарин требовал их назад, а из-за решетки вдруг выступала черная женщина с огромными тоскливыми глазами… Ленька стонал, просыпался, ощупывал под подушкой сапожки и, прислушиваясь к стуку колес, взволнованно думал:
«Еду… Домой еду… На утес к Макаке…»
Глава восьмидесятая
НЕОЖИДАННЫЙ ВЕСТНИК
Снова грустный осенний вечер на крылечке. Веселится одна Динка. Она уже не сидит около маминых колен, а, подхватив прыгалки, скачет по всем дорожкам, весело распевая:
— Господи, при чем тут Новый год? — смеется Марина.
— А я знаю, — говорит Мышка. — Это она поет, что все, у нее будет по-новому, и потом просто для рифмы.
— Вот чепуха какая! Поди-ка догадайся! — усмехается Марина.
— А я все у нее знаю. Я даже по ее лицу могу сказать, когда она говорит правду, а когда врет, — уверяет Мышка.
Марина вспоминает светлое откровение Динки и грустно качает головой:
— Узнаешь, когда она сама скажет.
— А она всегда скажет — Динка ведь очень болтливая, мама, — говорит Алина.
— И болтливая и скрытная, — поправляет мать.
— Ну! — машет рукой Алина. — Я бы ей ничего не доверила!
— А я бы доверила, — серьезно говорит Марина.
— А ты знаешь, мамочка, что она один раз сказала! — вдруг оживляется Мышка. — Она сказала, что ее вранье одно вкладывается в другое, как деревянные яички, и только самый шарик внутри взаправдашний!
— Ну вот, поди-ка, доберись до этого шарика! — смеется Марина и, вспомнив Динкиного друга Леньку, начинает рассказывать о его тяжелом детстве, о злом хозяине.
Девочки слушают молча, но еще печальней и тоскливей становится на крыльце от этого грустного рассказа… Марина хочет пробудить в Алине и Мышке любовь и сочувствие к Леньке: ведь мальчик завтра придет в их семью… Она не сомневается в Мышке, но как отнесется к нему Алина?
— Пусть каждая из вас поставит себя на место Лени. Вот он придет в нашу семью, и все мы, кроме Динки, еще чужие ему. И так важно хорошо и ласково встретить человека… Показать, что его ждали…
Марина ищет нужных слов, но Мышка подсказывает их ей из глубины своего доброго сердечка:
— Мы сразу будем любить его, мама. Мы скажем ему, что теперь он — наш брат.
— Конечно, мы не обидим его, но согласится ли папа? Ведь ты хочешь, чтобы он был тебе как сын? — строго спрашивает Алина.
Лицо матери вспыхивает румянцем. Холодный взгляд голубых глаз останавливается на старшей дочери вопросительно и гневно:
— Ты должна знать раз и навсегда, что папа во всем полагается на меня! И каждый отец будет гордиться таким сыном, как Леня…
— Конечно! Я же ничего не сказала, мама. Почему ты сердишься? — пугается Алина.
Мать спохватывается и, горько улыбаясь, говорит:
— Я ничего не требую от тебя, я только боюсь, чтобы Леня не почувствовал себя чужим в нашей семье.
— Пускай наравне, мамочка: как мы, так и он, — подсказывает Мышка.
— Вот именно: как вы, так и он. Это не гость, не случайный человек… Тут нужно сердце и чутье, Алина! — волнуется мать и, слыша приближающийся топот по дорожке, быстро меняет разговор. — Я хочу тихонько-тихонько спеть одну песню… Знаете, какую?
Алина, еще не остывшая от волнующего разговора, молча поднимает на мать обиженные глаза… Но Марина знает, чем успокоить старшую дочку.
торжественно подхватывают обе девочки.
— «Но мы поднимем гордо и смело…» — волоча за собой прыгалки и примащиваясь около матери, вступает в хор Динка.
Дети хорошо знают, что песня эта запрещенная, голоса их звучат тихо и торжественно. Они стараются петь так твердо и храбро, как поют настоящие революционеры, они знают, что с этой песней в девятьсот пятом году шли по улицам толпы народа… За эту песню казаки били людей нагайками, топтали лошадьми…
— «В бой роковой мы вступили с врагами…» — выпятив худенькую грудь, поет Алина. Она так честно и гордо выводит эти слова, что даже кончики ее торчащих ушей из-за туго стянутых кос покраснели от волнения и глаза стали огромными.