А Катя, замученная беспокойством за Костю, убитая горем от разлуки со своей любимицей Мышкой, встревоженная мыслью, что старшая сестра останется одна с детьми, действительно забыла о Динке.
Марина, мельком взглянув на младшую дочку, подозвала ее к себе:
— Возьми щетку, почисти вот это платье!
Динка схватила платье — она была рада хоть что-нибудь сделать для Кати.
Платье было серое, шерстяное. Марина готовила его сестре в дорогу, Динка, размахивая щеткой, изо всех сил трясла и чистила это платье, потом, подбежав к матери, обняла ее за шею и взволнованно прошептала:
— Скажи Кате, чтобы она не забыла обнять меня, мама… Я ведь тоже люблю ее…
Марина удивленно вскинула на нее глаза, грустная тень пробежала по ее лицу, и, не найдя других слов, она тихо сказала:
— Катя вспомнит сама…
Но Катя не вспомнила сама. Присев около нее на полу, Марина с горьким упреком зашептала, склонясь над чемоданом:
— Ты забыла Динку… Ты забыла, как она старалась спасти Костю… Катя закрыла лицо руками.
— Динка, Диночка… — позвала она.
Динка оторвалась от перил, бросилась в ее объятия… Они плакали вместе, крепко обнимая друг друга.
— Я буду хорошей девочкой… — захлебываясь от слез, бормотала Димка.
— Прости меня, прости меня, маленькая, родная моя… — шептала Катя.
На вокзал поехали все вместе. Олега не было. Наступало время охоты, и его сиятельство граф потребовал, чтобы умелый стрелок-лесничий неотступно сопровождал его на охоте… О внезапном отъезде младшей сестры Олег не знал…
Сиротливой кучкой стояли около поезда дети… Катя и Марина молча смотрели друг на друга.
— Я никогда не говорила тебе… но я преклоняюсь перед твоим мужеством, Марина… — не отрывая глаз от лица сестры, сказала Катя.
Марина улыбнулась ей, голубые глаза ее, обведенные темными кругами, просияли. И, как всегда в самые трудные минуты жизни, она твердо сказала:
— Я верю, Катя… Верь и ты…
Когда поезд двинулся, дети бросились за ним… Катя замахала платком.
— Пойдемте, — сказала Марина, положив руки на головы младших детей. Пойдем, Алина!
Глава семьдесят седьмая
ОПУСТЕВШЕЕ ГНЕЗДО
Снова идут дни… Динка уже потеряла им счет на своих пальцах… По-прежнему прибегает она на обрыв, садится на сухую порыжелую траву и, опустив голову в колени, ждет. И кажется ей, что, пока она так сидит на обрыве, время идет да идет, шумит над ее головой осенними ветрами, окрашивает в желтые и красные цвета листья, покрывает рябью темные волны реки… Динка вспоминает густую сочную траву с колокольчиками, с крупными ромашками, вспоминает белые нежные кувшинки на желтом откосе и, протянув руку, ласково дотрагивается до сухих, мертвых цветов. Ей не жаль уходящего лета. Пусть идет время…
«Пусть скорей идет время», — думает она и медленно плетется домой. Ей нельзя надолго отлучаться из дому. Все изменилось там теперь. Нет Кати… нет Лины… Правда, мама уже не ездит на службу, она целый день проводит с детьми. Накинув на голову платочек, она готовит обед. Алина, Мышка и Динка втроем вертятся вокруг нее, стараясь изо всех сил помогать маме.
— Идите, Никич! Нас много, мы сварим! Отдыхайте! — говорит старику Марина.
Никич, качая головой, смотрит, как все четверо толкутся около плиты, как суп с шумом выбрасывается из-под крышки, как бешено бурлит каша…
— Все поставлено, теперь оно само будет вариться! Пойдем почитаем до обеда! — весело говорит Марина.
Она усаживается на гамак вместе с Мышкой, Алина и Динка устраиваются около нее на стульях. Мышка на особом положений.
— Не давайте ей плакать! — говорит мама. — Она очень тоскует по Кате…
По Кате тоскуют все, но Мышка больше всех… Она часто забирается в свою кровать и, спрятав голову под подушку, тихонько плачет. Но Алина и Динка неусыпно следят за сестрой.
— Мама, иди скорей! Мышка плачет! — взволнованно сообщает Алина.
— Мышка, Мышенька! Вот мама! Мама с нами! Она всегда будет с нами! — обнимая сестру, утешает ее Динка.
— Мышенька! — говорит мама, присаживаясь на кровать. — Катя скоро напишет нам письмо, а летом она приедет! Не плачь, моя голубочка! Мама с тобой…
— И мы тут, Мышка… Вот мы с Динкой… — успокаивает ее Алина.
Никто теперь не претендует на самое лучшее место около мамы, там всегда из-под маминой руки торчит острый носик осиротевшей Мышки.
Марина читает веселую книжку, громко смеется… Дети смотрят на мать растерянными глазами и улыбаются… Им почему-то не хочется смеяться, и мамин смех звучит так одиноко, что у Динки щекочет в горле.
«Бедная мама! Она хочет нас развеселить, а самой ей еще хуже, чем нам…»
За обедом Никич сердито выговаривает хозяйкам за пригоревшую кашу и выбежавший суп.
— «Ложись, Никич! Ложись! Отдыхай!» А чего тут отдыхать, когда в кухне дым и чад! Как теперь кашу будете есть? — ворчит старик.
— Так и будем есть! Правда? — накладывая на тарелки пригоревшую кашу и с улыбкой глядя на детей, говорит Марина.
— Правда! Правда! — кричат все трое, хватая ложки.
— Ешь, не подводи маму, — шепчет Мышке старшая сестра, торопясь доесть спою порцию.
— Ничего! — весело заявляет Динка. — Если сильно проголодаться, то и черта можно проглотить!
На завтрак, по совету Динки, варится картошка в мундире, на второе и третье блюдо появляются на столе арбузы.
— Дин-ка, вый-ди! Вый-ди! — по-прежнему выкликают девочку Минька и Трошка, являясь под забор со своими дарами.
Со времени отъезда Кати пошел уже пятый день…
— Мама, — шепотом спрашивает Алина, — когда же мы переедем в город?
Марина уходит с дочерью на большую скамейку и долго что-то объясняет ей. Они сидят рядышком, как две подружки, Алина изо всех сил старается заменить маме Катю.
— Мы пойдем посоветоваться. Не ходите за нами, — строго говорит она младшим сестрам.
Но они не советуются. Мама сама ждет совета.
— Я сказала товарищам, что хочу уехать на Украину… Сейчас они решают вопрос, как помочь нам. А пока просили меня посидеть с вами на даче…
— Но почему же так долго, мамочка? Ведь уже становится холодно. И потом, я пропускаю гимназию… — зябко поводя плечами, говорит Алина.
Но мать ничего не может ей сказать. Она сама беспокоится, что так долго нет никаких указаний от товарищей.
— Подождем еще недельку… Кстати, вернется Леня… Мне надо с ним серьезно поговорить, — отвечает она дочери.
Алина замолкает. Ей кажется, что уже давно все ее подруги учатся, одна она все еще сидит на даче. Алине не нравится и переезд на Украину: ей жаль расстаться со своими подругами и особенно с Бебой. Алина любит свою гимназию, но она молчит. Ей жаль маму. Маме так тяжело без Кати… И от папы уже давно-давно нет писем… Алина уже не спрашивает о нем…
— Будем ждать, Алина, — поднимаясь со скамьи, устало говорит мать.
Девочка смотрит на нее с глубокой грустью, но, верная Катиному завету, безропотно отвечает:
— Конечно, подождем, мама.
Оставшись одна, Марина неподвижно сидит в кресле. Она думает о Кате, о муже, думает о своей трудной жизни, о детях, которые так болезненно чувствуют свое одиночество.
Но Марина не плачет. Тонкая морщинка прорезает ее лоб, темные ободки вокруг ее светлых глаз с каждым днем становятся глубже, в длинных косах серебрятся новые ниточки… Марина не думает о себе, она думает о детях… Она всегда там, где готовы брызнуть, слезы… Чаще всего она с Мышкой. Но однажды, спрятавшись в уголок террасы, тихонько всхлипывает Динка.
— О чем ты? — спрашивает мама.
— Я боюсь… что… Ленькин… пароход вдруг… утонет… — безутешно шепчет Динка.
Мама, всплеснув руками, поднимает ее голову, смеясь вытирает ей лицо своим платком.
— Пароход не утонет, — говорит она, и Динка успокаивается.
Пароход и правда не тонет, но откуда же может знать Марина, сколько горьких слез еще готовит судьба ее дочке…