Марина сидит на крыльце. Сбоку, под большим теплым платком матери, прилепилась Мышка. По другую сторону — Алина. А около колен, как всегда, сжалась в комочек Динка…

Солнце уже давно спряталось. Свежий ветер сметает в кучи сухие листья… Желтыми листьями усыпано и крыльцо… Медленно кружась, падают они на головы детей, на пушистые косы Марины…

Поредел и словно вымер сад. Опустели цветочные клумбы. Пусто и грустно в маленькой даче. Давно-давно не слышно здесь веселого шума голосов, детского смеха. Все реже и реже бегает на обрыв Динка.

«Нас и так мало осталось…» — думает она, глядя на печальные лица сестер и матери. Каждый вечер сидят они теперь на крылечке, но все грустней и грустней это тихое сидение на опустевшей даче. Лежит на коленях Марины раскрытая книга…

— Не надо читать, мамочка! Посидим так… — просят дети. Марина смотрит на их осунувшиеся, вытянутые лица, глубокая усталость охватывает ее. Кажется, что иссякли все слова утешения, не звучит смех, и вместо веселой улыбки горькая складочка ложится у губ.

— Давайте споем что-нибудь… — предлагает Марина, стараясь вспомнить бодрую, веселую песню, но вместо этой песни на память невольно приходят другие. — «Поздняя осень, грачи улетели…» — запевает она и, с невеселым смехом обрывая себя, машет рукой: — Нет, не эту!

— Давайте дяди Лекину: «Так ветер всю красу наряда с деревьев осенью сорвет…» — тихо начинает Динка.

— Нет-нет, я сейчас вспомню… — говорит Марина, но песни, веселые песни, не приходят ей на ум. — Давайте я скажу вам стихи, — предлагает она. — Вот Шевченко. Вы ведь любите Шевченко?

— Мы любим… — хором откликаются дети. Марина читает стихи. На последних строчках голос ее звучит все тише и неуверенней:

Нет, не читается сегодня, — решительно говорит Марина. Маленькая сиротливая кучка сдвигается ближе…

— Мы не можем петь, мамочка. Нас так мало… Нас было много раньше, жалобно говорит Мышка.

Никто не отвечает ей… Стучит оторванной ставней ветер, а кажется всем, что в уголке террасы стучит швейная машинка, а может, это стучит в калитке Марьяшка своей неизменной ложкой… А может, в кухне месит тесто Лина, налегая на доску…

Динка смотрит на сад, и каждый падающий лист представляется ей цветным флажком, взлетающим над забором И Динка не выдерживает.

— Мама, почему у нас все время какое-то горе? — уткнувшись в колени матери, спрашивает она.

— У нас нет горя! — резко отвечает Марина, словно встряхнувшись от тяжкого сна. — У нас никто не умер… Папа жив, Костя жив… Лина недавно приезжала… У нас нет горя… а если бы даже оно и было, то мы не поддались бы ему, не опустили головы… Надо думать о хорошем, а не о плохом, Дина!

— Конечно… — неуверенно поддерживает ее Алина. — Если Катя поехала, так ведь она поможет Косте и другим несчастным людям…

— А Лина вышла замуж за хорошего человека. Малайку, — это ведь тоже надо радоваться, да, мама? — стараясь попасть в тон сестре, предположила Динка.

— А папа наш любит нас… и тоже мы радуемся… — высунув из-под платка распухший нос, добавила Мышка. Марина откинула назад голову и засмеялась.

— Значит, у нас нет горя? — весело сказала она. — Вот видите! Надо уметь во всем находить хорошее! Горе — это враг человека, с ним надо бороться не слезами, а мужеством! — твердо закончила Марина.

— Ну да! — вдохновленная ее словами, встряхнула головой Динка, — Горе это враг! Но мы не поддадимся! — И, решив сразу проявить мужество, она вскочила и показала сестрам шиш. — Вот ему!

Алина шутя хлопнула ее по руке, все засмеялись.

— и еще… — сказала Марина, радуясь, что дети развеселились. — Еще часто бывает, что за горем следует радость… Вот как на небе: тучи, тучи, и вдруг солнышко…

— Динка! Вый-ди! Вый-ди! — вдруг раздалось за забором.

— Арбузы кричат! — засмеялась Динка и побежала к калитке.

Навстречу ей выдвинулся Трошка; круглая физиономия его лоснилась от удовольствия.

— Погоди, я скажу… — оттолкнув выпрыгнувшего из кустов Миньку, заторопился он. — Слышь, Динка! Пароход «Надежда» вышел из Казани! Мы от Минькиного отца узнали! Динка взвизгнула, хлопнула калиткой и помчалась к даче.

— Мама, мама! Ленька едет! — кричала в буйной радости Динка — Ленька едет! — повторяла она, ликуя и кружась.

— Ну вот, и пришла радость! — сказала с облегченным сердцем Марина.

— Но ведь это только для Динки… — разочарованно откликнулась старшая девочка.

— И для меня! — выскочила вдруг Мышка.

— И для нас! — строго сказала Марина. — Нам всем нужен такой верный, стойкий товарищ, как Леня.

— Он старше меня? — ревниво спросила Алина. Мать ничего не ответила. Она смотрела на младшую дочку и радовалась ее радости. Широко раскрыв руки и закинув голову, Динка смеялась и пела, кружилась и падала, надувая пузырем платье… Скучные осенние листья вдруг ожили. Красные, желтые, оранжевые, как разноцветные птицы, они веселыми стайками слетали с деревьев на голову и плечи девочки.

И Марине снова захотелось, чтобы на крыльце бодро и радостно зазвучали голоса детей.

— Ах, как же я не могу вспомнить ни одной хорошей песни! — с досадой сказала она, проводя ладонью по лбу и тщетно роясь в своей памяти. — Вспомните хоть вы, Алина, Мышка!

Но девочки тоже не могли попомнить веселой песни, все, что они предлагали, в конце, или в середине, или с самого начала было грустное… А звонкий голос Динки раздавался уже в другом углу сада, и желтые печальные листья снова медленно и скучно падали на крыльцо.

Вот и Казань… Ленька стоит на борту парохода и смотрит на кривые улички предместья, убогие домишки с плоскими крышами.

— Это еще, брат, не Казань… Это так коло берега беднота ютится. Сама Казань эвон где! — говорит повар Никифорович, указывая рукой на затонувшие в желтеющих садах золотые маковки церквей. — Старинный город… Казань-матушка!

— А сколько здесь стоять будем? — спрашивает мальчик. Ему кажется, что прошло уже много дней и ночей, с тех пор как пароход «Надежда» отчалил от родной пристани… Сильно скучает Ленька. Плохо ест, не идет ему «знатный матросский харч» на пользу.

— Не в коня корм… — ворчит толстый кок Никифорович, подкладывая Леньке не в очередь лучшие куски. — Не могу откормить, ваше благородие, — говорит он капитану. — Шибко задумывается мальчонка…

Не радовала Леньку и подвесная койка. По ночам тяжело ворочался он с боку на бок, слышался ему горький плач покинутой Макаки… Представлялось ему, что идет она по берегу одна-одинешенька, остановится, оглянется… Нет Леньки!

Больше всего мучили мальчика ночные кошмары: никак не мог он забыть перекинутую на утес и оставленную второпях доску. Снилось: идет по этой доске Макака, пошатнулась, взмахнула руками: «Лень!.. Лень!..»

А доска тихо поворачивается под ней…

Ленька вскакивал, крупный пот катился по его лицу…

«Нет, не работа это, не жизнь это..» — тоскливо думал он.

А все было бы хорошо, когда б не тоска по оставленной подружке. Матросы относятся к Леньке бережно и любовно: каждому бросается на помощь Ленька, не гнушается никакой работой. И промеж взрослых держится скромно; сидя за общим котлом, хлебает щи аккуратно, позади всех протягивает ложку…

— Хороший малец! Старательный, только уж больно невеселый, — докладывают капитану матросы.

Капитан зовет мальчика к себе в каюту, подолгу разговаривает с ним.

— Скучаешь, Леня? — часто спрашивает он. Ленька молчит и смущенно улыбается.

— Ты, малец, к нам привыкай. Дружба — она, конечно, первеющее дело, только на воде подружек забывать надо. Не до них тут!.. — глядя на Леньку, говорят старые матросы.