Меня, как зверя в клетке, которого тычут палками, стала одолевать ярость. Она довольно часто донимала меня в нашем задрипанном семейном гнезде, и выходы ей можно было давать разные. Во-первых, я мог дать волю своему праестеству или своему естественному «я», или, проще, стать по-отцовски злобным и грубым. Во-вторых — и это было не так опасно, — я мог сделаться убийственно корректным.

— Что, в сущности, такое дерзость? — начал я, нарочито рассматривая свои ногти. Но отцовская злость — или, может, горечь, кто его знает, — тоже, видимо, искала выхода.

— А ну прекрати умничать! — рявкнул он. И добавил: — Если их в нашем растреклятом Техническом только этому и научили, то слава богу, что я вырос неучем.

— Так-так, признание, — пробормотал я, стараясь, однако, чтобы отец не услышал. Он пристально, с угрозой посмотрел на меня. — Пойду наверх, — сказал я немного погромче.

— И пусть он не шастает по спальням, — выкликнула из гостиной бабушка.

Не было ей никакого дела до наших спален, потому что она жила у нас как постоянный, а все-таки гость! Не в силах больше сдерживать ярость, я крикнул:

— А сунь-ка ты спальню себе… — В последнюю секунду мне удалось умолкнуть и ничего страшного сказано не было, но я так резко себя оборвал, что меня даже качнуло назад.

— Что? — рявкнул отец и, бросив полку на пол, подскочил ко мне. — Что ты сказал? А ну повтори, щенок, что ты сказал! — Он схватил меня за ворот и угрожающе поднял кулак. — А ну повтори, щенок! А ну повтори!

— Эти мелодрамы…

— А ты меня не милодрань, умник ты растреклятый! — прорычал отец.

Я не испугался и даже не разозлился на него. Меня охватила тоскливая безнадежность — ведь я не мог объяснить ему — да и никому бы в нашем городе не смог, — что это всего лишь строчка из веселой поэмы про Иосию Блудена. У нас не поостришь.

— Да я только хотел сказать…

— Вот и говори толком! — перебил меня отец. — Ишь, распустил свой растреклятый язык! Что ты хотел сказать бабушке? А ну — что ты ей хотел сказать?

— Да отпусти ты его, он сегодня в свежей рубашке, — озабоченно вмешалась матушка.

— Я вот его самого когда-нибудь освежу. Я его так освежу, что век будет помнить, — немного поостыв, пробурчал отец. — С его растреклятыми вечными ручками да замшевыми башмаками. И сегодня он никуда вечером не пойдет. Знаю я, где он всего этого набирается. Пусть сегодня дома сидит… и завтра… и вообще…

Я стоял у раковины, разбитый и вялый, не зная, какое выражение лица подошло бы к этой дурацкой домашней драме. И слов, которые не показались бы отцу наглым умничаньем, я тоже не находил. Странно всхрипывая, бубнила в гостиной бабушка. «…взбесившийся щенок», — услышал я конец ее фразы.

— Ну послушай…

— А ты меня не нукай! — опять взъерепенился отец. — Послушай у него то, послушай у него это… И чтоб я больше не видел по всему дому твоих растреклятых книг и растреклятых бумажонок… и всякого растреклятого мусора! А то я и тебя вместе с ним вышвырну к растреклятым чертям!

В таком состоянии он понимал только злобный тон и ругательский жаргон. Развесив по-отцовски губы, я истошно заорал:

— Что ты на меня взъелся, мешают они тебе, да?

— Мне-то нет, это они у тебя в голове все перемешали, — успокаиваясь на роли семейного остряка, отозвался отец. Он отошел от меня и поднял брошенную полку. Я принялся молча поправлять галстук. Услышав матушкино «Ну вот, опять ты довел отца», он обернулся и сказал:

— Довел не довел, а я его держать больше не буду, Он знает, где у нас чемоданы. Пусть катится в свой растреклятый Лондон.

— Нет, не пусть! — воскликнула матушка. Она не сразу решила, кто из нас нуждается в ее поддержке, но сейчас без колебаний встала на мою, как ей казалось, защиту,

— Я его держать не буду. Пусть катится, — сказал отец.

— Нет, не пусть!

— А я говорю, пусть катится, — уперся отец. Эта мысль явно нравилась ему все больше и больше. — Пусть катится, — повторил он. — Пусть катится.

— Нет, не пусть! Нет, не пусть! Нет, не пусть! — трижды выкликнула матушка.

— Послушайте, — вмешался я. — Давайте обсудим…

Но в этот раз отец не обратил внимания на мои слова.

— Надо же, — проворчал он, — только школу успел закончить, и все ему сразу стало не так да не эдак. То яйца неправильно сварили, то еще что-нибудь. А то подавай ему какие-то особенные пшеничные хлопья, потому что их в телевизоре показывали. Нет, с меня хватит. Хватит с меня. Пусть катится.

— Нет, не пусть! — окончательно утвердила матушка. — И ты не перебивай меня, Джефри. Рано ему ездить в Лондон, не дорос. Ты же сам говорил. Он еще и думать-то как следует не умеет. Чего наберется со стороны, на том и стоит.

— Вот и пусть катится. Он давно на этом стоит,

— Нет, не пусть. И никуда он не покатится, пока я здесь.,

— Ему бы в армию, — совсем уже спокойно сказал отец. — Ему бы в нашей растреклятой армии послужить, вот что ему надо.

— Нет уж, это ты, если хочешь, отправляйся в армию служить, а он обойдется, — заключила матушка.

На этом разговор вроде бы закончился, и я шагнул к двери.

— Ну а сейчас куда он собрался? — спросил отец.

— В туалет, — злобно ответил я.

Странно, что бабушка не внесла свою лепту в семейную перепалку, открывая дверь гостиной, подумал я. Но, покосившись на нее, сразу же понял, почему она молчит.

— Мама, скорей! — испуганно крикнул я и уставился в потолок, чтобы не смотреть на бабушку. Но мне уже и с первого взгляда стало ясно, что дело плохо. Бабушка сидела, запрокинув голову назад и как бы окостенев, а ее желтоватое лицо конвульсивно подергивалось. Глаза у нее выпучились, и на губах пузырилась пена. Она, видно, пыталась крикнуть и встать, но только безмолвно разевала рот, вцепившись мертвой хваткой в подлокотники кресла и неестественно выгнув спину.

— Ну вот, доскандалились! — воскликнула матушка, вбегая вслед за отцом в гостиную. Отец бросился открывать окно.

— Да у нее же растреклятый припадок! — крикнул он. — Принеси нюхательную соль! Живо, не чешись!

Обрадовавшись, что можно убежать, я помчался вверх по лестнице за нюхательной солью. Смотреть на бабушкины припадки, которые повторялись в последнее время все чаще, мне было страшно и, если честно признаться, противно. И я не раз уже с ужасом думал, каково мне придется, если у бабушки начнется припадок, когда мы останемся дома вдвоем. А сейчас, разыскивая в матушкином туалетном столике нюхательную соль и машинально проверяя, не спрятала ли она сюда какие-нибудь найденные у меня опасные вещички, я поймал себя на привычной мысли, что, может быть, в этот раз бабушка наконец умрет и мы заживем немного спокойней. Чтобы прогнать из головы эту пакостную мысль, я применил цитатно-считальный метод — семьдесят четыре, девяносто шесть, Господь пастырь мой — и, слегка успокоившись, подумал, что, когда я вернусь, припадок уже благополучно кончится, никакой пены у бабушки на губах не будет и наша жизнь опять войдет в привычную колею. Вынув из ящика зеленый флакон с нюхательной солью, я пошел вниз. На площадке между этажами, почесывая пятку об стойку перил, я загадал, что если мне удастся неспешно досчитать до пяти, то к моему возвращению припадок пройдет.

Я стоял на площадке и медленно считал — раз, два, три, четыре, пять, шесть, — но вдруг дверь гостиной распахнулась, и в холл выскочил отец.

— Да скорей же ты! — увидев меня на площадке, крикнул он. Я бегом спустился вниз и отдал ему флакон.

— Зашел в туалет, — автоматически пробормотал я, но он уже захлопнул за собой дверь.

Я снова пошел наверх, пытаясь убедить себя, что мне и правда нужно в туалет, но ничего у меня из этого не получилось. Тогда я свернул к себе в комнату и лег на кровать. Меня знобило. Я прислушался, и мне показалось, что я уловил слабый бабушкин голос — значит, все уже было в порядке. Чтобы окончательно разделаться со своим страхом, я представил себе собственную смерть в Амброзии и безутешное горе моих амброзийских родителей. Это помогло, и, почти совсем успокоившись, я стал главой нашей семьи. К нам пришел страховой агент и принялся убеждать бабушку застраховаться на случай смерти, чтобы страховая компания оплатила ее похороны, но бабушка никак не могла сообразить, о чем он толкует. Я вернулся домой, как раз когда страховой агент начал издевательски запугивать бедную старушку. «Что вам угодно, сэр?» — холодно спросил я. — «Застраховать эту престарелую даму на случай смерти, — ответил он. — А вы кто такой?» — «Внук этой престарелой дамы, сэр. Я неплохо разбираюсь во всем, что касается похорон, и мы уж как-нибудь обойдемся без вашей помощи».